Истории из легкой и мгновенной жизни
Часть 21 из 33 Информация о книге
Они понравились моей переводчице настолько, что та пригласила советскую пару в гости. Отлично посидели – советский чиновник с женой, переводчица с мужем, – и даже сфотографировались на память. За прошедшие годы встреча эта забылась, затёрлась; а связь с той парой итальянцы не поддерживали: в конце концов, это ж советское начальство, зачем их компрометировать. Но фотография осталась в альбоме. Прошло, кажется, более пятнадцати лет, и какой-то итальянский знакомый моей переводчицы, листая альбом, вдруг спросил: «А это кто с вами? У вас дома? Лицо знакомое!» Переводчица ответила: «Вряд ли он тебе знаком, это советский начальник, мы как-то встречались… Уже забыла, как зовут». Знакомый не унимался: «Нет, я точно его знаю!» Стали вместе смотреть на подзабытую уже фотографию, и вдруг их осенило: да это же Горбачёв! Новый советский генсек! Михаил Сергеевич! Не так давно пришедший к власти! Объявивший «пе-ре-строй-ка» и «глас-ност»! Фотографию, конечно же, увеличили и повесили на стену. Горбачёв тогда был на редкость популярен в Европе – и в Италии тоже. Знаменательно, что, когда он вскоре приехал с официальным визитом в Италию, уже как генеральный секретарь, а не рядовой чиновник, переводчицей к нему вновь направили всё ту же мою знакомую: и, конечно же, она напомнила ему давнюю встречу. Он был доволен, в своей манере похохатывал и плоско, но не без добродушия, острил. Переводчица моя до сих пор находила Горбачёва замечательным правителем. Она несколько раз повторила мне, что для России Горбачёв был слишком хорош. Я с ней не спорил; посмеивался и отвечал: ну да, ну да, девять из десяти людей, что жили при Горбачёве, тоже считают, что он был настолько хорош для всех нас, что лучше б его не было вообще. Переводчица либо не слушала меня, либо не обращала на мои шутки внимания. Задумчиво и почти мечтательно глядя за окно, она вспомнила: – Между прочим, он был полноват, но очень хорош собой в молодости… Сама она, несмотря на возраст, сохранила редкое очарование и подкупающую живость жеста, речи, мысли. Мы ехали в машине: я на переднем сиденье, а моя переводчица, моя издательница и профессор из числа итальянских русистов позади. – Очень хорош был в молодости, – повторила моя переводчица. – Ты просто не видела молодого Сталина, – сказал ей я. В Италии все думают, что я сталинист; каждый итальянский журналист считает нужным спросить у меня, отчего так вышло, что такой милый парень – почитает тирана. При том, что у них в Италии сегодня во власти «правые» – не настолько «правые», чтоб вслух говорить о Муссолини, но откровенно покрывающие самых натуральных неонацистов, с их офисом в центре Рима. Крайне «правым» принадлежит огромное здание, возле которого располагался мой отель. Выходя гулять, я всякий раз подолгу разглядывал мрачный пятиэтажный штаб итальянских «правых»: задрапированные окна, мощные двери. Сведущие люди сообщили мне, что это здание неприступно для полиции и тем более для «антифа». После слов о Сталине мои итальянские друзья, сидящие на задних сиденьях нашего авто, – люди живые и не ангажированные – начали хохотать. Моя переводчица не засмеялась, но и не обиделась. – Знаете, – сказала она, когда все перестали смеяться, – я читала книгу о Сталине. В молодости он был замечательно красив. Удивительно красив. – И стихи писал хорошие, – сказал я. – Да? – удивилась переводчица; кстати, знаток русской поэзии, более всех обожающая Мандельштама и Есенина. – Я не читала. – Очень хорошие, – сказал я. – О природе. Мы неспешно катили по ночному Гроссето. Нам было очень хорошо. Легкомысленная прогулка по Мюнхену Выходы и посадки в аэропорту города Мюнхен объявляют по-английски, но с ужасным немецким акцентом, слышным даже мне. Мои немецкие друзья смеются: неужели во всём Мюнхене нет хотя бы одного британца, чтоб записать эти объявления? – спрашивают они риторически. И тут же, не без уважения, отмечают: объявления в московских аэропортах делаются на безупречном английском. Представьте, если бы всё было наоборот? Всякий российский интеллигент сказал бы: о, какой стыд, всё так у нас. Иное дело, сказал бы он, в Германии. Но в данном случае он ничего не скажет, так как не имеет повода для печали. В пивном баре, находящемся вдали от туристических маршрутов, сидят милейшие немецкие бабушки: до синевы седые, ухоженные, короткие стрижки, голубые, очень живые и любопытные глаза, отлично одеты, удивительно обаятельны. У них ужин: съели по коржику, выпили кофейку, а то и пива немножко. Болтают, смеются. Мы садимся к ним за стол – здесь все сидят за общими столами, никто никому не мешает. Все блюдут личное пространство друг друга, при этом вежливы какой-то врождённой, высочайшей пробы вежливостью. Разговаривают в пивном баре негромко, спокойно, достойно: в отличие, скажем, от британцев, которые орут как сумасшедшие. Рядом с этим мюнхенским баром – католический храм. В Германии, как известно, в основном исповедуют