Искушение Тьюринга

Отчаяние просачивалось сквозь щели в двери ее спальни. Мать даже начала говорить о нем вслух, как будто вдруг поняла, что все равно ее выдает язык тела. Когда за обедом она улыбалась и рассуждала о погоде, мальчику хотелось кричать: «Ну заплачь же ты, наконец!» Но дальше намеков и смутных желаний дело не заходило, и тогда он ушел в себя. Подолгу прогуливался вдоль побережья или железной дороги, с тем настроением, с каким люди обычно ходят на кладбище.

Ему потребовалось время, чтобы сориентироваться в ситуации. Нет, никто так и не снизошел до объяснений. И все шло бы, как шло до того, если б не та находка возле ржавой силосной башни и двух похожих на остроконечные шапки кустов. В траве, рядом с рельсой, лежала черная отцовская перчатка с отворотами гармошкой. Еще не поняв, в чем здесь дело, мальчик почувствовал, что набрел на что-то важное, на решающую улику. Отныне смерть отца перестала быть просто несчастным случаем. Она превратилась в тайну, которую нужно было разгадать. Снова и снова мальчик спрашивал себя: выпала ли эта вещица из кармана отца случайно? Что, если он швырнул ее в гневе? Или даже положил рядом с рельсой в качестве зашифрованного послания?

В надежде разгадать символику загадочной находки, Леонард стал выискивать, что есть в художественной литературе о черной перчатке. Одновременно он пытался представить себе отца накануне смерти. Спрашивал себя, правду ли говорят, что в последние минуты жизнь словно спрессовывается и проходит перед глазами в самых значимых своих моментах. Если с отцом было такое, то каким предстал ему тогда Леонард? Что он делал? Был ли он радостен или, наоборот, глубоко несчастен?

День за днем проходили в интенсивных поисках, но в результате Леонард снова и снова возвращался к самому себе. Отец довел семью до разорения – вот все, что ему удалось уяснить той осенью. Несчастный заплутал в розовом тумане никчемных грез и неоправданных надежд на спасение. В результате у матери не осталось денег на колледж «Мальборо».

И все-таки он ушел оттуда не сразу, благодаря тетке Вики и стипендии по математике и английскому языку. Таким образом Леонард еще некоторое время продержался вне стен родительского дома, чему был рад. Но жизнь сделала неожиданный поворот: началась война. В октябре 1939 года мальчик стоял на вокзале, увешанный коричневыми сумками, и чувствовал, как мир разваливается на куски. Повсюду его окружали солдаты. Рядом заплакал ребенок, и мать, в шляпке которой сверкала серебряная булавка, погладила Леонарда по голове. Умилительная картина, если смотреть со стороны. Мать говорила правильные вещи:

– С тобой все будет хорошо, Леонард. Только не забывай писать мне.

Но слова ее звучали пусто.

Она только разыгрывала любящую мать. Губы прижимались к его щеке, в то время как глаза стреляли по сторонам в поисках нового супруга. Леонарду казалось, что мать сходит с ума при виде богатого мужчины. Даже если на самом деле это было не так, он видел, что больше не нужен ей, что она отвернулась от него и смотрит в сторону новой жизни, где ему места нет. «Почему ты больше не любишь меня?» – кричал его взгляд.

Так или иначе, ее преступление не имело неопровержимых доказательств, вроде дымящегося пистолета. А значит, оставалась надежда на то, что он ошибается и материнская любовь никуда не делась. Что это горе на некоторое время отняло у него мать.

И все-таки что-то в ней умерло. Уж лучше б она влепила ему пощечину там, на вокзале, – боль была бы меньшей, чем от этих ее слов:

– Ты станешь гордостью своей школы… Ты у меня такой талантливый… Только остерегайся драчунов и скандалистов…

В вагоне стоял запах моющих средств и алкоголя. Когда поезд тронулся, мать на перроне показалась мальчику такой маленькой и жалкой, что он устыдился своих подозрений. Но в следующий момент боль нахлынула снова. И тогда Леонард достал дневник и сделал запись, которая в лучший день могла бы, вероятно, послужить началом чего-то более значительного: «Быть сильным, быть сильным…»

Но где ж ему было взять силы? Только не в колледже «Мальборо», где чувство неприкаянности терзало еще сильнее, чем дома после смерти отца. Леонард ненавидел колледж. И не только по общеизвестным причинам, как то: плохая еда, лишенные воображения учителя или садисты-старшеклассники. Леонард жил в корпусе «А», называемом в просторечье «кутузкой». Он на собственном опыте знал, что за тоскливое дерьмо крикет и регби и каково на самом деле приходится тем, кто считается «надеждой школы».

