Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 60 из 93 Информация о книге
– Не без того. Ты забыла, как крымчаки обращаются с нашими людьми в проклятой Кафе? На пути к ней или при захвате ясыря? – Я все помню, Михайло, до самой мелочи, – помрачнела Алена. – И то, что видела, не забуду никогда! – Пойдем в дом. Герасим с Марфой ушли? – Не видела. – Ты иди, я погляжу и приду. Герасим в то время обтирал коня боярина. Напротив хрипел и бил копытом подарок государя – жеребец Азур. – Михайло? А я вот занимаюсь конями. – Не успокаивается жеребец? – Сейчас уже тише ведет себя. До тебя стоял смирно. – Привыкнет, потом объезжу, хороший конь из него выйдет. – Царь другого не подарил бы. – Я, Герасим, завтра уезжаю… – Опять?! – прервал тот хозяина. – Да. – Что ж это государь не дает тебе покоя? Столько рати на Москве, а посылают тебя одного! – Не совсем одного, уходим вместе с княжичем. – Еще один незаменимый. Странно государь ценит своих верных людей, посылая их на задания, опасные для жизни. – Ты, Герасим, говори, да не заговаривайся, – повысил голос Бордак. – Деяния государя тока Господь Бог осудить или покарать может. – Ты не обижайся, но разве я не прав? – Не прав. Кого бы ты послал на задание, имей в подчинении, скажем, сотню, в которой одна полусотня ненадежных ратников и начальников, три десятка второй полусотни опыта надлежащего не имеют, и тока два десятка в состоянии сделать то, что треба. Кого? – Понятно дело, – вздохнул Герасим, – последние два десятка. – Вот так и с нами. – Но у тебя и жизнь личная должна быть. Дом есть, жена есть, сыночек. А ты все в разъездах. – Время, Герасим, такое тревожное. Но наступит и такое время, когда спокойно жить будем. Государь Казань усмирил? Усмирил. Астрахань взял? Взял. В Ливонии земли захватил? Захватил. Там теперь ни казанцы, ни астраханцы, ни поляки, ни литовцы норов свой показать не могут. Остается один пес Девлет-Гирей. Вот сбросим его с трона Бахчисарая, и наступит долгожданный мир, а с ним и жизнь покойная, счастливая. – Когда то будет, Михайло? – Скоро! – Ну, коли скоро, – улыбнулся слуга, – то ладно, погодим. Я с конями закончу и домой. Утром, помолившись и потрепезничав, Бордак с Аленой вышли во двор. Герасим приторочил две сумы к коню для равновесия. Алена со слезами на глазах посмотрела на мужа, обняла его: – Вновь меня ждут бессонные ночи, сумрачные длинные дни, которым, как кажется, конца нет. – Хозяйством занимайся, дорогая, сыном. – Это так, но без тебя очень плохо. – Мне тоже плохо без тебя, Аленушка, но служба есть служба. Я обязан сполнять наказ государя. – Я понимаю и все равно… – Она не сдержалась и заплакала. – Негоже, Аленушка, так печалиться и печалить мужа, – подошла к ним Марфа. – Время пролетит быстро, он вернется, и на подворье опять будет праздник и радость. Алена поцеловала мужа и, опустив голову, пошла в дом. Глядя ей вслед, Михайло вздохнул, принял от Герасима поводья, вскочил на коня: – До свидания, Герасим и Марфа, будьте опорой Алене! Коли что, обращайтесь на опричный двор к Малюте Скуратову, но, мыслю, ничего не произойдет. – Счастливого пути, боярин, и скорого возвращения! – пожелали слуги. Бордак через открытые ворота выехал с подворья, перекрестившись на образа, окаймляющие ворота, повел коня к подворью Парфенова. Княжич уже ждал его на улице. – Запаздываешь, Михайло! Но то понятно, прощаться с женой тяжко. – Едем! Проехали Москву, через холмы и мосты вышли на тракт, идущий по прямой. Нужную рощицу и деревню увидели издали, повернули к ней. На елани стояли две телеги с впряженными в них ломовыми лошадьми, молодыми, крепкими. Рядом возницы, те же опричники, Гордей четырехпалый, чуть поодаль на конях десяток Огнева. – Приветствую, боярин, приветствую, княжич, – подъехал к воеводам десятник. – Будь здоров, Лука! Ты один покуда? – Да, но остальные подъедут скоро. – Глянем обоз. Телеги были накрыты прочными, не пропускающими воду пологами из плотной материи, завязанными веревками. – Как звать, люди? – спросил возчиков Бордак. – Петро. – Степан. – Развяжите пологи, откиньте, поглядим, что положили нам на