Искусство легких касаний

— Ну, не в современном плаще, а в таком… Знаешь, с плеч спадает. И на лбу у него звездочка золотая, типа пирсинг или что-то в этом роде. Во сне меня совершенно этот меч и звездочка не удивили. Сел он напротив, угостился моим виноградом, и говорит: «Ходят слухи, что ты ищешь Двурогого Господина?» Я ответил уклончиво. Мол, не то чтобы прямо ищу, но интересуюсь. Он тогда говорит: «Сверкающий уже сказал тебе, чтобы ты постиг его величие и вернулся с почтением и страхом. Почтение и страх я вижу. Но понял ли ты, в чем его величие?» Ну, я честно признался, что нет. Мол, простите великодушно, мозгов не хватает. Только я уже догадался, конечно, что это сам Сверкающий и есть.

— А как?

— Ну, я к тому времени много уже прочитал про древних богов, представлял их ухватки. Знал, что любят шлангами прикидываться. Да и по звезде этой на лбу, в общем, ясно было, что бог. Во всяком случае, во сне.

— Почему он притворялся?

Акинфий Иванович пожал плечами.

— Думаю, чтобы поговорить со мной нормально. У богов же этикет, еще Жорес говорил. Если он как бог появляется, то перед ним только простираться можно и возжигать. Бог говорит загадочно и кратко, намеками — чтобы ты потом ломал голову над каждым словом. А тут он что-то хотел разъяснить без всякого церемониала, чтобы до меня дошло. И действительно разъяснил. Причем на таком вполне современном языке — я почти сразу понял… Но не поверил сначала. И вы не поверите.

— Давайте-давайте, Акинфий Иванович, — сказал Валентин. — Теперь уже всему поверим.

— В общем, стал он о себе в третьем лице рассказывать. Не «я, Баал», а типа как секретарь про шефа: «Двурогий Господин поступает так-то и так-то». Сперва объяснил насчет Жореса. За что его в расход пустил. Оказывается, этот Жорес взял за обычай вместо молодежи приносить в жертву людей с именами греческих богов. Найдет где-нибудь Аполлона или Венеру, вывозит на поляну и… Он думал, Двурогому Господину такое приятно, потому что по человеческим представлениям боги друг с другом собачатся, как люди. А это было поношение и хамство. Двурогий это терпел, потому что Жорес служил ему давно и был сердечно предан несмотря на свои глупые идеи. А теперь Жорес нашел меня. Акинфия, или Иакинфа. Это имя от греческого «Гиакинф», или «Гиацинт». Был такой дружок у бога Аполлона по линии ЛГБТ. Гиакинфа этого, в общем, боги не поделили и грохнули. Метательным диском в голову. А Жорес, значит, решил, что если Аполлонов берут, то Иакинф тоже проканает. Но не проканало. Как поет группа «Сплин», бог просто…

— Бо-ог про-сто ус-тал, — тихонько пропел Иван.

— Да. Потом он стал объяснять насчет жертвоприношений. Многие, говорит, особенно римляне, понимали их суть совсем неправильно. А иногда даже сознательно кривили душой. Якобы в Карфагене детей мучили и так далее. Конечно, и такое было — в самых низах общества, где религиозная доктрина подвергается искажению и профанации. Некоторые граждане сжигали в тофетах собственных отпрысков — останки до сих пор находят. Но бог об этом никогда никого не просил. За прегрешения верующих вообще не следует спрашивать с бога, это бог должен спрашивать за них. Что мы и сделали в случае с Джирузом… Так вот, величие Двурогого Господина заключалось в том, что дети и юноши, правильно принесенные ему в жертву, в обычном смысле не умирали…

Акинфий Иванович замолчал и обвел глазами слушателей. Видимо, он ждал комментария или вопроса.

— Как же не умирали, — сказал Тимофей, — если их жгли.

— Он объяснил, что таков был символический ритуал, но не реальность происходящего. У Диодора Сицилийского говорится, что детей бросали в ладони бога, под которыми горел огонь, и они, пролетев через ладони, падали в пламя. Но это, говорит, римская военная пропаганда в чистом виде. Здесь опущено самое главное — дети даже не касались углей. Толпа видела руки Баала, видела лижущие их языки огня, видела детей — но не видела, куда они падали. А они не долетали до огня. Они исчезали сразу после того, как пролетали между ладоней Двурогого Господина. Вот в чем были красота и тайна.

— Куда они исчезали?