И все-таки главные причины ненависти были другие.





Глава 10




Леонард Корелл и раньше заглядывал в медицинскую энциклопедию. И не только для того, чтобы навести справки о собственных предполагаемых болезнях, но и просто чтобы побольше узнать о человеческом теле.

Издание выглядело подозрительно потрепанным и старым. Коричневый переплет был заляпан. Листая пожелтевшие страницы, Корелл словно проводил осмотр собственного организма. Иногда он находил у себя симптомы болезней, о которых читал. Быть может, виной тому была сила слова и его не в меру развитое воображение. Или же он действительно лучше понимал, как чувствует себя на самом деле.

На этот раз Леонард быстро пролистнул страницы и остановился на нужной ему статье. «Эстроген, стероидный гормон… Содержится как в мужском, так и в женском организме, но в последнем в гораздо больших количествах… Проникает сквозь клеточную мембрану… воздействует на вторичные половые характеристики, как то: рост груди… ответственен за контроль над менструальным циклом… поэтому иначе называется “женским гормоном”».

Помощник инспектора ничего не понимал. Женский гормон? Зачем его, в таком случае, вводили Алану Тьюрингу? Должно быть, Корелл что-то перепутал или ослышался. Но нет, Тьюринг-старший повторил это слово несколько раз. И он-то ни в чем не сомневался. Итак, Алан Тьюринг получал дозы эстрогена. Но это же сумасшествие… Корелл почувствовал, как его захлестывает волна отвращения. Женский гормон… Разве не следовало сделать наоборот?

Леонард поднял глаза от книги и постарался успокоиться. Женский половой гормон… женский. Помощник инспектора имел весьма слабое представление о причинах гомофилии, но едва ли в их числе была недостаточная выраженность женского начала. «Дурочки» – так их называли. Тетя рассказывала об одной улице в лондонском Вест-Энде, где «Молли» – переодетые в женское парни – предлагали себя мужчинам. Если чего и не хватало гомофилам, так это мужественности, мужского гормона. Такого, чтобы способствовал, к примеру, росту бороды или волос на груди…

Тьюрингу же прописывали нечто прямо противоположное. Разумеется, и этому лечению имелось какое-то объяснение. Но таким вещам обычно предшествуют обширные исследования. И научное обоснование столь странного решения медиков, конечно, есть, просто Корелл пока не представляет себе картины в целом. «Скепсис, мой мальчик, побольше скепсиса, – любил повторять отец. – Большинство ученых только кажутся таковыми…» Но не настолько же… И потом, вряд ли они пичкали своим эстрогеном университетских доцентов.

Полицейский отвернулся к окну. Он вспомнил, как расстегнул пижаму Алана Тьюринга, вспомнил мягкую, женственную грудь математика, его изящные пальцы… Кореллу стало страшно. Он встал и подошел к столам, на которых лежали газетные подшивки. Теперь его интересовала пресса – статьи о гомосексуалистах в «Санди пикториал», о которых говорил Хамерсли. Там как будто было что-то и о деле Алана Тьюринга.

Но найти нужные номера оказалось не так просто. Корелл смотрел номера двух-трехлетней давности, цеплялся взглядом за заголовки. Нервничал. Чуть ли не рвал газетные страницы. Наконец почти сдался. Посмотрел на часы… и тут на глаза ему попался текст о лечении гомофилии. Так и есть, «Санди пикториал»… Статья была так себе, ни о чем, напыщенная и совершенно бездоказательная. Но она хорошо отражала общепринятые предрассудки.

Многие видели в гомофилии следствие морального разложения общества. Такое понимание отрицало ее биологическую обусловленность. «Очевидна распространенность гомофилии в среде интеллектуалов, – писал автор статьи, – что не в последнюю очередь объясняется специфической ментальной атмо-сферой частных школ. Ставить под вопрос общепринятые общественные ценности, от политической системы до сексуальной морали, с некоторых пор стало модой в известных кругах». Далее упоминался Гай Бёрджесс и группа Блумсбери[15], Королевский колледж и Тринити. Журналист обращал внимание на некоторые общие черты гомофилов и коммунистов. И те, и другие склонны к организации подпольных кружков и критике основополагающих общественных устоев. «Поэтому, – делал вывод автор статьи, – нет ничего удивительного в том, что геев так много среди красных». В качестве мер противодействия авторитетные политики предлагали ужесточение наказаний за гомофилию и общественное порицание.


