Их женщина

— Наконец-то! — Из-за поворота показывается Джимми.

На нем черная майка, мятые шорты и грязно-серая кепка козырьком назад. В глаза бросаются рваные кеды — на одном дыра такая огромная, что, глядишь, скоро вылезет большой палец, а на другом нет шнурков, и язычок выдран с корнем. Но, кажется, парню вполне комфортно в таком прикиде. Да и выглядит он реально круто. Не то, что я.

Мы дружим уже больше месяца, но Джимми и словом не обмолвился о том, есть ли у него подруга. Вот, о чем я думаю, пожимая его руку. И пусть я ни с кем толком не общаюсь, но разговоры-то слышу. Парни на занятиях по физической культуре всей толпой обсуждали, кто из них уже видел и трогал настоящие сиськи. Не то, чтобы мне тоже хотелось похвастаться чем-то таким, но живых сисек я, правда, никогда не видел и начинал бояться, что это мне не светит еще лет десять.

— Держи. — Друг подает мне сверток.

Я скидываю туфли, встаю на траву, аккуратно снимаю брюки и складываю их, как учила мама. Стрелочка к стрелочке и напополам. Готово. Беру из свертка шорты и спешно натягиваю на свои рыхлые бедра. Они мне велики, и смотрятся, как парашюты, но шнурок в поясе делает свое дело — туго привязывает их к моей талии.

Джимми качает головой, когда я осторожно снимаю галстук. Расстегиваю пуговички сначала на манжетах рубашки, а затем на груди. Складываю сорочку так, чтобы сильно не помялась, и прячу в пакет следом за брюками.

— Обязательно делать это каждый раз? — Хмыкает друг.

Я натягиваю его растянутую старую футболку на свою идеально белую майку и пожимаю плечами:

— Даже не представляю, что будет, если я скажу маме, что пошел кататься на велике. Да еще и с… тобой.

— Тебе скоро четырнадцать, мужик! — Джимми снимает кепку и чешет макушку. Волосы у него свалявшиеся и криво остриженные, точно у беспризорника. — Не понимаю, почему тебе нельзя погонять?

— Ну, почему же? — Сглатываю я. Напяливаю кеды, прячу одежду под куст и достаю оттуда большой ржавый велик, добытый для меня на свалке новым другом. Ставлю его на дорогу и с трудом, но отваживаюсь посмотреть Джеймсу в лицо. — Можно погонять. Только если на заднем дворе.

— Твоей матушке место в психлечебнице! — Морщится он.

— Просто для нее очень важны ее правила.

— Это звучит, как бред.

— Никогда не задумывался. — Пожимаю плечами и седлаю своего железного коня.

Тот противно скрипит, переднее колесо кривится налево.

— Просто, если с детства живешь на помойке, — взгляд Джимми темнеет, — привыкаешь к помойке. Если в психушке, то сам становишься буйным. Но говорят, что и из этого дерьма можно выбраться, стоит только захотеть. Я вот хочу.

Гляжу, как он садится на свой велик и ловко стартует, давя на педали и высекая хрустящие песчинки из-под заднего колеса.

— Значит, и я хочу! — Кричу ему вслед.

Нажимаю на педали и пытаюсь выровнять ход кривой железяки. Ускоряюсь, пока мы с ним не равняемся.

— Начни со своего слюнявчика! — Ржет Джимми, еще быстрее крутя педали. — Если хочешь что-то поменять, скажи мамке, что больше не будешь одеваться в эти стремные шмотки.

— И скажу! — Вместе с ветром, врывающимся в мои волосы, у меня прибавляется уверенности.

— Ну-ну, — хмыкает друг, сворачивая вниз, к реке.

У меня не получается так быстро крутить педали, чертова железяка трещит, кренится влево и грозится развалиться на каждой кочке.

— Скажу! — Ору я, поймав азарт. Чем дальше удаляется его спина, тем сильнее мне хочется догнать этого худого, как живчик, пацана и доказать, что тоже способен стать таким крутым и бесстрашным, как он. — Потому что мне нас-рать! На-а-срать!

