Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 83 из 93 Информация о книге
– Пуста дорога? – Обычная, торговцы ездят, всадники одиночные, пешие есть. Но войска боле не видели. – Да и так прошло около двадцати тысяч. Да еще у Девлет-Гирея где-то сорок. Считай, получается орда в шестьдесят тысяч ратников. А на Москве, хорошо, если с десяток тысяч осталось. Основная-то рать на западе. – И пошто Иван Васильевич не отозвал хоть бы треть ее на помощь Москве? – На Москве рассчитывают, что дале Козельска, по крайней мере в этом году, крымчаки не пойдут. Крепости Козельск, Орел, Курск, Рыльск, Путивль, другие смогут выдержать длительную осаду. Да и у царя наверняка есть скрытые резервы, о которых никому знать не след. В общем, поглядим, что из этого крымского похода выйдет. А теперь отдыхать. Хохол с Лопыревым придут утром, отдохнут, и в полдень пойдем отсюда. – Далече? – Всему свое время, Иван, – улыбнулся Бордак. – Спать! – Да, боярин! На рассвете пришел отряд Лопырева вместе с проводником, казаком Хохлом. Бордака разбудили, он вышел во двор, где его уже ждал Лопырев, отправив ратников на отдых. – Приветствую, Игнат! – И тебя тако же, боярин! – Ну, что у Перекопа? – Орда собралась большая, тысяч шестьдесят-восемьдесят в ней есть, не менее, там и ногайцы, и черкесы. Сам хан в крепости, мурзы его делят ратников на тысячи, сотни. Эх, хлебнем горя с этим Девлет-Гиреем! – Не впервой. Как мыслишь, сколько времени потребуется крымчакам, чтобы организоваться? – Дней пять, не менее, хотя, может, и меньше, ведь у каждого отряда уже есть свой мурза, треба тока решить, объединять их или где-то пускать в раздельности. Разъезды выходили на Муравский шлях. – А на Кальмиусскую сакму? – То из Айкула не видно, но вроде восточнее они не уходили. – Так, давай трапезничай, и спать. В полдень тронемся. – Пойдем к шляху? – Я скажу, куда пойдем. После обеденной молитвы и трапезы, попрощавшись с казаками, которые готовили станицу к обороне, Бордак и Парфенов, выслав вперед головной дозор, повели опричную дружину на север. До деревни Рубихи следовало пройти где-то двести тридцать верст, для конного отряда с малым обозом четыре дня пути. Так и вышло, в начале мая дружина дошла до деревни. По пути Парфенов с десятниками постоянно высылал на шлях дозорных. Те докладывали, что дорога пока пуста. Обошли Чугуев по левому берегу Северского Донца. Увидели, что и крепость так же готовится встретить незваных гостей, пошли по Изюмскому шляху, иногда уходя в рощи, леса, балки, если на дороге показывались всадники или повозки. Ночевали там же, к вечеру четвертого дня зашли в Рубиху. Вернее, в то, что от нее оставили местные жители, а именно – пожарище. Но покидали деревню, видать, второпях, посему остались кое-где остовы домов, землянки, клети, часть городьбы и, что странно, ворота. Огонь их не затронул, и сейчас они стояли памятником бывшему селению. Возможно, когда-то здесь возродится жизнь, но для этого надо побить крымчаков. Удастся ли то, знал один Господь. Разместились по землянкам, коней отвели в низину у деревни, там стреножили и оставили под надзором возчиков обоза. Бордак наказал на всех сторонах выставить дозоры. Парфенов с десятниками определился, кому где стоять. Помолились, потрапезничали и завалились спать. Прошел день, на Муравском шляхе никого, на Изюмском, к которому был выслан десяток Грудина, тако же. И вообще, кругом весна, молодая зелень, солнце, тепло. Если бы не