католичество и протестантство. В церковь ходит с каждым годом всё меньше людей. Только за последнее время, как равнодушно сообщили мне немцы, из протестантской церкви вышло почти два миллиона человек. В католической церкви не такие потери, но тоже исчисляются сотнями тысяч. Раньше это объяснялось материальной логикой: все прихожане платят налог – уходили из экономии. Теперь уходят, потому что церковь стала в общественном представлении признаком прошлого, рудиментом. «Службы посещают только старики», – сказали мне немцы. Наш российский просвещённый брат отреагировал бы на это соответствующим образом: сообщив нам, что в Германии совершенно нормальная ситуация, и вообще – долой попов. Но здесь мы просвещённого российского брата чуть-чуть огорчим. В немецких школах преподают на выбор – историю католической церкви, историю протестантства или этику. Причём если родители ребёнка являются прихожанами католического храма – они не имеют права отказаться от посещения их ребёнком соответствующих уроков в школе. Ущемлением прав и цветущим мракобесием это никто не считает; ну, надо же. Просвещённые люди Западной Германии твёрдо убеждены, что Россия – зло, Крым – Украина, Донбасс – Украина; но при этом немцы ведут себя по-европейски, и в дебри споров стараются не забираться. Основной массив информации, которым они оперируют по этой теме, – в целом антипутинского и русофобского (никогда не думал, что когда-нибудь буду эти два слова писать подряд) толка; однако при этом немцы более-менее в курсе, что есть и другая точка зрения. Когда я эту точку зрения настойчиво излагаю, они говорят: ну да, ну да, мы знаем, мы всё знаем, но это же так отстало – нации, этносы, подобные вещи уже не имеют значения, вот живут же каталонцы, ирландцы, зачем воевать из-за какой-то ерунды, когда можно есть хлеб и масло… Это, говорю, вопрос личного выбора; кто-то родился каталонцем, кто-то русским. У нас, отвечают мне немцы, молодые люди уже не помнят, что они немцы, они – люди мира, а вся эта национальная история и прочая география – мишура для них. И у нас, говорю, большинство молодёжи – точно такие же; но в определённый момент выйдет малая часть молодёжи, пять или десять процентов, и навяжет всей остальной молодёжи свои правила игры. У вас, говорю я немцам, есть свои «правые», и не говорите мне, что их нет. И этих «правых» будет у вас всё больше и больше. И этим «правым» будет глубоко плевать, кем себя считает вся остальная молодёжь. Немцы вдруг соглашаются. Более того, они вдруг говорят, что у них «левые» и «правые» в последние годы находят общий язык, и уже совместно проводят митинги и акции – особенно их позиции сильны в Восточной Германии. Что ж, это не новость. Право-левые скоро будут рулить в Европе, говорю я своим приятелям немцам. В ответ они признаются мне в другом забавном наблюдении. У них, как и у нас, имелись в своё время неолибералы, – те самые, которых в России называли то «чикагскими мальчиками», то «младореформаторами». Немецкий аналог наших либеральных партий традиционно, как и у нас в своё время, набирал свои 10 %. Но в последние годы немцы так устали от своих неолибералов, что опрокинули их: либерал-буржуа элементарно не прошли в парламент. Наш просвещённый брат в России считает, что низкий рейтинг «младореформаторов» и всех их бодрых детей объясняется «крепостным сознанием» русского населения. Но неужели и в немцах неистребимо рабское сознание? О, ужас. В качестве примера немцы рассказали мне, что у них передали канализацию в частные руки – вследствие этого канализация стала дороже и хуже. Таких примеров у них – вагон и маленькая тележка. Наш просвещённый брат в России неистово уверен, что всё частное – дешевле и лучше, а государство – это враг и дурак; однако опыт Германии порой доказывает, что это не государство, а наш просвещённый брат… ну, немного ошибается. В Германии гораздо более высокое социальное расслоение, чем во Франции или в Британии, – хотя и не такое, как в России и США. Однако порядка 60 % всевозможного «имущества» держит в руках порядка 8 % населения. В Мюнхене идут некоторые обычные неолиберальные процессы: центр города, к примеру, покидают местные жители – им уже не по карману жить там и платить за квартиры. Исторический Мюнхен заселяют иностранцы и сверхбогатые представители элит. Бабушки в барах – это, конечно, хорошо, но, если смотреть на людей, просто гуляя по улицам, – улыбаются они мало, одеты и выглядят, пожалуй, хуже жителей главных российских мегаполисов. Наш просвещённый брат в ответ на это обязательно скажет, что в нормальных странах не принято кичиться своим богатством. Ну-ну. Однако я спрашиваю своего немецкого приятеля: отчего он ездит на работу в электричке, а не на своей машине? Он – представитель, по российским меркам, вполне элитарной профессии – отвечает мне: дорого. Въезд в город платный, бензин, стоянка. Ему – дорого. Немецкая власть сейчас решает глобальные вопросы перераспределения доходов в пользу не самой богатой части населения.