— Он сказал, что в древнее время это не обсуждалось, потому что подобное трудно было объяснить обычным людям. Такое могли понять только жрецы, и то не все. Но сейчас у вас просвещенный век, говорит, ты поймешь. В общем, когда бог принимал жертву, дети не сгорали, а исчезали. И не просто из физического мира. Стиралась даже память о них — помнил обо всем только жрец, вступавший с богом в контакт. На вашем языке, говорит, можно составить внешне нелепую фразу, которая полностью отразит суть происходившего при ритуале. Этих детей после жертвоприношения никогда раньше не было. Я, естественно, сначала не понял, как так может быть…

— Ведь у них были родители, — сказал Иван. — Ну или там хозяева.

— Я все то же самое спросил. Он ответил, что менялась история семей, чьи дети были приняты в жертву. Люди помнили только, что бог добр, и в этом причина их счастья. Жрец ничего им больше не говорил. Кронос менял мир таким образом, что потенция жизни, заключенная в подаренных ему детях и юношах, переходила к нему, и он делился ею с дарителями. А следы этих детей исчезали. Он произнес какую-то фразу на древнем языке, в которой я понял только слово «Баал». А потом перевел — это, говорит, означает «Баал ушивает мир».

— А в Спарте стариков со скалы сбрасывали, — сказал Иван. — И уродцев. Это что, тоже было жертвоприношение кому-то?

— Не знаю точно, — ответил Акинфий Иванович. — Не изучал вопрос. С человеческой точки зрения, конечно, такое умнее — как говорится, на тебе боже, что мне негоже. Но Баал такого дара не примет, и не из брезгливости, а потому что придется слишком многое связывать и развязывать, ушивая мир. Сколько старики изменили в мире — а пружина времени в них уже раскрутилась почти до конца. Баал это может, конечно, но в чем его интерес? Младенец, с другой стороны, еще ни к чему ручонок не приложил — что был, что не был. А потенции в нем на целую жизнь. Его исчезновение не меняет в мире ничего… Фактически аборт. Мы же прогрессивные люди и понимаем, что женщина решает сама. Ну а тогда родители решали вдвоем и чуть позже. Качественной разницы никакой.

— А что происходило с детьми? — спросил Андрон. — Они мучились? Страдали?

— Он утверждал, что нет. И даже вопрос так ставить нельзя. Посмотрел на меня так важно и говорит — это превосходит человеческое разумение, не вопрошай. Но боли и горя в этом не было ни для кого… Только счастье, безмерное счастье, которое дарил себе и людям Двурогий Господин, убавляя в одном месте и прибавляя в другом. Особенно же счастливы были дети — ибо их освобождали от долгой муки, старости и смерти. Вот этому счастью и позавидовали римляне…

— Ушивали мир, — повторил Андрон. — Ну вот и доушивались.

— Да, — сказал Акинфий Иванович. — От Карфагена практически камня на камне не осталось. Как будто его никогда и не было. Я туда туристом ездил лет десять назад. Развалины, которые показывают, уже не карфагенские. Они римские, нашей эры. Там потом римская колония была под тем же названием.

— Чего же этот двурогий своему Карфагену не помог?

— Не знаю, — ответил Акинфий Иванович. — Неудобно спросить было. Наверное, обидели его чем-то. Какой-нибудь древний Жорес сотворил глупость, и все. Боги ведь капризные, как дети. Они, между нами говоря, дети и есть. И с нами играются, как с солдатиками… Может быть, римляне весь Карфаген в жертву Сатурну предложили, и он принял. Тоже вариант. Была великая средиземноморская культура. А теперь, по сути, и следов не осталось. Так, записи в хрониках, горшки с обгорелыми косточками и маски.

— Какие маски?

— Которые у Жореса в комнате висели…

— Чем этот разговор кончился? — спросил Тимофей.

— Да ничем конкретным. Говорит, заходи, когда рядом будешь. Что к чему, ты уже немного понял. Захочешь, и остальное поймешь… А потом я проснулся.

— И все?

Акинфий Иванович кивнул.

— Утро уже было. Собрал я палатку, пошел к своему водиле. Он прямо возле дороги в «уазике» спал. Поехали мы в Нальчик. И все… Вот такая история.

— Что вы дальше делали?

— Вернулся в Москву. Но жить там, конечно, уже скучно было. Воздуху хотелось высокого. Вот как вам. Пару лет думал, прикидывал — а потом московскую квартиру продал и переехал в Нальчик. Сначала по медицинской части работал немного. Но тянуло в горы. В конце концов устроился инструктором, молодежь в турпоходы водить. Вот этот маршрут сам проложил. На него у нас на турбазе самый большой спрос. Идут и идут.

— Скажите, — спросил Андрон, — а эта гора далеко?

— Да не так чтобы очень, — сказал Акинфий Иванович. — Даже скорее совсем близко.

— А вы туда туристов водите?

— Никогда, — ответил Акинфий Иванович. — Никогда и никого. Это моя тайна.


— Но вы же свою историю нам рассказали. И другим наверняка. Какая же это тайна?

— Я свою историю не рассказываю. Никому и никогда. Я вообще скрытный человек.

— Сами себе противоречите.

— Почему противоречу, — ответил Акинфий Иванович, вставая, — вовсе нет. Сейчас, извините, отойду только по-маленькому, а вы мне потом объясните, какое здесь противоречие…

Акинфий Иванович ушел в темноту, и через минуту до друзей долетело успокаивающее журчание струи.

— Да, крутой дедок, — сказал Валентин.

— Загрузить умеет, — согласился Андрон.

— Слушайте, а давайте ему забашляем, чтобы он нас туда отвел, — сказал Иван. — Нормально забашляем. Пусть рога эти покажет.

— Да врет он все, — засмеялся Тимофей. — Ты что, поверил?

— Ну врет. Но красиво же. Прямо Лермонтов в ссылке. По-любому надо будет ему пузырь хорошего вискаря купить. Заслужил.

— А вдруг здесь действительно есть рога на скале, — сказал Иван. — Что-то такое древнее. А он нашел — и историю эту придумал.

— Или специально что-то такое высек, — кивнул Андрон, — а теперь туристам впаривает. Нормальный бизнес. Сначала все это рассказывает, нагнетает. Его просят отвести к рогам. Он ломается для виду, набивает цену. А потом ведет.

— Я говорю, шоу бедуинов, — сказал Тимофей.

— Может и так, — ответил Андрон. — Но ведь само шоу качественное. Ну чего, доплатим дедуле? Такую телегу прогнал, старался. Заслужил…

Друзья переговаривались очень тихо — и замолчали, когда Акинфий Иванович вернулся к костру и остановился в нескольких метрах от него. Видимо, он успел сходить к своему рюкзаку — в одной его руке был фонарь, в другой — что-то вроде совка для мусора.

— Акинфий Иванович, — сказал Андрон. — А вы на это место нас отвести можете? Где рога? Завтра прямо с утра, раз тут близко.

Акинфий Иванович присел на корточки и принялся возиться с фонарем.

— А вам зачем? — спросил он.

— Рога эти посмотреть интересно. Мы заплатим.

— Хоть бы раз что-то новое сказали, — вздохнул Акинфий Иванович. — А заплатите точно?

— Точно. Договоримся.

— Все так обещают — договоримся. А вдруг не понравится?

— По-любому заплатим. Вы эти рога покажете?

— Ну хорошо, — сказал Акинфий Иванович. — Если заплатить готовы, покажу.

— Готовы, готовы. Завтра тогда пораньше выйдем?

— Зачем завтра, — ответил Акинфий Иванович. — Давайте прямо сейчас…

Он наконец приладил фонарь к лежащему на земле плоскому камню — и включил его.

На скале впереди и вверху появилось овальное пятно света, четкое и яркое. В самом его центре была какая-то неровность. Нет, две неровности — симметричные выступы, действительно очень похожие на мощные рога, словно бы пытающиеся продавить камень изнутри. И еще стало заметно нарисованное чем-то вроде охры лицо под этими рогами — смешное и жуткое одновременно, напоминающее злой детский рисунок. Оно было едва различимо.

Все это случилось настолько неожиданно, что сидящие у костра долго не могли издать ни единого звука.

— Да, — сказал наконец Тимофей, — чувство драмы у вас есть. Прямо жуть берет.

Акинфий Иванович довольно улыбнулся. Видно было, что смятение туристов ему приятно.

— Точно, — заговорил Иван. — Рога. Но если не знать, можно просто не заметить. Принять за складку камня. Они действительно старые. Морда эта, правда, все портит.

— Вы про лицо ничего не говорили, — сказал Андрон. — Что там еще лицо.

— А, это… Оно не древнее. Хулиганы местные нарисовали. Надо стереть, руки не доходят. Да ничего, дождь за год смоет.

— Смоет, опять нарисуют.

— Не, — ответил Акинфий Иванович. — Больше не нарисуют.

— Откуда вы знаете?