Другие, не столь агрессивно настроенные граждане, усматривали в гомофилии признаки заболевания и рекомендовали лечить пострадавших. Чем вызывали раздражение своих более радикальных оппонентов, полагавших, что таким образом гомофилам дают возможность уйти от ответственности. Применялись лоботомия[16] и химическая кастрация, но без особого успеха. Тем не менее именно этот метод устранения проблемы считался наиболее перспективным. Некий доктор Гласс из Лос-Анджелеса после ряда исследований пришел к выводу, что организм гомофилов отличается от нормального мужского повышенным содержанием эстрогена, – что казалось Кореллу вполне логичным. В 1944 году Гласс инъецировал нескольким гомофилам мужской гормон. Результаты, к его разочарованию, оказались противоположны ожидаемым. Как минимум у пяти человек из группы сексуальное влечение к представителям своего пола усилилось.

Неудача подсказывала, что следует сделать наоборот. Так гомофилам стали вводить эстроген. Пионером этого направления стал британский врач Ф. Л. Голла, директор Неврологического института в Бристоле. И его работы продемонстрировали высокую эффективность эстрогена в лечении гомофилов. При достаточно больших дозах сексуальное влечение исчезало в течение месяца. Наблюдаемые при этом побочные эффекты – такие, как временная импотенция или рост груди – считались слишком незначительными по сравнению с главным результатом.

Тьюрингом журналисты не интересовались. Корелл листал и манчестерский «Гардиан», и местную периодику. Это могло объясняться тем, что газетчики не посчитали математика достаточно видной персоной. Леонард нашел лишь одну маленькую заметку о процессе в Уилмс-лоу. «Доцент университета приговорен к домашнему аресту, – гласил заголовок. – Рекомендована терапия».

В числе прочих подробностей обращалось внимание, что Алан Тьюринг осужден впервые. Отношение к гомофилам стало мягче, чем во времена Оскара Уайльда, отмечал журналист. Только 176 мужчин из 746 осужденных по этой статье попали за решетку. Многие, подобно Тьюрингу, предпочли лечение тюремному заключению. То есть терапию женскими гормонами…

Корелл содрогнулся. Окажись он на месте этих несчастных, не задумываясь сделал бы выбор в пользу тюрьмы. Там, по крайней мере, есть шанс остаться собой.

В «Санди пикториал» сообщалось, что эстроген – предположительно, конечно, – может воздействовать на нервную систему человека. Во всяком случае, в этом направлении проводили опыты с крысами. Будучи инъецированы эстрогеном, зверьки обнаруживали признаки депрессии. Корелл оторвал глаза от газетной страницы. Интересно, на основании каких признаков крысам диагностировали депрессию? Опущенные хвосты? Чушь какая-то… Но представить себе только – таблетка, инъекция… препарат, проникающий в кровь… и мужская грудь превращается в женскую. Ужас! Корелл потрогал свою грудь, как будто боялся, что одно только чтение статьи об эстрогене может вызвать ее рост.

Ему стало по-настоящему не по себе. Утратить свой пол, просыпаться каждое утро в ожидании новых изменений… Он не вынес бы ни дня такой жизни. Поднялся бы на второй этаж и окунул яблоко в чертово варево. Что от него останется, если отнять мужественность? Хотя… собственно, с какой стати он так разволновался? Слава богу, проблема Тьюринга – не его. Повезло – так будь доволен. Займись чем-нибудь другим, пиши прозу, например…

В этот момент в голову Корелла пришла одна мысль. В статье утверждалось, что лечение продолжается год. Следовательно, Алан Тьюринг перестал получать эстроген в 1953-м, то есть по меньшей мере за год до смерти, после чего ничто не мешало ему зажить нормальной жизнью. Последнее, разумеется, не более чем необоснованные домыслы Корелла. Тем не менее есть основания полагать, что Тьюринга сломил не эстроген. Брат говорил, что он стал лучше выглядеть. И купил билеты в театр – что, разумеется, опять же ничего не доказывает. Разве наводит на подозрения, что причина смерти математика никак не связана с процессом. За ним следили. И у него были свои тайны. Могло произойти что угодно. С другой стороны… У Корелла нет ни малейшего шанса это выяснить. Тьюринг унес свои тайны в могилу. Самое разумное теперь – обо всем забыть. Тем более что давно пора возвращаться в участок: Росс, поди, рвет и мечет.

Корелл решил поторопиться, но, к своему удивлению, направился не в участок, а взял вправо, в сторону Олдерли-роуд. Словно его снесло в сторону летним ветром. Или же, напуганный мыслями об эстрогене, он решил таким образом доказать себе свою мужественность. Путь молодого полицейского лежал в магазин мужского платья «Харрингтон и сыновья». Нет, обновление гардероба не входило в его планы, боже сохрани… Корелл не купил бы там и носового платка без финансовой поддержки тети. Он шел на встречу с девушкой.