Слышу, как его раскатистый смех отдается эхом вдоль берега. Потею, но продолжаю крутить педали. Чем быстрее разгоняется адова машина, тем свободнее и счастливее я себя ощущаю. На меня больше не давят идиотский галстук, строгий взгляд матери и ее такие же идиотские правила. Мне хорошо и легко.

Ветер отчаянно хлещет по щекам, но я принимаю эти удары, как ласковое прикосновение к новой, неизведанной жизни. Открываю рот и ловлю языком прохладу. Так свободно мне не дышалось с самого рождения. Хочется кричать, смеяться и плакать. Ощущение такое, будто меня сейчас разнесет в клочья от сумасшедшего и пьянящего запаха раздолья.

Но радость обрывается жестким толчком в бок, от которого я сначала падаю в песок, больно ударяясь и царапаясь о велик, а затем кубарем качусь вниз со склона. Собираю по пути все кочки и камни, обдираю локти и колени до мяса. Паника оглушает, дыхание сбивается, конечности немеют, когда мое тело вдруг прекращает падение, наткнувшись на колючий кустарник.

Еще не успеваю открыть глаза, но уже слышу противное хихиканье. Эти голоса мне хорошо знакомы. Мерзкие гиены, Чарли, его братец и сотоварищи, — вот кто так противно ржет, радуясь удавшемуся трюку. Слышен топот их ног, они спускаются ко мне, поэтому спешу сесть и распахнуть веки.

Перед глазами расползаются трещины — очки разбились. Каждое движение отдается дикой болью, во рту привкус земли. Песок противно хрустит на зубах. Поднимаю взгляд и вижу их силуэты. Они движутся ко мне. Пытаюсь отыскать Джимми. Он там, дальше по дороге. Вверху. Кажется, притормаживает, заметив, что больше не еду за ним.

— Ну, что, сосунок? — Старший из братьев подходит ближе и резким движением ноги окатывает меня волной песка и темной пыли. — Думал, мы про тебя забыли?

Его слова вызывают у товарищей смех. Я часто моргаю, не решаясь поднять головы и снять очки. Пялюсь на их колени, ожидая пинка в лицо. Пыль щекочет ноздри, а страх заставляет забыть о боли. Невольно вздрагиваю, стоит Чарли приблизиться. Подонок специально кружит вокруг меня, нагоняя побольше жути.

— Мы ничего не забываем, рыжик! — В эту секунду драный кроссовок старшего Андерсона с силой толкает меня в грудь.

Я падаю на спину и гляжу во все глаза на нависшего надо мной обидчика. Даже сквозь слепящие солнечные лучи, трещины и пыль, осевшую на стеклах очков, вижу, как он улыбается, перекатывая во рту жвачку. Его нога с силой давит на мою грудную клетку, перекрывая доступ кислорода. Он смотрит, как я судорожно хватаю ртом воздух, и это его ужасно забавит.

— Не хочешь извиниться передо мной, придурок? — Спрашивает меня Чарли.

А я взвываю, потому что один из его дружков безжалостно наступает на мои пальцы. А другой давит носком ботинка на запястье второй руки. Я распят. Начинаю дергаться, но ни перекатиться, ни встать не выходит. Бесполезно. Где-то рядом с моим ухом приземляется смачный харчок. Мерзко воняет сигаретами и тухлым содержимым чьего-то желудка.

— Может, мы его того… — Спрашивает Бобби и что-то шепчет братцу на ухо.

Наверняка, что-то пошлое. Хотят унизить меня еще сильнее.


— Неплохая идея, — отзывается тот.

И все дружно начинают ржать еще громче.

Пока громкий хруст не обрывает их смех. Я не успеваю толком ничего понять, когда хватка ослабевает. На берег опускается странная, звенящая тишина. Сажусь и вижу перед собой Джимми со здоровенной дубиной в руке. Видимо, подобрал где-то сухой ствол небольшого деревца и со всей силы обрушил на спину Чарли. Тот валяется у меня в ногах оглушенный, а его приятели растерянно оглядываются друг на друга.