дворе. Опричники безоговорочно выполнили повеление. Осмотром Парфенов и Бордак остались довольны. Как и в прошлые походы, телеги были загружены наполовину, чтобы оставались места и для отдыха всадников, и для перевозки раненых. В загруженной части были одежда, крупы, мука, вяленое и соленое мясо, караваи на первое время. То есть все, что необходимо для выживания в условиях нахождения вне населенных пунктов, из расчета не менее двух недель. Там же лежали пищали, бердыши, дополнительные кольчуги, шлемы с бармицами, колчаны со стрелами, луки. Всего понемногу, но много в рейдах, которые предстояло совершить дружине, и не требовалось. Основное вооружение и защиту ратники несли на себе, на конях. Парфенов приказал закрыть телеги. Подошел десяток Фомы Рубача. Опричники смотрелись отдохнувшими, веселыми, перешучивались меж собой, и в то же время было заметно, что они готовы немедля вступить в бой с любым ворогом. Несколько позже пришел десяток Грудина. Воеводы собрали десятников, определили маршрут первого дневного перехода в семьдесят верст. Ночной отдых в лесу, в шалашах временного лагеря. Когда солнце поднялось довольно высоко, а день выдался солнечным, хоть и прохладным, дружина двинулась вперед. Пройдя запланированные семьдесят верст, вошли в лес недалеко от болот и других селений, в одном из которых головной дозор узрел постоялый двор. Конечно, на дворе обустроиться удобней, однако скрытность передвижения не позволяла этого. Ратники Огнева выбрали елань, где и разбили лагерь, быстро соорудив шалаши из опавших уже ветвей кустов и деревьев, сверху набросили накидки на случай дождя. Отдыхали до рассвета. Как просветлелось вокруг, Бордак дал ратникам команду приводить себя в порядок, готовить трапезу. После собрал десятников. Определили маршрут перемещения на второй день. Помолились, потрапезничали и двинулись дале. На восьмой день поутру вышли к Оке. Надо было переправляться. Стали рубить деревья, вязать плоты. Река в этом месте была широкой, но не быстрой, берега пологие. С Божьей помощью переправились, вошли в лес. Объявив ратникам привал, Бордак вызвал к себе десятника Рубача, с коим уже доводилось вместе встречать ворога. – Дай, Фома, своим людям отдохнуть недолго, – повелел воевода, – после отправь троих ратников вот сюда. – Он развернул карту, указал на место, обозначенное как село Варное: – Это конечный пункт перехода. Ратникам след подойти к селу, затем одному из них с грамотой, что я передам тебе, без оружия и доспехов зайти в село к старосте. Чужака могут принять враждебно, пусть посланник твой не обращает внимания на обиды и заявляет, что он воин сторожевой дружины Москвы. То вызовет удивление, что сменит грубость и враждебность. Старосте покажет грамоту и приведет его сюда в лес. – А коли испугается староста и не поедет? – Грамоту прочтет, испугается, но поверит и приедет. Тут и поговорим, узнаем, что и как на селе. Тут же решим, входить в Варное или разбить лагерь в лесу. Ты понял меня? – Понял, дозволь самому к старосте поехать? – Пошто так, Фома? – удивился Бордак. – Надежней будет. Опричники у меня народ горячий, обид могут не стерпеть и вместо передачи грамоты устроить сшибку. Безоружному тут же придут на помощь вооруженные посланцы и все дело испортят. – А ты предупредить воинов не можешь? – Могу, но надежней самому. Да и поглядеть я хочу, что за село, можно ли обороняться в нем, какие есть укрепления и есть ли вообще, сколько лодок на реке… – Не продолжай, – остановил десятника Бордак. – Бери двух человек и езжай в Варное сам. Вот тебе грамота царская. Береги ее. Одна она у нас. – Там, как воевода, ты прописан, – прочитав грамоту, заметил Фома. – Вот и молвишь старосте, что воевода дружины приглашает его на разговор серьезный. Выезжать из села, не особо привлекая внимание. Если народ будет спрашивать старосту, куда и с кем едет, пусть молвит что угодно, но не выдает дружины. Если решим войти в село, люди узнают, кто мы и зачем здесь, и примут приветливо. – Добро, воевода! После непродолжительного отдыха Фома Рубач с двумя опричниками скрылся за кустами и деревьями осеннего леса.