Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 65 из 93 Информация о книге
– Уразумел, государь. Они оба сейчас на Москве, гонец к Бордаку передаст твой наказ и им. – Значит, послезавтра можно ждать? – Это коли не заснежит, а так и на третий день. – Добре, как прибудут, так и приму. Скуратов видел, что царь не в настроении. – Уж не старая ли хворь беспокоит тебя, государь? – спросил он. – Пошто спрашиваешь? – Так вижу, не в духе ты. – Твоя правда, Малюта, не в духе, но не от хвори, а от мыслей тягостных. – Все думаешь о предстоящем нашествии? – И о том, и о другом. – Извиняй, конечно, но о чем другом? – О том, что слишком много у нас вельмож, готовых ради корысти своей отчизну предать. Тот, кто встречался с татарами на Оке, о чем с мурзой гутарил? – Не могу знать, государь. – Ну уж не о том, как избежать урона, коли крымчаки дале земель козельских пойдут. Он гутарил с ним о том, какую выгоду получит от предательства. А то, что был на Оке изменник, сомнений нет. Вот и мыслю, как то положение исправить. – С изменниками разговор один – в пыточную избу и на плаху. – А коли невиновного бросим к палачам? – Так прознать о вине треба. – Под пыткой и невинный признается в том, чего не совершал. – А я вот мыслю, не так и много изменников на Руси. Было куда более при правлении отца твоего, великого князя Василия III, ты уж извиняй, государь. Ныне большинство твою сторону держит. Народ за тебя. А то есть опора такая, что не сломить. А попадет ли к палачу невиновный, скажу так, сейчас и следствие ведется по-иному. На дыбу сразу не отправляют, коли на месте не взяли с изменой или не уличили в заговоре, так что невиновный может оправдаться вполне. А истинных изменников и жалеть не след. Что заслужил подлостью своей, то и получи. – Ладно, о том не будем. – Может, медовухи выпьешь, государь? – Выпью, как трапеза будет. – Да уж недолго осталось. Узнать, чего там повара? – Сами оповестят, когда готово будет все, – махнул рукой царь. Тут объявился слуга, доложился, что вечерняя трапеза в столовой палате готова. Иван Васильевич с Малютой прошли в столовую. На столе чего только нет, кушанья на любой вкус, и рыба разная, и мясо, и пироги свежеиспеченные, и засоленные грибы, посуда серебряная, дорогая. Подали кувшин медовухи и чаши. С царем, по обыкновению, трапезничали и ближние бояре. Александровская слобода в то время считалась второй, а кем-то и настоящей столицей государства Русского. Там были некоторые приказы, часто заседала боярская Дума, во дворце Иван Васильевич принимал иноземных послов. Там же стояла опричная дружина. Крепость, имевшую в основе деревянные сооружения, постепенно перестраивали. Крепостную стену до бойниц заложили кирпичом, который недавно стали делать на Руси. Впереди крепости ров, заполненный водой из реки Серой. Охране и обороне слободы всегда придавалось большое значение. Сторожевые заставы окружали ее со всех сторон, и ставились они на равном удалении. Подобраться ворогу незаметно к опричной столице Ивана Грозного было не так просто. Ну а уж взять ее вообще считалось делом невозможным. Царь проводил здесь много времени, но выезжал на Москву часто. Дел хватало и там, и тут. После трапезы царь ушел в опочивальню, где его осмотрел придворный доктор Бомелий. Иван Васильевич скрывал от Скуратова, что намедни чувствовал себя худо, он терпеть не мог выставлять свои хвори напоказ, считая это проявлением слабости. А слабым царь никогда не был, даже в годы сурового детства своего. Сила духа во многом и позволила ему добиваться того, чего не могли добиться ни отец, ни дед, ни прадед. Да и после него никто из правителей государства Русского так и не смог добиться того, чего добился для России Грозный. Никто не мог сравняться с его вкладом в дело создания, укрепления и реформирования страны, превратив удельную Русь в