— Кто следующий?! — Кричит Джимми, взмахивая палкой, которая переломилась пополам от столкновения с хребтиной Андерсона старшего. — Ну?

Он резко топает, шагая в сторону Бобби, и у того разом подкашиваются ноги. Выпучив глаза и запинаясь, жирдяй начинает пятиться назад. Дружки Чарли на пару лет постарше нас, поэтому продолжают взвешивать все за и против. Но новый взмах дубиной рассеивает их сомнения, и они отступают.

— Идем, — подает мне руку мой друг.

И я встаю, тяжело дыша. Джимми спасает меня уже во второй раз. Мы пятимся назад, пока они проверяют, жив ли Чарли. Тот мычит, пытаясь встать на ноги. Жив.

— Бежим! — Командует Джимми, отбрасывая тяжеленную палку в кусты.

И мы карабкаемся сначала вверх, а затем удираем по тропинке. Я забываю про боль в конечностях. Больше ничего не боюсь. Этот худой парнишка протянул мне руку помощи и показал, как можно постоять за себя. Дал надежду на то, что мир не прогнил окончательно. И я даю себе клятву, что не забуду этого никогда.

— Через реку! — Подталкивает меня к берегу Джим.

— Нет, — упираюсь пятками, — я не умею плавать.

— Верь мне. — Тянет за руку. — Все будет хорошо.

Я дрожу от страха, когда мы переходим реку вброд. Он показывает, куда ступать, чтобы не провалиться на глубину. И я доверяю. Даже когда вода доходит мне до шеи. Расстояние кажется бесконечным, но, когда путь пройден, чувствую себя мокрым супергероем.

Мы на другом берегу, на уютном островке. В безопасности.

— Здесь нас никто не достанет. — Довольно говорит друг. — Только я знаю, как и где перейти на эту сторону.

— А если они переплывут?

— Такое расстояние? — Он скидывает футболку, бросает на песок и идет окунуться. — Чарли не умеет плавать!

— Спасибо, что спас меня. Опять. — Бормочу я.

— Главное, вырубить главаря. — Звенит голос Джимми из реки. — Остальные сами побегут. Это почти всегда работает.

Я наклоняюсь к воде, зачерпываю в ладони и еще раз омываю свои раны. Снимаю очки и долго их рассматриваю, а затем с легким сердцем зарываю в песок. Разодранные локти и колени ужасно саднит, но мне хорошо, радостно как-то.

— Поиграем? — Вышедший из воды Джимми ложится рядом.

Загребает руками горячий песок и делает большую горку. Затем наклоняется и плюет на самую ее вершину.

— Что нужно делать? — Брезгливо морщусь я, глядя на «вулкан» с лавой из слюны.

Он смеется.

— Каждый подгребает на себя понемногу. С любой стороны. Пока плевок не скатится. В чью сторону он свалился, тот и проиграл.

Киваю, и мы начинаем играть.

Никогда мне не было так весело, как в этот момент, когда я убиваю свое время на такую вот дурацкую игру.

А потом мы долго лежим на спинах, зарываясь руками и ногами все глубже в горячий сверху и прохладный изнутри песок. Я смотрю на ярко-голубое небо и думаю о том, что будет дальше. И стоит ли бояться этого будущего.

А потом являюсь домой прямо в том одеянии, в котором валялся на песке и купался. Мама кричит, причитает, хватаясь за голову, и приказывает отцу звонить в службу спасения. Кажется, ничто не может унять ее истерику. Папа обрабатывает мои раны и молча хлопает по плечу. Маман продолжает зудеть, меряя широкими шагами гостиную.

А я смотрю в окно, не проронив ни звука. Не слышу ее. Мне все равно. Насрать, как говорит девочка, чей силуэт мелькает сейчас в окне напротив быстрой черной тенью и тут же скрывается.

Наверное, она заметила, что я за ней наблюдаю.





Элли




— Милая?

Боже…