Иллюзии

— Ты одна, Нора. Абсолютно одна.

— Уродливая, уродливая, Нора Гилберт.

— Лучше держать тебя взаперти, где никто не сможет увидеть тебя.

Я знаю, что они не настоящие, но в одиночестве слова становятся реальными. Брэдли говорит резким шёпотом. Тяжелый голос отца становится какофонией звуков.

Мать шипит и рычит своей ненавистью.

И её голос становится громче всех. Но слова матери не звенят элементами заблуждения. Они реальные, вырванные из воспоминаний.

— Ты не можешь заставить любить, Нора! Ты не можешь требовать любви! Ты сжимаешь меня до смерти, и я просто хочу, чтобы ты меня отпустила!

Я затыкаю уши руками и начинаю раскачиваться на ногах.

— Заткнись! — кричу я.

— Не будь дурой, Нора! Никого не заботит, что ты думаешь.

Насмешки Рози звучат, как похоронный звон.

— Хватит! Пожалуйста!

Я сваливаюсь на пол и сворачиваюсь в клубок.

— Пожалуйста, — стону я.

Тук.

Потом тишина.

Тук, тук.

Ничего больше.

И в этот момент я ощущаю покой.

Мимолётный, который также тихо исчезает в тишине.



ГЛАВА 8



Прошлое

Пять месяцев назад

Я не испытывала удовольствия, когда шла в школу. Мать, как обычно, высадила меня возле школы, но вместо того, чтобы пойти в класс, я отошла от кампуса и пошла дальше.

У меня не было конкретной цели. Я просто знала, что меньше всего хочу сидеть на уроке английской литературы.

Иногда мне нравится сбегать от реальной жизни.

Брэдли будет искать меня. Уверена, он будет волноваться, если я не появлюсь. Но меня это не заботило.

Бывают дни, когда я хочу побыть наедине с собой.

Я шла и шла, пока не оказалась у южного входа в Уэверли Парк. Я остановилась только под сенью сухих деревьев на границе зелёного поля.

Я не была в парке с тех пор, когда отец ребёнком приводил меня сюда. Мать не любила парки. И, конечно, она не любила брать в парк меня. Мама ненавидела тратить время на прогулки, на комментарии и вопросы о моём изуродованном лице. Она выбрала изоляцию и заключение, как способ этого избежать.

Я сделала неуверенный шаг вперёд, ощущая странное чувство вины. Как будто меня могут поймать за занятием, которым я не должна заниматься.

Прижав школьную сумку к груди, я заставила себя продолжить путь. Продралась сквозь деревья, пересекла зелёную гладь стриженной лужайки и двинулась в сторону столиков для пикников.

Наступила весна, сегодня первый тёплый день после холодов. Эта зима была длинной и суровой, и я счастлива, что она закончилась.

Хоть мне и нравилось ощущать на коже теплые лучи солнца, я шла с опущенной головой.

Прячась. Скрываясь…


Сев за пустой стол, я попыталась успокоить перевозбуждённое сердце. Меня подташнивало и я подумала не вернуться ли мне обратно в школу.

Мне не хотелось думать о том, что скажет мать, если узнает, что я была в парке. Я даже вздрогнула от этой мысли.

Я пропустила урок. Прогуляла. Наслаждалась погожим днём на улице вместо того, чтобы бы торчать взаперти дома или в школе. Все произошло так спонтанно, и я ощущала себя свободной.

Неестественное, но удовлетворяющее чувство.

Я достала тетрадь, которую всегда прятала в сумке. Это мой секрет. Я заполняла страницы бредятиной, которая не имела никакого смысла ни для кого, кроме меня. Это моё безопасное место.

Я достала ручку и занесла перо над пустой страницей, наслаждаясь посторонним шумом.

До меня доносился детский смех из детского игрового комплекса. Грохот мусоровоза, проехавшего по улице.

Здесь я была окружена людьми. Моё сердце чувствовало наполненность, и я поняла, что улыбаюсь.

— Прекрасный и удивительный день, верно?

Я вздрогнула от неожиданно раздавшегося вопроса. Я подняла голову, удостоверившись прежде, что волосы скрывают большую часть лица, и увидела самую красивую девушку, которую видела за всю свою короткую жизнь.

Примерно моего возраста, с длинными тёмными волосами, спадающими почти до талии. На ней были ярко-розовые обтягивающие леггинсы в белую полоску и белая футболка, которая сползла с одного плеча. А на макушке красовался берет, норовивший сползти вниз. Эта девушка, очевидно, одна из тех, которым легко выглядеть модными.

