Идеальный сын

Глава 3





Понедельник, 12 февраля – до дня рождения Джейми 55 дней


В день, когда ты умер, я разожгла в саду костёр.

Да, вот так вот. Твоя жена, городская жительница, наконец привыкает жить за городом. Чёртова куча веток во дворе, не могла уже смотреть на них. Когда ты подстригал ограду возле дорожки и свалил всё в кучу (ещё одно дело недоделал)?

До Рождества, только и помню.

Я, конечно, не знала, что ты умер. Осталась бы на кухне – грязь оттирать от шкафчиков, болтая с радио, – узнала бы сама, не от полицейских. Но я-то не знала, потому что тогда, в то утро, я озаботилась не въевшейся грязью, а кучей веток во дворе. А ещё дождя не было, небо синее-синее, я и пошла в шлёпанцах, со спичками и газетой наперевес. Вжух – и занялось.

Миг восторженной дрожи. Захрустели ветки, запахло костром, и в памяти всплыли хот-доги, чучела Гая Фокса с шаткими головами. Миг я думала, что надо было дождаться Джейми, пусть бы и он посмотрел. Я даже чуть было не пошла в танец вокруг костра, так мне стало вдруг хорошо.

И вот пламя уже лижет крышу сарая, валит серый дым, будто задышал дракон. И от запаха уже не ностальгия, а в горле дерёт, а я стою вся, получается, в этих дурацких шлёпанцах, а вокруг пепельная вьюга. Побежала обратно в дом, вытряхивая пепел из кудрей, веселясь – вот я смешная, вот же забылась. Стала смотреть, где там телефон, хотела отправить тебе фото.

Так и не послала. Но ты бы и не увидел. Тебя уже не было.

Я пытаюсь вспомнить, каково это – смеяться, как я смеялась тогда. Не получается. Это уже не мои воспоминания, чужие. А было это четыре понедельника назад. Четыре недели – целая жизнь, оказывается. Спрашиваю себя, если бы ты сейчас меня встретил на улице, узнал бы? Мои непослушные светло-русые кудри теперь повисли неряшливой копной. Скинула лишние килограммы, накопленные за беременность. Всего-то и надо было – семь лет и чтобы тебя не стало.

Четыре понедельника. Четыре недели без тебя.

Сквозь оконный проём пробивается луч, образуя алмазный узор на кухонном столе и коробочке передо мной. Смотрю, как эти алмазы добираются до едва держащихся на петлях дверей кухонных шкафчиков из тёмного дерева.

Как я ненавижу эту кухню.

Почему в таком большом доме такая крохотная, такая мрачная кухня? Как же не хватает той, старой. От этих мыслей тоска не такая резкая, как когда я думаю о прошлой жизни, но всё равно тоска, внутри что-то замирает, и вдруг в памяти встают чистые-чистые белые шкафчики, гладкий пол, простор.

Мой взгляд падает на коробочку рядом с хлопьями, которые не получается в себя запихнуть. Зеленовато-голубая, маленькая. «Флуоксетин» напечатано чёткими чёрными буквами над этикеткой с моим именем: Миссис Тереза Кларк. Одна таблетка 20 мг в день.

Как это было всё у доктора просто: «Миссис Кларк, переживание утраты нередко сопровождается депрессией. Исходя из описанных вами симптомов я решил назначить вам курс антидепрессантов. Для начала на три месяца, а после прошу вас снова записаться ко мне на приём. Кроме того, вам стоило бы обратиться к специалисту, который напрямую специализируется на помощи потерявшим близких».

Я к этому доктору пошла на прошлой неделе, чтобы он мне прописал что-нибудь для сна, чтобы я просто отключалась и не было кошмаров. А он решил, у меня депрессия. Но я не чувствую никакой депрессии. Чаще всего я только и чувствую, что холод.

Не нужны тебе эти таблетки, Тесс.

От твоих слов боль немного утихает, но потом тянется по телу, как пластилин, в который так раньше любил играть Джейми. Ты умер, я знаю. Знаю, что этот голос в голове ненастоящий. Это я выдумываю, что бы ты сказал, если бы был рядом. Мне так легче.

Не нужны они тебе.