орда Девлет-Гирея… На второй день ближе к полудню Бордак обходил стан. Завидел с востока трех всадников, один из которых вез перед собой какой-то продолговатый предмет, переброшенный через коня. И только когда всадники подъехали, воевода понял, что это люди Грудина. Он узнал в старшем Степана Гринько и спросил: – Кого привезли, воины? – Да вот одного пса, который в свите другого вместе с охраной шел по Изюмскому шляху. – Вот как? И кто такой этот пес? – Он сам тебе ответит. Это что ж делается-то, Михайло Алексеевич, за деньгу родину продать готовы! – А ну, давай ко мне своего полонянина. Гринько дал команду, и Богдан Куля сбросил человека на землю. Поднял, развязал ноги, подвел к воеводе: – Вот он, боярин. – Кто такой? – взглянул в глаза пленнику Михайло. – Дворянин из Углича, Ефим Торопко. – С кем ехал? – С угличским сыном боярским, Бушуем Сумароковым, двумя московскими вельможами, да мрачным мужиком, которого Сумароков звал Кудияром. – Это уж не тем Кудияром, что разбойник? – Не ведаю. Бордак повернулся к Луке: – А где остальные? Сумароков со товарищами? – Те прошли, боярин, в свите было два десятка охраны. Мы атаковали их, но, покуда бились с охраной, свита ушла по Изюмскому шляху, тока вот этого, – Лука кивнул на Торопко, – сумели взять. – В десятке нашем потери есть? – Нет. Да и из охранников положили тока троих, остальные отбились и разлетелись по степи. – Ладно. Добре, что дворянина этого взяли. – Да какой он дворянин? – воскликнул Лука. – Продажный пес, как и остальные его дружки. – Жить хочешь? – спросил изменника Бордак. Торопко поднял глаза на воеводу: – Конечно, хочу, кто ж не хочет? – Выкладывай, куда ехали? – К Девлет-Гирею. – Во как? К самому хану? – Да, то решил Сумароков. Дюже он пострадал от царя. – Молви еще, невинно. – О том не мне судить. – С чем ехали? – Развяжи руки, затекли, – вздохнув, попросил Торопко. – Ничего, потерпишь, отвечай на вопросы! – Я-то попал в компанию случайно, каюсь, по пьянке княжеского холопа прибил из-за девки, а за то казнь полагается. Думал сам на Литву податься, а тут Сумароков… – С чем ехали? – Поведать хану, что русских сил на Москве нет ничего, тысяч восемь-десять, так же на засеках, от засухи и прошлых годов много народу померло, а основные силы царя в Ливонии. И коли пойти не привычным Муравским шляхом, а уйти по Бакаеву на Свиной, то можно зайти русским дружинам за спину и выйти к Москве. – Ах вы, псы шелудивые, чего задумали! – Это Сумароков и Кудияр. – А ты ни при чем? – Чего я, мне хоть на Литву, хоть в Крым, подале от гнева Ивана Грозного. – Значит, желаете, чтобы Девлет на Москву пошел? – Да не, боярин, это Сумароков с Кудияром. – И кто вы после этого? – Ты обещал жизнь сохранить, коли выложу все, – напомнил пленник. – Я и выложил, как на духу. Отпусти. – Куда пойдешь-то? – Знамо, не в обрат. – Далече ли уйдешь? – Как Бог даст. – Не смей трогать Господа, ты продал его, ты не православный, а неизвестно кто. Даже псом назвать не можно, животине обидно станет. Псы в отличие от таких, как ты, своих хозяев не предают, а защищают до последнего. Ну, да что с тобой гутарить. Я обещал тебе жизнь, посему не трону, а вот как ратники? За них поручиться не могу и не желаю. Богдан, – кивнул Михайло опричнику, – решите меж собой, чего с ним делать, а я отпускаю, развяжи! Торопко взвыл, он-то ведал, какой приговор вынесут опричники. Ратники отвели его в лес, где и зарубили. Вернувшись, подошли к воеводе: