Искусство легких касаний

Бонье мрачно кивает.

— Да, конечно, я понимаю вас. Но следы на самом деле остаются от всего. Муки и страдания живых существ отравляют психический воздух, которым мы дышим. Именно поэтому так мрачен в своей сути наш мир. Но войны, убийства и зверства действительно нам не заметны — мы лишь читаем о них в интернете и ощущаем тяжкий гнет человеческой вины, слыша временами, как скрипит обшивка нашего ковчега…

С улицы доносится скрипучая полицейская сирена — и Бонье поднимает палец.

— Мы не видим этого потому, — продолжает он, — что не знаем, куда и как направить внимание. Кроме того, наш внутренний свидетель отнюдь не рвется созерцать подобные вещи. Наоборот, он очень хорошо умеет защищать себя от них. Но иногда случайная фраза, странное колебание занавески, смутная угроза в чужом лице вдруг пугают нас до глубины души… Нам словно присылают напоминание о чем-то ужасающем, спрятанном совсем рядом…

Вдруг глаза Бонье стекленеют, а лицо становится пепельно-серым. Видимо, он случайно напомнил о чем-то ужасном самому себе… Метаморфоза настолько быстра и страшна, что Голгофскому становится неуютно. Но Бонье справляется с собой — махнув еще стопку виски, он объявляет, что поедет в бордель, и предлагает составить ему компанию.

Голгофский понимает, что жизнелюбивому валлонцу, только что пережившему падение во внутренний мрак, нужно вернуть себе вкус к жизни. Для этого лучше всего подходят самые простые удовольствия.

Ехать надо в пригород; в такси Бонье продолжает свой рассказ уже без просьб Голгофского.

По его словам, все ментальные мозаики, создаваемые человеческими и животными муками, ужасами, кошмарами и так далее, не просто доступны для нашего восприятия — мы живем в самой их гуще. Из них во многом и состоит бессознательное: это его, так сказать, «темная энергия». Иногда мы начинаем прозревать эти пространства страдания и мрака. Подобное случается, когда незадачливый психонавт переживает бэд трип на кислоте.

Химеры висят в том же пространстве, что и эти ментальные оттиски, постепенно растворяясь вместе с ними в небытии. Разница в том, что химера изначально сконструирована так, чтобы ее максимально легко было увидеть.

— Что это за пространство? — спрашивает Голгофский.

— «Пространство» здесь просто метафора, — отвечает Бонье, вглядываясь в дорогу. — Речь идет всего лишь о том, что эти переживания могут быть испытаны. Единственное место, где это происходит — сознание, а сознание вовсе не место… À-propos, мы уже почти на месте.

— Но почему тогда некоторые из этих объектов видны, а некоторые нет?

— Чтобы химера стала видна, — говорит Бонье, — необходим триггер.

— Триггер? — не понимает Голгофский.

— Да, — отвечает Бонье, — как бы координаты той точки, куда нужно направить взгляд. Это, если угодно, пароль. Ключ к шифру. Таким ключом может быть условная фраза, картинка, образ. Это своего рода код доступа. На самом деле это простая вещь, только звучит сложно…

Разговор затихает: они приехали.

Бордель — обычный дом средней руки за мещанской оградой; на специализацию указывают розовая лампа в окне второго этажа и три кованых киски в стилистике «Hello Kitty» на воротах.

Участников симпозиума встречают три пожилые путаны с интеллигентными лицами; на них розовые пеньюары и желтые жилеты с надписями «Buy Bitcoin!». Голгофский понимает, что судьба посылает ему еще одно испытание — и неохотно расстается с банкнотой в пятьсот евро. Столько же платит Бонье.

Старшая из путан отводит посетителей в гостиную на втором этаже и велит раздеваться. Здесь целая коллекция игрушек, упряжей и плеток; есть кляпы и даже похожая на наклонную гильотину доска для промывания кишечника.

Голгофский решается продолжить расспросы.

— А что может служить триггером? — спрашивает он. — Как активируется химера?

Бонье снимает с себя пиджак и галстук, затем начинает расстегивать рубашку; становится видна его волосатая грудь.

— Я напомню вам знакомую с детства историю, мой друг, — говорит он. — По рыночной площади идет обнаженный пожилой мужчина с короной на голове…

Шагнув к одному из манекенов, он снимает с него шапочку из желтого латекса и кое-как укрепляет на своих растрепанных волосах.

— В принципе, — продолжает он, снимая штаны, — все собравшиеся на рынке люди видят, что король гол как сокол. Но это восприятие просто не доходит до их сознания…

— Почему?

— Оно отсеивается на предсознательном уровне, как социально неприемлемое. Люди чувствуют, что увидеть наготу короля может быть весьма опасно. Тому порукой Библия — чрезвычайно авторитетное собрание поведенческих скриптов. С Хамом в подобной ситуации случилась большая неприятность.

С этими словами Бонье снимает носки.

— Не то чтобы люди ничего не видели, — продолжает он. — Но видит не человек, а глаз. Мозг обрабатывает приходящие из глаза сигналы и готовит набор отчетов, каждый из которых в принципе готов стать восприятием…

Бонье снимает трусы и остается совершенно голым. С некоторым удивлением Голгофский видит, что тот уже полностью готов к битве.

— А умное и хитрое подсознание, — продолжает Бонье, распечатывая пачку презервативов, — тщательно выбирает, что из этого осознавать, а что нет, опираясь на шаблоны, полученные от родителей, воспитателей и корпоративных СМИ — ибо главной целью и единственным смыслом человеческой жизни, как известно, является выживание… Подобные калькуляции и составляют самую суть принадлежности к той или иной культуре. К тому же на рыночной площади, где гуляют голые короли, постоянно выступают веселые жонглеры, фокусники и прочие колумнисты, делающие вид, что все в порядке…

Голгофский кивает, а Бонье тем временем надевает на себя зимнюю резину (так Голгофский называет презерватив повышенной толщины).

— Но вот какой-то глупый мальчик говорит: «А король-то голый!» И восприятие, только что отделенное от сознания презервативом защитного неведения, врывается в ум. Его уже нельзя отфильтровать — оно за секунду превратилось из вытесненного секрета в общее место… Вы так и будете стоять здесь одетым, мой друг?

Голгофский нервно ослабляет галстук.

— Химеры чем-то похожи на голых королей, — говорит Бонье. — Они вызревают в ментальном измерении, как груши за окном — чтобы заметить их, достаточно одного быстрого и точного взгляда. Но наше сознание не бросит туда этого взгляда просто так — как не бросает его на многое другое, теоретически ему доступное. До тех пор, пока триггер не укажет, на какой именно ветке висит Луи-Филипп…

Бонье звучно щелкает пальцами:

— Voilà! В стекло с жужжанием бьется муха, мы поднимаем на нее глаза — и замечаем висящую за окном грушу. Ну или — голого короля. Мы бросаем взгляд на триггер, но видим не его, а то, что находится прямо за ним. Так это и работает… Но где же наши девочки?

В этот момент открывается дверь — и в комнату врывается полиция в тяжелом снаряжении. Бонье и Голгофского валят на пол и надевают на них наручники; через минуту их уже везут в участок в разных машинах. Голгофский лежит на полу лицом вниз и пытается сообразить, что он мог натворить.


На ночном допросе небритый молодой следователь напоминает Голгофскому, что во Франции наказывают не секс-работниц, а их клиентов. Бонье взяли с поличным, чтобы не сказать грубее — на нем даже был презерватив. Ситуация Голгофского полегче.

Голгофский говорит, что они продолжали научный спор, начатый на симпозиуме, и он не собирался грешить. Поскольку в момент задержания он был одет, доказать его умысел сложно. Следователь куда-то звонит и после этого долго пытается выудить из Голгофского признание, что это он заставил путан надеть желтые жилеты, выполняя задание российских спецслужб. Голгофский не сдается:

— Нет, мсье, нет. Вы же француз и должны понять — я в такой ситуации мог бы попросить их разве что снять жилеты… Но никак не надеть. Клянусь химерами Нотр-Дама, бляди напялили их сами…

В конце концов его отпускают.

— Свободу узникам бессовестности! — кричит Голгофский зарешеченным окнам, за которыми держат его товарища по недосчастью.

Бонье выпустят позже, когда оформят штраф — но Голгофский понимает, что тому вряд ли приятно будет на трезвую голову вспомнить про русского друга, стакан вина, революсьон д’Октобре и все вот это вот. Дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.

Послав воздушный поцелуй хмурому небу Лукдунума, Голгофский уезжает в Париж.





***


Здесь начинается новый этап расследования — вернее, попытка его возобновить.

«Я долго бился вслепую, будто ставший ночной бабочкой Дон Кихот».



Голгофскому не дает покоя тема, которой был посвящен доклад Бонье. Разум как сверхъестественное существо? Возможно, остроумный француз просто хотел удивить аудиторию парадоксальным сравнением? Но Голгофскому кажется, что дело в чем-то большем…

У него теперь нет четкого следа — приходится фильтровать много случайной информации. Он настойчив, но тупик следует за тупиком. Парижские масоны ничего не знают — или не говорят ничего нового ни о культе Разума, ни о химерах. Голгофский получает в подарок несколько гипсовых гаргойлей — и это весь улов.

Про него уже поговаривают в интеллектуальных кругах французской столицы и считают человеком со странностями. Пару раз он замечает слежку.

Метаниям русского интеллекта в парижских переулках посвящено без малого двести страниц. Они заполнены в основном метафизическими спекуляциями и отзывами о ресторанах — все это мы с удовольствием пропустим. Отметим только, что именно здесь встречается самый длинный абзац во всей книге: «понос сознания на целых пять страниц», как выразился один из критиков.

След оживает лишь тогда, когда Голгофский решает ознакомиться со списком опубликованных работ Жерара Бонье — почему-то раньше это не приходило ему в голову. Публикаций не слишком много. Одна — о средневековой альбигойской магии — написана в соавторстве с неким Жаком Лефевром.

Этот Лефевр тоже историк, специалист по гностицизму («по его двойникам, теням и отражениям в самых разных культурах, от античного Средиземноморья до Мезоамерики», как поясняет одна из аннотаций).

Голгофский просит Лефевра о встрече. Тот соглашается. Они встречаются в известном «Café de Flore», где любил работать Сартр.

Лефевр весело хохочет. У него с собой оказывается очень хороший марокканский гашиш, и Голгофский вынужден сделать несколько затяжек из стильной стальной трубочки.

— Она вообще-то для ДМТ, — говорит Лефевр. — Просто сегодня у меня разгрузочный день…

Голгофский кивает. Через пять минут ему уже интересно и даже немного страшно слышать звук собственного голоса.

— Разум как сущность? — переспрашивает Лефевр. — Да, Жерар иногда говорит об этом в своих лекциях. И что вас здесь удивляет? Разве вы не знакомы с верованиями, например, мезоамериканских нагвалей?

Голгофский признается, что нет.

Лефевр достает телефон — и, после минутного поиска в интернете протягивает его Голгофскому.

— Вот, например, как воспринимали Разум маги, на которых ссылается Карлос Кастанеда. Специально для вас…

Голгофский читает с экрана:

«В нас есть хищник, который пришел из глубин космоса и взял на себя управление нашей жизнью. Люди — его пленники. Хищник — наш господин и хозяин. Он сделал нас послушными, беспомощными…»



— Они называют его «летуном», — объясняет Лефевр. — И видят его как темное покрывало, накрывающее человека собой. Увидеть Разум таким образом помогают многие растительные алкалоиды. Признаюсь, я и сам отчасти знаком с сырым восприятием, лежащим в основе этого мифа. Но подобная образность кажется мне чересчур мрачной… Если вы видели «Apocalypto» Мела Гибсона, вы понимаете, насколько жутка была эта культура. Ацтеки, тольтеки и прочие майя без конца брали друг друга в плен с самыми недобрыми целями — отсюда, наверное, и такие сравнения: хищник, пленник…

— Но вы же специалист по гностицизму, — говорит Голгофский.

— Именно. Гностики тоже хорошо знали, о чем идет речь. Публикации на эту тему есть в открытом доступе. Вот, почитайте дома…

Голгофский получает на свой мэйл целую коллекцию ссылок.

Оказывается, гностическая традиция говорит почти о том же самом, о чем Кастанеда, только называет «летуна» архонтом. Исследователи отмечают удивительные параллели в видении этих феноменов гностиками и древними мексиканскими магами. Современные поп-авторы (видимо, иронизирует Голгофский, «поп-» здесь употреблено в духовном смысле) называют эту же сущность Великим Вампиром, как бы непрерывно летящим сквозь человеческий ум…

Голгофский анализирует еще около ста страниц новой для него информации. В конце он делает достаточно очевидный вывод: все эти описания — просто неожиданные метафоры, показывающие в новом свете тот самый предмет, что царапает нам глаза с самого детства. Своего рода буржуазная иллюминация сталинской высотки.

«Разум изнутри — это и есть мы сами. Это наша система мотивов, целей, рационализаций и так далее. Но если угоститься соком лианы и исхитриться увидеть Разум со стороны — тогда это «летун», колеблющееся в пространстве темное покрывало, большая черная тень, которая скачет по воздуху и накрывает человека собой. Да, это чистая правда — тень не просто превращает нас в рабов, а сразу же старается убить в нас все то, что не является ею…