Ты мне уже это говорил. Я тогда не могла вылезти из постели, собрать Джейми в сад. Ты мне сказал, что я, мол, смогу силой воли перебороть себя. Захочу – и не будет ни пустоты, ни грусти.

Но ведь получилось? Тебе стало лучше.

Стало, но потом.

Глаза щиплет, вот-вот заплачу. Мысли в беспорядке. Пытаюсь сосредоточиться на звуках дома, на реальном. Звуков много. Скрипят, стучат трубы для горячей воды, будто привидение, воет ветер в каминах, дрожат окна в гниющих деревянных ставнях. Но сильнее всего слышно теперь нашего сына – сонные топ-топ-топ в ванную.

Я представляю, как Джейми чистит зубки, а щёткой старается не касаться промежутка внизу, где раньше был молочный зуб. Языком трогает один верхний, вдруг тот качается – сегодня как раз выпадет. Сынок наш, мне кажется, вырос с тех пор, как тебя не стало. А я съёжилась вся как-то. Потерянная, маленькая стала – так не хватает твоего плеча, но сын растёт, и ничто тому не помеха.

Шаги поутихли – это Джейми вернулся к себе в комнату, заканчивает одеваться.

Минута, две – и Джейми спускается в кухню.

Меня вдруг переполняют чувства. Наш сынок со мной. По телу растекается спокойствие, крошечными волнами вытесняя сердечную боль. Джейми со мной. Тебя нет, значит, моя жизнь остановилась, но Джейми со мной. А значит, есть жизнь.

– Доброе утро, зайчик мой, – говорю я сыну.

Он ловко садится на стул напротив, его уже ждут тарелка с ложкой.

Бросаю взгляд на микроволновку, на ней часы. Уже 8.35. И как только утро пролетело?

– Опять мы с тобой в школу опаздываем. Засиделась чего-то, прости.

Сын кривится. Опаздывать не любит. А всегда спокойно к опозданиям относился. И раньше так не хмурился. От этого он, семилетний, слишком сильно похож на взрослого, но последнее время у него так всё чаще при виде моего землистого лица и синяков под глазами.

Он переводит глаза на коробочку у меня в руке – таблетки, которые мне бы надо пить, а я не пью. Встаю поспешно, ножки стула скользят по уродливым красно-коричневым плиткам, роняю упаковку на гору писем у микроволновки, и куча пружинит под довеском.


Оборачиваюсь, а сын уже совсем не хмурый, а снова обычный маленький мальчик. Берёт хлопья и от души высыпает в тарелку.

Его бы подстричь, Тесси.

Всегда ты это говоришь.

Светлые кудри, так похожие на мои, упрямы и непослушны, но он постоянно убирает их от своих голубых-голубых глазок. Помнишь, что нам медсестра говорила? Джейми родился, мы стоим над ним, воркуем, какие, мол, глазки, а она говорит: «Они поблекнут потом, такими чистыми не останутся». Остались.

Я не веду его к парикмахеру, но не потому же, почему не проверяю почту или сообщения на автоответчике. Просто он длинноногий, подбородок квадратный, прямой нос с курносинкой – вылитый ты, Марк. А если ещё и волосы подстричь, будет ещё сильнее как ты. Да и самому ему нравится, чтобы подлиннее. Если стесняешься, проще спрятаться, а стесняться он иногда любит.

– Всё собрал? – спрашиваю. – Где джемпер?

Джейми пожимает плечами, рот набил хлопьями так, что ответить не может.

– И я не знаю. А где ты в пятницу его бросил?

– Не знаю, – слышу в ответ.

И меня пробирает бессилие. А из него уже вырастает злость. Выпаливаю, не успев сдержаться:

– Ради бога, Джейми. Куда ты задевал чёртов джемпер?

Он весь съёживается, прячась от злости в моем голосе. И мне становится стыдно. Очень.

Джейми повесил голову, удручённо склонился над тарелкой, по щеке покатилась единственная слёзка.

– Не ругайся. Ругаться нехорошо, – шепчет.

– Прости, – вырывается у меня. Сажусь на корточки рядом с сыном. – Маме не стоило срываться. И уж точно не стоило ругаться. Ты ничего плохого не сделал. Просто мне сегодня утром нездоровится. Но это не из-за тебя. Прости меня. – Встаю, кусая губу. – Я на выходных стирала, помню, точно где-то висел, – говорю я неправду. – Доедай давай завтрак, а я пойду поищу.

