Искусство легких касаний

Последний полный день трека оказался самым приятным и расслабушным. Было прохладно, в меру пасмурно — клочья тумана не скрывали гор, а как бы показывали их в другой рамке. Тропа почти все время шла вниз, и шагать по ней было легко и весело. Из дольнего мира долетали зовы быков и запахи сильной и дикой природы.

По краям тропинки проплыло несколько могучих конопляных кустов — и друзья с улыбкой переглянулись. Но собирать урожай, конечно, никто не стал. Как выяснил в первый же день Иван, при желании все можно было купить у местных.

Заблудиться теперь было трудно. Акинфий Иванович шел далеко впереди, распевая что-то на своем диком французском. Друзья, сбившись вместе, обсуждали планы — на завтра и послезавтра. Потом разговор перешел на вчерашний рассказ проводника.

— Я думаю, — сказал Тимофей, — у него такое шоу бедуинов. Как в Египте. Рассказывает одно и то же по секрету каждой группе. Все просчитано. От рогатого черепа в кабинете до цитаты из Шекспира.

— Вот не уверен, — ответил Андрон. — Ты же его сам раскрутить решил. Расспрашивать начал. Сам он вроде болтать особо не рвется. Всякий раз просить надо.

— Любой хороший рассказчик так делает, — сказал Тимофей. — Чтобы не думали, будто он свою историю навязывает.

— Можно сегодня не упрашивать. Посмотрим, что будет.

— Он просто рассказывать не станет, — сказал Иван. — Вот и все.

— Поглядим, — ответил Тимофей. — Ты хоть одному его слову веришь?

Иван пожал плечами.

— Верю, не верю, а интересно. Если и врет, красиво.

— Ну да, — сказал Андрон. — Художественно. И необычно для такой дыры.

— Угу, — согласился Тимофей. — Наверняка входит в стоимость тура.

Больше про Акинфия Ивановича и его сказку до конца дня не вспоминали. Все вдруг прониклись мыслью, что завтра возвращаться на базу, и старательно впитывали в себя горные красоты не только глазами, но и кожей.

Несколько раз останавливались отдохнуть — Акинфий Иванович выбирал для стоянок места с особо пронзительным видом. На одной из таких остановок Валентина накрыло сентиментальной волной. Он подошел к росшему на краю обрыва кусту, присел рядом и даже шмыгнул носом от прилива чувств.

— Что это, — спросил Андрон, разглядывая куст, — можжевельник?

Валентин точно не знал. Возможно, знал Акинфий Иванович — но он стоял поодаль и не слышал вопроса.

— Сорвать хочешь на память?

— Нет, — ответил Валентин. — Хочу им стать.

— Это как?

— А так. Живет можжевеловый куст на краю бездны. Растет, гордо глядит в синюю даль… И никуда ему не надо ехать в десять утра. Было стихотворение про то, как умирает японец, мечтая возродиться сосной где-то там… над обрывом.

— Купи квартиру в «Москва-Сити» на сороковом этаже, — ответил Андрон. — И гляди себе в бездну, пока жопа не треснет.

— Там никакой бездны нет.

— В «Москва-Сити» как раз очень конкретная бездна со всех сторон. Но здесь нюансы понимать надо. Не всякий увидит…

Валентин все-таки оторвал небольшую зеленую лапку от куста, но потом, подумав, бросил ее в пропасть.

Шли в этот день дольше обычного — и до конечной точки добрались уже в полной темноте.

Это было такое же пустое пространство между скалами, как в прошлые дни — но коша здесь не оказалось. Зато на плоскую площадку вели как бы каменные ворота из двух здоровенных глыб. Это было красиво.

— Где спать будем? — спросил Тимофей.

— Зачем палатки с собой брали? — ответил Акинфий Иванович. — Вот в палатках и будем. Разбивайте…

Друзья испытали противоречивые чувства — с одной стороны, после утомительной прогулки совершенно не хотелось что-то делать. С другой, приятно было, что все эти дни таскали на себе палатки не зря. Второе чувство перевешивало.

Пока разбивали палатки, Акинфий Иванович собрал укладку для костра — дрова были припасены прямо здесь, в нише заросшей кустами скалы. В центре поляны чернел выгоревший круг от прежних костров. Видимо, это действительно был типовой маршрут, и все необходимое ждало на трассе.

— Шоу бедуинов, — тихо повторил Тимофей, и Андрон засмеялся.

Когда палатки были готовы, Акинфий Иванович уже разжег огонь. Друзья сели вокруг — и несколько минут блаженно жмурились в тепле.

— Отличная идея, — сказал Тимофей. — Насчет костра. А то все время чего-то вечером не хватало.

— Сегодня можно посидеть подольше, — ответил Акинфий Иванович. — Нормально будет. Дров тут много.

Никто пока не просил Акинфия Ивановича продолжить рассказ — а сам он, похоже, совершенно к этому не стремился. Он как-то посерьезнел, замер — и глядел, не отрываясь, в огонь.

— О чем думаете? — спросил Тимофей.


Акинфий Иванович поднял лицо и взглядом проводил летящие к небу искры.

— Искры и звезды, — сказал он. — Почти одного размера. Когда глядишь снизу, кажется, что это примерно одно и то же. А разница между ними есть, и весьма значительная… Вот так же и мы. Глядим на мир из своей суеты, и не понимаем, где в нем искры, а где звезды.

— Это вы о чем? — спросил Андрон.

— Да так, — ответил Акинфий Иванович. — Просто.

Иван не выдержал.

— Вы вчера говорили, — сказал он, — что поняли что-то важное про богов и людей.