мощное царство. Декабрьским морозным днем Михайло Бордак с Аленой и Петрушей решили пройтись по Москве. День выдался хоть и морозным, но солнечным, безветренным. Детвора, заранее сгребя снег и сделав горки, облила их водой и ныне с криками и гиканьем каталась себе в удовольствие. Бордаки были в шубах, и даже Петька в сшитой по заказу для его роста. Они приближались к торговым рядам, когда впереди вдруг раздался истеричный вопль: – Зарезали, ограбили, держи вора! Алена прижала к себе сына, Михайло насторожился, распахнул шубу, положил руку на рукоять сабли, носимой с собой повсюду. – Чего это? – испуганно спросила Алена. – Ограбили и загубили кого-то, видно. – Что ж это такое, вроде опричники всех лихих людей на Москве извели! – Одних извели, другие объявились. Ведаешь же, что на юге и востоке. В тех землях летом засуха была. Где-то дошло до того, что люди с голоду помирали. Вот и начали опять плодиться шайки. Ничто, стража выявит лиходея. Но лиходей этот объявился из проулка прямо на семью Бордаков. В одной руке – сума, в другой – окровавленный тесак. Улица была утоптанная, ребятней раскатанная, оттого скользкая. Выхватывая саблю, Бордак поскользнулся и упал. Лиходей воспользовался тем, ударил рукоятью тесака Алену и, сбив ее с ног, схватил за шиворот Петрушу. На том конце, откуда вышли Бордаки, появились сани, и послышался крик: – Фома! Шибче! Кончай его! – Ага! Погоня на пятки наступает! – Тогда шустрей тащи сюда выродка! Фома-разбойник потащил Петрушу к саням. Правящий ими мужик озирался по сторонам. Покуда проезд свободный, треба отсюда уйти, далее смешаться с народом и добраться до лачуги на окраине Москвы. Бордак вскочил, увидел лежавшую Алену, нагнулся к ней. – Сынок, – прошептала она, – сыночка спаси, Михайло, я ничего, встану. – Лицо ее было в крови, текшей из разбитой брови. Из проулка выскочили двое мужиков, и Михайло крикнул им: – Бабе помогите! Брюхатая она, с лиходеями сам разберусь! Один из мужиков бросился к Алене, другой все же поспешил за боярином. Разбойник бежал из последних сил, Петька, как мог, мешал ему. Поняв, что его догонят, тот остановился в каких-то саженях от саней, развернулся. – Чего встал? Ко мне давай! – крикнул подельник. Фома лишь отмахнулся. Тогда второй разбойник не стал дожидаться товарища, влепил лошади кнутом и погнал сани от опасного места прочь. – Бросил, пес! Ну ничего, поквитаемся, – оскалился лиходей и, увидев, что к нему вплотную подошли двое, приставил нож к горлу паренька, прикрываясь им: – Не подходи, зарежу отрока! Мне не впервой. Бордак вложил саблю в ножны, поднял руку: – Не балуй. Отпусти сына. – Сына? – огрызнулся разбойник. – Сын – это добре, за сына ты все сделаешь. – Чего надо? – Уведи отсель. – Куда? – Я скажу. И передай мужику, что позади пристроился, дабы сани быстро сюда подогнал. А стражу, коль объявится, отгони, уразумел? – Уразумел. – Чего делать-то, боярин? – прошептал ему в ухо мужик. – Беги, найми сани, я заплачу. – У тебя и деньги водятся? – вступил в разговор отдышавшийся Фома. – Есть немного. Отпусти парнишку, дам рубль. – Ага! Дать-то дашь, а потом за саблю, и хана мне? – Пошто тогда про деньги молвишь? – Ты мне три рубля отмерь и мошной брось, тогда убивать твоего ублюдка не буду. Отпущу, не нанеся вреда, как окажусь в нужном месте. – Так чего делать-то? – опять спросил мужик. Неожиданно из-за угла на коне вылетел всадник, и лиходей опомниться не успел, как его голова слетела с плеч. Петруха, почуяв, что хватка разбойника ослабла, рванулся к Бордаку. Тот прижал сына к себе. – Ну что, Михайло? Вовремя я? – Василий?! Благодарствую! Но откуда ты? – Приехал к тебе на подворье отведать пирогов, что печет Марфа, а Герасим поведал, что ты с Аленой и Петькой на ряды подались. Я следом. И как только догадался в эту улицу повернуть? Чутье, наверное, подсказало.