И дети их после них

Уезжая из Тетуана, отец попросил его позаботиться о матери и проследить за строительством дома. Он рассчитывал на него. Хасин обещал. Хотя предпочел бы, чтобы отец остался и сам занялся всем этим.

– А если ты опять возьмешься за старое, я убью тебя своими руками, – сказал отец.

Эти слова, искренние, тяжелые как свинец, ничего не стоили. Он слишком часто говорил их. К примеру, после той истории с мотоциклом, когда к ним нагрянула полиция. Вообще-то легавые повели себя тогда очень корректно. Отец Хасина сидел на стуле с видом упрямого достоинства, который всегда принимал, когда имел дело с властями, например с социальной помощью. В какой-то момент полицейский спросил у него документы, и он достал толстенную красную папку на резинках. Виды на жительство, натурализация, трудовое соглашение – здесь были все доказательства, терпеливо собиравшиеся в течение тридцати лет. Хорошо, хорошо, сказал тогда полицейский. Потом, прежде чем забрать Хасина, они захотели осмотреть подвалы. В любом случае, у них против него ничего не было, кроме двух-трех брикетов шмали и ножа, спрятанного между пружинами матраса. Они продержали его в комиссариате пять часов. Это и долго, и недолго. Хасин ничего не сказал, ни слова. Его освободили. На следующий день отец объявил, что они уезжают в Тетуан.

Прикольно. Люди того же поколения, что и его предок, уезжали из Марокко, потому что им там нечего было делать, потому что не могли решить там ни одну из своих проблем. А теперь это стала просто какая-то земля обетованная, идеальная родина, место, где они смывали с себя зло после всех французских мерзостей и обломов. Что за дурь…



С этого момента у Хасина не было времени ни на что. Они с предком отправились по магазинам. Набили машину огромными трехцветными сумками. А дальше – два дня в дороге. Где-то на полпути, в нескольких километрах от Перпиньяна, они остановились на придорожной площадке для отдыха, чтобы поспать. Три или четыре часа дурного сна, в нижнем белье, при открытых дверях, на расстеленных на сиденьях банных полотенцах. Хасин до сих пор помнит эти бесконечные потоки фур, мотающихся между Францией и Испанией. Их глухой рев и свет фар, прочесывающих темноту. Падающих от усталости туристов, которые пили кофе, дрожа от холода под кондиционером. Их детей со слипающимися глазами, подростков, читающих журналы про баскетбол: «Dream Team» взяла все призы на Олимпийских играх в Барселоне, а Майкл Джордан – вообще полубог.

На рассвете он обнаружил отца стоящим на холме в шортах и сандалиях, тот наблюдал за еще относительно спокойным движением.

– Надо ехать, – сказал старик своим бесцветным хрипловатым голосом.

Он осунулся, под впалой грудью яйцевидной выпуклостью выступал живот. Черные волосы на плечах, на спине стали белыми. Он был похож на психа, сбежавшего из дурки, или на пенсионера, так и не нашедшего себя на пенсии. Хасин пару мгновений разглядывал это воплощенное бессилие. И сказал «нет».

– Тебя не спрашивают.

– Я не поеду. Мне там нефиг делать.

Старик повернулся к сыну. Выражение его лица прекратило все дебаты. Никакого бессилия не было и в помине.

– Такой стыд я пережил в последний раз. Ты будешь делать то, что я сказал.

Тысячу километров до Гибралтара они проехали, не обменявшись друг с другом и парой слов. А потом, когда на пароме прибыли в Сеуту, им пришлось вести долгие переговоры с марокканскими таможенниками. Хасин оставался в машине, пережевывая свою обиду. На улице было градусов пятьдесят. Кругом тысячи машин, люди, прибывавшие наплывами, толпились, орали, протягивая вперед руку с паспортом. Какое-то великое переселение народов, нищета, бесконечная болтовня, короче, жесть.