***


Ее звали Джулия, фамилии он не знал. Она работала помощницей продавца. Впервые Корелл увидел ее на свой день рождения, когда тетя решила презентовать ему костюм. Это Джулия хлопотала тогда вокруг Леонарда – подрезала, скрепляла булавками ткань на плечах и талии… Чем доставила несказанную радость не привыкшему к женской заботе молодому полицейскому и внушила ему чувство собственной значимости.

Тем не менее ему понадобилось время, чтобы обратить на нее внимание. Джулия была не из тех женщин, что бросаются в глаза. Вероятно, это робость делала ее такой незаметной. Все изменил один вечер.

Леонард Корелл не был дамским любимчиком. Размышляя о своем одиночестве, он каждый раз удивлялся, как мало было у него женщин. В особенности если не принимать в расчет неудачный опыт с проститутками в Манчестере. Корелл находил тому множество причин, главной из которых оставалось его самовосприятие. Леонард не привык ограничивать свою личность рамками сегодняшнего дня, он видел ее как бы в перспективе. Настоящий Корелл не только помощник инспектора из отдела криминальных расследований, он – нечто большее. Помощник инспектора плюс что-то еще. Вероятно, тот самый человек, которого он играл перед зеркалом в «Харрингтон и сыновья», когда заботливая Джулия втыкала в его костюм булавки.

Пребывая постоянно в ожидании этого настоящего Корелла, он оставался рассеянным и пассивным. Это не было продуманной стратегией. Просто любая инициатива сдерживалась мыслью: «Я не готов, еще не время…» Леонард жил в не вполне осознанной убежденности, что когда-нибудь непременно станет чем-то большим, чем то, что являет собой теперь. Если в основе его личности лежал миф, то это была сказка о гадком утенке. В результате мысли заменяли ему инициативу, а грезы – действия.

В общем, с месяц тому назад, проходя мимо магазина мужского платья, Корелл заметил на витрине девичью фигурку, робкую и пугливую, как тень. Девушка одевала манекен с лицом Кларка Гейбла. Приблизившись, полицейский узнал в ней Джулию. С высоко убранными волосами, в строгом зеленом костюме и блузе «селадонового», как он узнал позже, цвета, она и теперь не показалась ему особенно красивой. И только когда девушка улыбнулась, оборачивая красным шарфом шею «Кларка Гейбла», лицо ее просияло. И таким покоем повеяло от всего ее облика, что Леонард невольно загляделся. Он залюбовался ее грацией и нежными формами. А когда Джулия нагнулась, чтобы поправить «Кларку Гейблу» складку на брюках, увидел в ее глазах слезы. В этот момент ему захотелось увезти ее куда-нибудь подальше – от этого магазина и города, – куда-нибудь, где ничто больше не будет ее мучить.

С того самого вечера Леонард нередко прохаживался мимо витрины магазина в тайной надежде увидеть ее снова. Раз или два (смотря как считать) он ловил на себе ее взгляд – ни в коей мере не призывный и ничего не обещающий, скорее застенчивый и пугливый, но таящий в себе нечто, дающее волю мечтам и фантазии.





***


Проходя мимо витрины на этот раз, Корелл даже не остановился. Только подумал, что бывало с ним не раз и раньше, не стоит ли зайти поинтересоваться тканью для летнего костюма. Развернуть рулон, потрогать пальцем и – заглянув ей в глаза – прошептать что-нибудь этакое на грани приличия. Смутить ее, заставить улыбнуться… Он не станет никуда ее приглашать – боже упаси, он будет предельно осторожен. Но когда-нибудь, в лучший день, – возможно, это будет воскресенье, – они случайно встретятся на улице, и тогда все будет серьезно… Так думал Корелл. Но по мере приближения к двери мужество покидало его.

Вначале он увидел манекен с лицом Кларка Гейбла, из-за которого вдруг появился владелец магазина мистер Харрингтон собственной персоной. Потом мелькнула она и, как назло, встретилась взглядом с Кореллом. Никогда еще он не чувствовал себя менее готовым… Леонард изобразил улыбку. Потом коснулся пальцами края шляпы – что должно было означать приветствие, или нет, полуприветствие, – знак того, что он еще не готов… Тем не менее она ему ответила.

Они заметили друг друга – что было, конечно, не так много, но все-таки кое-что… Корелл попытался задержать на ней взгляд, пока не опустил глаза в землю. Тело его вдруг отяжелело. Отправившись восвояси – мог ли он сделать иначе? – Леонард чувствовал на себе взгляды прохожих. Несколько раз он споткнулся, а потом вдруг ощутил прилив уверенности и подумал о том, что когда-нибудь… он и сам не понимал, что имеет этим в виду.

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. 
Купить недорого с доставкой можно здесь.