Акинфий Иванович наморщился, словно надеялся, что его уже не потревожат этой темой.

Валентин тоже не утерпел.

— Правда, — попросил он, — расскажите. Что вы конкретно тогда поняли? Можете объяснить?

Акинфий Иванович кивнул на костер.

— Смотрите, — сказал он. — Что вы видите?

— Огонь, — ответил Андрон.

— Не огонь, а огни. Разноцветные, быстро меняющиеся язычки пламени. Если долго глядеть в огонь, начинаешь видеть его духов. Они текучие и мимолетные. Живут почти на человеческом химическом принципе, только выгорают намного быстрее. Их жизнь коротка даже по людским меркам. Сколько виден один голубенький язычок огня, столько подобный дух и существует. Костер — это их Вавилон. Пока я про них говорил, у них несколько династий сменилось. Как вы думаете, может между нами, людьми, и этими крошечными огненными духами быть какой-то контакт?

— В каком смысле?

— Можем мы друг друга о чем-то просить?

Иван пожал плечами.

— Нет, наверное.

— Вот именно, — ответил Акинфий Иванович. — Не можем, потому что просто не успеем. Но связь между нами есть. Она в том, что мы, люди, разводим костер — то есть создаем условия, чтобы мелкие духи огня появились, прожили множество крохотных жизней и исчезли. Над остальным в их судьбе мы не властны.

— Мы можем погасить костер.

— Можем. Но это не значит, что мы обретем власть над его обитателями. Это значит, что духов огня с какого-то момента просто не будет.

— А есть такие духи, для которых мы как язычки огня? — спросил Иван мечтательно.

— Есть, — ответил Акинфий Иванович. — Например, древние духи света. Они совсем другие. Они практически вечные и существуют столько, сколько свет идет от самых первых звезд. Пока он летит сквозь пустоту, они живы. Их жизнь и есть это космическое расширение. Для нас их бытие непостижимо. Разве может между нами быть союз? Можем мы чем-то друг другу помочь? Нет, конечно, хотя подобные духи формируют причины и условия, чтобы появились люди. Разводят, так сказать, костер на поляне. Но над нашей жизнью они не то что не властны — они просто не успеют ее заметить, как мы не отследим язычок огня в костре. Поэтому молиться создателям этой вселенной бесполезно. Даже солнцу наше мельтешение уже не различить. Эхнатон Египетский, который ему поклонялся, этого не понимал.

Тимофей усмехнулся.

— А кому тогда…

Акинфий Иванович поднял палец, показывая, чтобы его не перебивали.

— Но есть духи пограничные, — продолжал он, — живущие между огнем и светом. Они не свет и не огонь, а нечто среднее. Живут дольше человека, но не намного — может быть, раз в десять или сто. Вот они и становятся нашими богами, потому что… Как бы это сказать…

— Сравнительный временной масштаб нашего бытия дает возможность осмысленного взаимодействия, — отчеканил Андрон.

— Вот именно. Мы для них не микробы, а скорее тараканы и мыши. Бессмертные они только для нас — а сами для себя вполне смертны. Когда они умирают, у людей отшелушиваются религии. Так вот, Кронос, или Баал, был среди этих полувечных божеств главным долгожителем. Но не потому, что мог управлять природой времени, как думал Жорес. На такое способны только высшие боги света. Кронос мог всего лишь манипулировать временем. Прибавлять и убавлять. Отсыпать из одного мешка и досыпать в другой. Поэтому те, кто ему поклонялся, приносили ему в дар время, спрессованное в живых существах. Силу сжатой пружины, так сказать. Это и был тот строительный материал, из которого Кронос творил свои чудеса. Как бы свернутая потенция. Кронос мог потом приложить ее к любому аспекту мироздания и использовать.

— А как… — начал Тимофей.

— Я не знаю как, — перебил Акинфий Иванович. — Говорю только о том, что мне было показано. Во-первых, я увидел все вот это про богов и людей. Разъяснили мышке про котиков. А потом я понял кое-что другое, и вот это мне уже понравилось меньше. Значительно меньше.

— Что именно?

— Я увидел, кого конкретно Жорес приносит в жертву. Не ягнят каких-то на мясокомбинате, это он врал. Жертвой был я. И объяснял он мне целую ночь про Кроноса и Баала вовсе не из просветительских соображений, а потому, что жертве всегда подробно рассказывали, что происходит, почему и как. Даже младенцам, которые слов еще толком не понимали, зачитывали специальный стих про доброго бога. Такая была неукоснительная традиция и условие неэквивалентного обмена. И теперь Жорес ждал, когда Баал Двурогий станет огнем и сойдет на меня, чтобы забрать. Но я, объяснил мне бог, в качестве жертвы ему не нужен — я для него невкусный, потому что жить мне по моей судьбе осталось совсем ничего. То, что его побеспокоили ради такой жертвы, для него, бога, оскорбительно. И Жорес не в первый раз уже творит такую мерзость перед его лицом, поэтому… Тут он ко мне приблизился, и я подумал, что он меня сейчас все-таки сожжет. Но произошло нечто другое. Он надо мной как бы склонился — и прямо в меня шагнул… Вот как рыбак в лодку.

— Очень поэтично, — сказал Валентин.

— Нет, я не в поэтическом смысле. А в том, что я от этого его шага весь прямо ходуном заходил. А потом и вообще перевернулся.

— В каком смысле? С ног на голову?

— Нет, — ответил Акинфий Иванович. — Наоборот. С головы. А куда, не знаю. Не помню… Все, что я запомнил — это как мною пожар тушат.

— Это как? — спросил Тимофей.