Остальное было делом привычки. В частности, надо было привыкнуть к постоянному человеческому присутствию: все эти дядья, кузены все время торчали рядом, даже ночью. А еще жара. Неделями он спал в трусах прямо на плиточном полу, чтобы было хоть чуточку прохладнее, а вокруг – сплошной храп, сопение и этот крепкий мужской дух, когда пахнет одновременно ногами, членом, по́том и жратвой. Квартирка была крошечная. Всё, буквально всё приходилось делить с окружающими – даже воздух, даже каждый квадратный метр жилплощади.

А еще надо было терпеть постоянные попреки матери, которая без конца доставала его, потому что он, видите ли, лентяй, его вечно где-то носит, а еще он врун и вообще себе на уме. Ее беспокоило, что о нем скажут соседи, она боялась за свою репутацию. Да насрать на них, говорил Хасин. Ты меня с ума сведешь, говорила мать. Она хотела побить его, но он был слишком большой. Несколько раз он прятался на лестнице и плакал.

К счастью, там еще было море, бесстрастная мощь синевы, пляж и томный шорох листвы, обжигающий лицо горячий воздух. К счастью, там еще была Гизлан, его кузина.

На самом деле она была дочкой соседа, но ему ее представили как кузину, чтобы он сразу понял, что рассчитывать на нее не надо. С самой первой встречи они стали пристально присматриваться друг к другу. Она была кругленькая, вся такая мягкая, с янтарными глазами, веселая, игривая и безграмотная. Волосы ее никогда не знали ножниц, и она вытворяла с этой бесконечной шевелюрой просто немыслимые вещи. То заплетала ее в толстые косы, то в тонкие, то завязывала узлом, то распускала водопадом по плечам. Стоило ей куда-нибудь зайти, как эта дикая растительность заполняла все вокруг, лезла вам в рот, а потом ее находили на коврах и креслах. Плюс запах – медовый, звериный с примесью аргании, который потом еще несколько часов кружит вам голову. За все время они не разговаривали друг с другом и трех раз, и Хасин в конечном счете только и делал, что ждал ее. Целый год он мечтал о ее полном животике, о груди, которая жила самостоятельной жизнью и которую не могла скрыть никакая одежда. Она подарила ему как-то тайком двух полосатых котят. А потом почти сразу, без всякого предупреждения, выскочила замуж за Язида, школьного учителя. И они уехали жить в Фес.

Этот облом был не первым. Он вверг Хасина в новую страсть. Он решил разбогатеть. А что, если жизнь так устроена, что все вокруг мельчает, уходит сквозь пальцы, рассыпается в прах. Только материальная выгода, казалось ему, способна удержать смерть на каком-то расстоянии. Против этих постоянных жизненных кровопусканий он решил бороться накопительством. Правда, в Тетуане было не так уж много способов заработать денег. И он посвятил себя этому делу целиком.



Пуатье, Тур, Орлеан. По этой дороге, от Эйанжа до Гибралтара, отец проехал за свою жизнь раз тридцать, еще до него. Теперь настала очередь Хасина сочинять новую сложную историю с участием Марокко. Его отправили туда, чтобы он исправился, научился жить и стал мужчиной. Он же возвращается оттуда с сорока пятью килограммами смолы каннабиса.

Где-то в районе Труа он заблудился, когда искал место, где у него была назначена встреча. Пришлось снова возвращаться на юг по A26, а потом опять выезжать на A5. Так прошел целый час, но он не переживал и не дергался. Куда ему торопиться? Шведская тачка грузно катила вперед, решетка огромного радиатора была вся облеплена мертвыми насекомыми. С такими машинами начинаешь верить, что будешь жить вечно.

Уже почти стемнело, когда он подъехал к зоне благоустройства Плен-Деван. Он сбавил скорость и через открытое окно попытался определиться на местности. При взгляде на нее возникало ощущение примитивной новизны. Огромные ангары, смонтированные за пару дней, соседствовали с безликими отелями. Сетевые рестораны поджидали клиентов гипермаркета чудовищных размеров. Плюс два магазина товаров для сада, два игрушечных магазина, один – быстрозамороженных продуктов, два – аудио-, видеотехники. Дорога вилась между ними, то и дело упираясь в перекрестки с круговым движением, обеспечивавшие логичный проезд среди многочисленных паркингов. Неудобные промежуточные пространства были засеяны редкой травкой. Хасин ехал на низкой скорости, перебирая про себя такие знакомые и успокаивающие названия с вывесок: «Сен-Маклу», «Дарти», «Каргласс», «Киаби», «Интерспорт». В непривычной вечерней тишине эти безлюдные магазины выглядели зловеще, как красивые гробницы. И надо всем этим нависало бездонное небо. Хасин курил «Винстон» с фильтром и слушал по радио «Девушку из Ипанемы». Чудесный момент, такие редко выдаются.