Но я уставилась на незнакомку вовсе не из-за одежды. Дело было в её невероятных тёмных глазах. Её лице. Крошечной ямочке в центре подбородка.

И то, с какой уверенностью она себя преподносила. То, чего у меня никогда не будет.

Внешность этой великолепной девушки только напомнила мне о том, насколько уродлива была я.

Я быстро отвела взгляд, не ответив на её слова. Я начала рисовать завитушки на краях бумаги передо мной. Машинально начерченные моими дрожащими пальцами.

Красивая девушка постояла ещё несколько секунд, и я почувствовала, что моё лицо залилось краской под её испытующим взглядом. Сердце забилось быстрее, во рту пересохло, а ладони начали потеть. Я ощутила трепет глубоко внутри. В тёмных, самых потаенных частях меня. Я ёрзала на своём месте, испытывая дискомфорт.

— Ладно. Приятного дня, — сказала девушка после паузы и пошла прочь. Мне стало грустно. Я почувствовала себя брошенной. Мне хотелось, чтобы она вернулась. Хотелось быть одной из тех, кому с легкостью даются остроумные комментарии и забавные шутки. Я хотела не быть такой застенчивой и не прятаться с таким отчаянием.

Мне бы хоть разочек побыть такой, как эта девушка с прекрасной кожей и очаровательной улыбкой.

Девушка села за столик через два столика от меня и расстегнула гитарный чехол, который я не заметила вначале. Я пыталась тайком наблюдать за ней, изучая ее сквозь пряди тонких светлых волос.

Она скрылась в своем собственном мирке и я пыталась понять, каким было это место. Мне захотелось посетить его вместе с ней.

Её длинные тонкие пальцы, идеально подходили для игры на гитаре. Она закатала рукава футболки и зажала в зубах ярко-фиолетовый медиатор, пока настраивала инструмент.

Я попыталась пялиться на нее не столь открыто. Но, честно говоря, ничего не могла с собой поделать. Было что-то такое в этой девушке, из-за чего я была не в силах отвести взгляд. От её вида все внутри у меня дрожало, а сердце буквально вылетало из груди. Я не понимала что со мной и это тревожило меня. Но ещё это было очень волнующе. Не помню, чувствовала ли я что-то подобное ранее из-за совершенно незнакомого человека.

Девушка едва заметно улыбнулась, взяв медиатор в руки. Она пробежалась им по струнам, а потом начала наигрывать мелодию.

Она что- то насвистывала. Свист звучал высоко, и, казалось, не сочетался с прекрасной музыкой, которую она играла.

Я встала и почти подсознательно отвела волосы от лица. Я хотела посмотреть на неё без помех.

Она продолжала насвистывать, и я скорчила гримасу. Девушка подняла взгляд на меня и улыбнулась. Не сбиваясь с ритма, она перешла со свиста на мычание, которое все длилось и длилось и длилось. Вверх и вниз, звуки влетали мне в уши и вылетали из них.

— У меня ещё нет текста песни. Поэтому я просто напеваю про себя. Немного глупо, — она прижала струны ладонью и постучала пальцами по дереву. — Я хорошо сочиняю музыку, но в текстах песен я не так хороша. Полагаю, что настоящего музыканта из меня не получится, да?

Солнце начало припекать, и я обнаружила, что улыбаюсь незнакомке. Этой красивой, уверенной в себе девушке, которая посмотрела мне в лицо и не дрогнула от вида моих шрамов. Я заметила, как её взгляд скользнул по моему рту, но не задержался там. Ее лицо ни разу не дрогнуло. Будто ее не заботили мои шрамы. Её не беспокоило именно то, что определяло всю мою жизнь столько, сколько себя помню.

Я распрямила плечи и подняла подбородок.

Затем я поделилась с ней словами. Словами, которыми я никогда ни с кем не делилась. Словами, которые я прятала в своей записной книжке с того момента, как впервые их написала.

Той первой одинокой ночью за запертыми дверями.

Еще до появления у меня пары зелёных глаз, составляющих мне компанию.

Слова изменились с течением времени. Они появились из детских глупостей маленькой девочки, но превратились в навязчивую жалобную песнь чахнущего человека.

Я никогда не делилась ими с кем-либо.

Даже с Брэдли.

Но я дала их ей.

Прекрасной незнакомке, которая смотрела на меня, как на личность.

У темноты есть глаза.