Джейми кивает, и я понимаю, что всё у нас снова хорошо. Настолько, насколько возможно без тебя.

Тапочки прихлопывают по деревянному полу – быстрым шагом вон из кухни и в коридор с массивной дубовой дверью. Из одной комнаты в другую – ищу джемпер. Сначала в столовую, где по бокам громадного камина, почерневшего от десятилетиями копившейся в нём сажи, стоит мебель твоей матери из чёрного дерева. Того же чёрного цвета старинные дубовые балки, что идут по потолку и вниз вдоль стен.

А джемпера нет.

Не могу вспомнить, я его стирала или нет. Сушила ли. Ещё одно воспоминание, растворившееся в тумане моей жизни…

Через коридор иду в главную гостиную, откуда видно сад. В ней ещё один камин, перед которым восточный коврик. За годы от искр он прохудился по краям. Я хотела его выкинуть, но ты не дал.

Он вписывается в интерьер, Тесси.

Ну, может, и вписывается. Мне уже не то чтобы очень важно. Вот чёрный угловой диван же тут не к месту? Он для этой команты слишком мал, выглядит слишком современно, как и плоский телевизор на стеклянной подставке. Вот у нас дома в Челмсфорде в нашей прямоугольной гостиной он смотрелся идеально. А тут – нет.

Думала, найду джемпер в куче вещей у игровой приставки, но его там нет. Иду дальше. Вдоль по коридору мимо большой лестницы в другие комнаты. Библиотеку, заваленную копиями старых журналов. Ещё одну гостиную – или как там ещё её назвать, – заваленную коробками. В половине из них вещи, которые мы так и не успели достать. В остальных – то, что осталось нам от твоей матери.

Поднимаюсь по тесной лестнице в задней части дома. Заглядываю в спальни. Не считая нашу и ту, где теперь спит Джейми, всюду память о семидесяти двух годах, прожитых твоей матерью. А ещё грязь, потому что хозяйка считала уборку недостойным её внимания занятием.

Да, под конец жизни она и вправду была уже слегка того.

Ох, Марк, вот это ещё мягко сказано. Впрочем, уж кому бы рассуждать о душевном здоровье? У меня у самой, по словам врача, депрессия.

Заглядываю в ванную. Золотые краны, кремовый ванный гарнитур, тёмно-лиловая плитка на полу, стенах, потолке. Джемпера нет.

Он отыскивается у Джейми в комнате. Там все цвета вперемешку – покрывало красно-синее с Человеком-пауком, на полке зелёные черепашки-ниндзя, занавески чёрно-жёлтые с Бэтменом. На полу ковёр с машинками и дорогами, мы его Джейми бог знает когда купили. Выкинуть жалко.

Джемпер висит в шкафу. Пахнет лавандовым кондиционером. Наверное, постирала и забыла. На автопилоте повесила в шкаф, а сама думала о тебе, о нас.

– Нашла, – выпаливаю я. Бегу назад на кухню.

Там Джейми натягивает на себя джемпер, не произнося ни слова.

– Ну что, готов? – спрашиваю я, завязывая волосы в пучок и, обогнув кухонный стол, направляясь к углу у боковой двери, где куртки и обувь. Ты только глаза не закатывай, но я всё ещё в твоих красных клетчатых пижамных штанах.

Ох, Тесси. Серьёзно?

У меня длинная зимняя куртка, сапоги, их не будет видно. Да и потом мне только Джейми в школу отвести.

Школа в соседней деревне, можно на машине доехать, там езды на пять минут, а доехав, можно помахать Джейми из машины, не выходя. И не увидит никто моих штанов. Вот только я в таком состоянии не смогу никуда поехать. Даже пойти. Вместо сапог будто гири, ноги ватные.

На улице солнце блёклое, но светит ярко, как прожектор. Зажмуриваюсь, опускаю глаза, стараюсь сосредоточиться на дороге передо мной.

С рёвом мимо проносится машина, и на долю секунды снова будто сердце останавливается, в голове вспышкой мысль, а что, если… что, если взять и броситься под машину, броситься – и снова мы будем с тобой вместе. На долю секунды такая мысль – и всё, ушла. Даже веришь, что и не думала ничего такого. Почти веришь.