Наконец он въехал на парковку гипермаркета «Каррефур», бескрайнюю, как американская прерия. Через автоматические двери выходили с полными тележками последние покупатели. Хасин поставил «Вольво» на приличном расстоянии от выхода. Было тепло, с автострады доносился приятный гул машин. Он чувствовал себя немного усталым, эти звуки убаюкивали его – короче говоря, ему было совсем неплохо. Какая-то пара на «Фиате Панда» проехала через паркинг по диагонали. Там был еще открыт кафетерий. За окнами, исчерченными белыми отсветами, виднелись силуэты посетителей, диванчики, оранжевые луковицы старых пластмассовых абажуров. За торговым центром садилось солнце. От земли поднималась коммерческая печаль.

Охранник у входа в магазин посоветовал ему поторопиться, магазин закрывается. Он сразу прошел в отдел товаров для сада, выбрал себе мотыгу и ручную пилу. Его подошвы поскрипывали в безлюдных проходах. Тихая классическая музыка успокаивающе действовала на запоздалых покупателей. Работали только две кассы. Он расплатился, вежливо отвечая на вопросы кассирши.

Выйдя на улицу, он увидел, что окружающий ландшафт изменился радикальным образом. Собственно, и видеть-то было уже нечего. Темнота конкретизировалась, и равнина, сколько хватало глаз, была теперь усеяна светящимися точками: каждый фонарь зажег в вечерней синеве свою искру. Красные и желтые огни машин обозначали медленные кочевья. Неон вывесок – зеленый, голубой, яркий, ледяной – выглядел как иней. Рекламы сверкали дурацким матовым светом. Все это световое кишение внушало неясные мысли о судьбах человечества, о бренности жизни. Хасин положил мотыгу на задний бампер «Вольво» и отпилил рукоятку под корень. Потом спрятал пилу в багажник, а рукоятку положил на переднее пассажирское сиденье. Завтра, в восемь утра у него назначена здесь встреча. В воскресенье. У него еще есть время. А сейчас – время есть.

Он проехал в ресторан драйв-ин, заказал мак-наггетс, кока-колу и большую порцию жареной картошки и съел это все прямо в тачке, слушая десятичасовые новости. Там говорилось о «Хаммасе», о Балладюре[18] и о Янн Пиа[19]. Ну и о футболе, конечно. В четвертьфинале в тот день играли Италия с Испанией и Бразилия с Нидерландами. Бразильцы ему нравились, как и всем.

Потом он взял номер в автоматическом отеле. Перед тем как залечь спать, он подумал было забрать товар с собой, но вообще-то зелью и в багажнике было нормально, а он плохо представлял себе, как будет бегать туда-сюда. Туалет в номере был, но душ находился в конце коридора. Он пошел туда, прихватив с собой рукоятку от мотыги. Ему надо было привыкнуть к этой штуке. Чистивший зубы дальнобойщик взглянул на него в зеркало, не говоря ни слова. Вода была – кипяток, и он долго стоял под душем. Потом выкурил косяк и уснул перед телевизором.

Проснувшись, он не мог вспомнить, видел ли что-нибудь во сне. Это всё из-за шмали. Вот уже несколько лет он считал, что не видит снов.

Он ждал у «Каррефура» уже десять минут, когда с противоположной стороны подъехал белый фургончик. Было еще рано, и «Вольво» стоял совсем один посреди паркинга. Зона благоустройства в воскресенье – гиблое место, так что такая же пустота царила на километры вокруг. Фургончик описал широкую дугу, подъехал к нему и припарковался рядом. За рулем сидел заурядный араб-коротышка в светлой куртке и в очках-авиаторах. Он взглянул на Хасина сверху вниз и спросил:

– Так это ты?

– Там что? – спросил Хасин, показывая на кузов фургончика.

– Ничего.

Они быстро оглядели друг друга. Араб отметил наличие рукоятки от мотыги на переднем сиденье. Из его радио доносилась музыка «техно», что-то такое убойное, супербыстрое. Сам он с такой же бешеной скоростью жевал резинку, не закрывая рта. Сразу было видно, что он принимает себя за этих понтующихся придурков, что торчат на Ибице. Хасин знаком велел ему приглушить звук, чтобы можно было расслышать друг друга.

– Какой-то ты больно молодой, – заметил тип.

– И что?

– Не знаю. Я тебя иначе себе представлял.

Хасин не стал его спрашивать, что ему там наговорили. Он и так догадывался. В Тетуане, Альхесирасе или на дороге A9 он удивлял многих. Даже поставил рекорд. Проехал от Жироны до Лиона меньше чем за три часа с пятьюстами килограммами товара в багажнике. А что для этого надо? «Ауди С2», ну и не слишком цепляться за жизнь.


– Ну так что? – сказал Хасин, поскольку тот все еще недоверчиво пялился на него.

– Встанем подальше. Не стоит делать это тут, на открытом месте.

Фургон медленно тронулся, Хасин за ним. Они проехали через пустынную зону благоустройства. Кругом ни души. На каждом «круговом движении» приходилось понижать передачу и притормаживать. Время тянулось бесконечно, Хасин уже начал дергаться. Схватился за рукоятку от мотыги. Хорошо лежит в руке. У него были свои соображения. Вскоре поворотник фургончика объявил, что пора сворачивать направо, и они оказались на задворках большого магазина одежды. Место было укромное, вдали от человеческих взглядов. Среди металлических контейнеров и стопок картонных коробок как раз нашлось место для двух машин. Тип выскочил из фургона, не заглушая мотор. Хасин дал задний ход, припарковался зад в зад с фургоном и открыл дверцу багажника. Затем, вооружившись отвертками, они начали снимать обшивку и дно багажника «Вольво».

– Тебя как звать-то?

– Хасин.

– А я – Биби.

Они работали быстро, оба уже набили руку. И все же Хасину не слишком нравилось торчать здесь.

– Тут никогда никого не бывает, – успокоил его Биби. – Спрашивается, на фига снимать специально гараж и устраивать себе геморрой?

Действительно, кругом было тихо, ни одной тачки, ни одного человека на километры вокруг. Товары на десятки миллионов франков валялись где-то рядом совершенно вхолостую – кожаные диваны, телевизоры, мороженое, джакузи тихо дожидались в своей гигантской железной коробке, когда здесь снова начнется жизнь. Хасину стало нехорошо от этого ощущения: смерть и изобилие рядом.

Они в несколько минут перегрузили всю шмаль, небольшие брикеты по килограмму каждый, аккуратно нарезанные и упакованные в плотный полиэтилен, всего сорок штук. Они уложили их в специально оборудованные баки из-под бензина, которые открывались, как консервные банки. Когда бак наполнялся, Биби доливал туда бензин. Пять брикетов Хасин оставил себе.

– Что ты будешь с ними делать? – спросил Биби.

– А ты как думаешь?

Биби достал сигарету и протянул пачку Хасину.

– Не кури здесь, – сказал тот.

– Это ты из-за бензина? Да ничего не будет.

– Не кури, я сказал.

Биби нахмурился, но сигареты убрал.

– А что это ты явился на такой тачке? Я слышал, ты крутой гонщик.

– Я с гонками завязал.

Тот недоверчиво скривился. Болиды по четыреста лошадей, груженные тоннами марокканской шмали, каждую неделю носились через всю Францию назло радарам, полиции и здравому смыслу. Двести километров в час на всем протяжении пути – у этих парней крыша и правда была набекрень, но всякая мелкота, перепродававшая этот сверхзвуковой товар в розницу по всей Франции, была от них в полном восторге. В каждом городе, в каждом местечке, в каждом доме сотни парней считали себя Шумахерами и потенциальными миллионерами. И Биби – первый. И этого никогда и никому не остановить.

– Ты сейчас куда?

– Домой, – ответил Хасин.

– А, ну ладно…

Больше ему сказать было нечего. Они пожали друг другу руки. Прежде чем сесть за руль, Биби все же поинтересовался:

– А эта твоя палка, ты что с ней делаешь?

– Место расчищаю.





3




Антони ушел из акваклуба с окровавленным ртом. Почти убежал, забыв про шлем. И теперь ехал на автопилоте, не зная куда, только быстрее.

Хотя он был уже совсем не такой отчаянный малый, как раньше. Прежде он любил носиться, провоцируя себя и других, ездил по тротуарам, поднимал мотоцикл на дыбы, лавировал между автомобилями, ехал по встречке, чтобы увильнуть в самый последний момент. Он катался, чтобы падать, искал столкновений, контакта с дорогой. Кстати, от этих времен у него с правой стороны – от щиколотки до бедра и на локте – остался темный след от ссадины. Асфальт, по крайней мере, держал его в рамках.

Теперь, когда он видел, как пацанье вытворяет нечто подобное, он уже не понимал их. Время глупостей, казалось, осталось позади, как и квартиры, обчищенные на пару со Стивом Муретом, и бешеная пьянка, когда он, нажравшись в стельку, валялся в парке на краю поселка. Время от времени он встречал на улице того пацана из шестого класса, которому сломал руку, за что с треском вылетел из школы. Тот же считал делом чести при встрече с ним не отводить глаз. Антони очень жалел о том случае.

Теперь, когда он брался за свою «Ямаху-125», ему, наоборот, хотелось не быть на виду. Каждый день он ездил одними и теми же маршрутами, тщательно проложенными, выбранными благодаря их геометрии, благодаря ощущениям, которые он на них испытывал, благодаря предоставляемой ими возможности разогнаться и выполнить сложные маневры, что он так любил. От матери в акваклуб, от школы к отцу. Был еще один, от улицы Генерала Леклера к старой электростанции через центр города. Этот вообще совмещал в себе два удовольствия: уклон и прямые углы. Он возвращался на эти маршруты, чтобы отточить свои движения на еще по-утреннему пустых улицах, это была гонка ради гонки. Аэродинамика на грани смерти. Короче говоря, счастье.

Но сейчас все было иначе. Голова у него лопалась от мыслей, он все пережевывал их, не в состоянии отъехать от озера, и все крутился, как белка в колесе, по окрестным лесам и дорогам. Сам того не зная, он вычерчивал какую-то дурацкую орбиту вокруг того места, где находилась Стеф. Она была где-то там. Он не решался уехать от нее. Кроме того, начинало немного холодать, и он жалел, что уехал, не прихватив свитер. Все произошло так быстро. Он весь покрылся гусиной кожей и чувствовал, как его одолевает нервная усталость.

В этот момент он уже во второй раз проезжал мимо досугового центра «Лео Лагранж». Ему пришла в голову мысль. Он нерешительно сбросил газ, потом на минутку остановился. Взглянул на себя в зеркало заднего вида. На подбородке засохла кровь. Он попытался ее стереть, послюнив палец. Видок неважнецкий. Ничего, сойдет.

Он кое-как спрятал байк в леске, потом напролом прошел к небольшому кемпингу. Уже два года среди услуг, предоставляемых досуговым центром, было знакомство с природой – с прогулками, изучением флоры и фауны, кострами и ночевкой в палатке. Что-то вроде скаутизма для не-скаутов, который обеспечивали в той или иной степени хипповые вожатые. Это новшество привлекло в центр весьма разношерстную компанию ребят – от трудных подростков с татуировками до любительниц пони в розовых носочках. Эксперимент длился две недели, все это время они сами готовили жратву, сами мыли посуду, ходили в лес по-маленькому и по-большому, и им разрешалось иметь при себе нож. В конце ребята выходили из эксперимента похудевшими, подросшими, с мешком грязного белья и воспоминаниями на всю жизнь.