Я – Сания: история сироты

– Соня, почему ты не приходишь ко мне?!

– Наталья Ивановна запретила, – разревелась я мгновенно, – говорит, что я вас отвлекаю от дел.

– Плевать я хотела на то, что она говорит! – Первый раз в жизни я видела, чтобы она так злилась. – Ходи ко мне, как ходила! Если еще раз вызовет тебя, скажи, что все вопросы ко мне!

– Как я скажу? – У меня от ужаса расширились глаза. – Я не смогу…

– Хорошо! Ничего ей не говори. Просто приходи! Запомни, я тебе не запрещаю. Ты не мешаешь мне работать ни в коем случае. Не переживай ни о чем. Ты не лишняя. Ты хорошая! Самая лучшая девочка!

Она все говорила и говорила, старалась, чтобы я не считала себя ненужной, плохой, чтобы не держала на нее обиды. Проговорила все подробно, в деталях, так, как было понятно мне. И я услышала, что не должна мучиться сомнениями и угрызениями совести, что я не делаю ничего плохого и имею право находиться рядом с ней, когда сама этого хочу.

После того разговора я стала гораздо смелее. Даже научилась посылать куда подальше – случай с Ими-ровной стал тому подтверждением. Теперь я не дрожала как осиновый лист от постоянного страха, что меня станут ругать. Я, наконец, дала себе волю – приходила к воспитателю и говорила: «Мой распорядок будет таким: после ИЗО я у психолога». И во всех этих переменах была заслуга взрослого, который, наконец, появился рядом со мной. Я знала и чувствовала, что Эсланда Борисовна на моей стороне, что она защитит.

Этого чувства безопасности оказалось достаточно для того, чтобы я подняла голову и начала говорить.



Конечно, все воспитатели считали, что я сорвалась с цепи: система по-своему сопротивлялась превращению робкой бессловесной овечки в человека с собственным мнением.

В детском доме не знали, что делать с личностями, там было место только для стада. Молчаливая покорная Соня была гораздо комфортнее поднявшей голову Сании. Не думаю, что кто-то анализировал причинно-следственные связи, но воспитатели видели, что тесное общение с кем-то из взрослых «плохо» влияет на ребенка, он «распоясывается». И потому существовало негласное правило – ни у кого из взрослых не должно быть личных отношений ни с кем из детей. Так же как в доме ребенка персонал не брал младенцев на руки, «чтобы не привыкали», так и в детском доме никто из детей не должен был привязываться ни к кому из взрослых.



Воспитательницы – все как одна – взялись вразумлять нас: с высоты личного опыта, многолетнего педагогического стажа и абсолютного непонимания главной потребности ребенка.

– Ко мне тоже пристала однажды девочка, – делилась своей историей очередная воспитательница, хотя мы об этом ее не просили, – такая же, как Соня!

– И как?

– Ходила-ходила, а после выпуска исчезла.

– Очень интересно. – Я видела, что спокойствие дается Эсланде Борисовне нелегко.

– Соня, ты понимаешь, что, когда ты выйдешь из детского дома, ты можешь уже не прийти к Эсланде Борисовне? – поворачивалась она ко мне.

– Я все понимаю, спасибо.

– А ты понимаешь, что Эсланда Борисовна будет страдать?

Я слушала и терпела, невольно сжимая кулаки. Больше других «переживали» за нас воспитательницы, которые десятилетиями работали в детском доме, – самые опытные педагоги. И все они внушали Эсланде Борисовне, что сироты – существа неблагодарные, сколько в них ни вкладывай, все равно добро забывают. А тогда зачем тратить силы и нервы на них?

– Да-да, – кивали мы в ответ на эти откровения, – все понятно.

К счастью, мы обе знали правду. Эсланда Борисовна – потому, что была хорошим психологом. А я – потому что на собственной шкуре чувствовала положительные перемены, которые со мной происходили.

Если бы не свой взрослый человек, не мягкая поддержка мудрой и терпеливой женщины, я бы никогда не рискнула раскрыться миру навстречу. Не осмелилась бы поверить в себя и свое призвание. Не стала бы художником.



После одиннадцатого класса я решила в последний раз поехать в ЛТО – только потому, что тем летом туда ехала Эсланда Борисовна. На этот раз она уезжала первой, вместе с детьми, а я должна была присоединиться к ним в конце июня, после выпускных экзаменов. Я стояла перед отъезжающим поездом на вокзале и снова плакала. Не понимала, почему мой организм так себя ведет, но слезы сами лились, и остановить их я не могла. Поезд скрылся из виду, и я как в тумане спустилась в метро. В тысячный раз проехала по привычному маршруту, только ноги от трамвая до детского дома на этот раз не шли. Кое-как я доплелась до ворот и не смогла войти. Долго стояла перед калиткой, пыталась ее открыть, но, как только протягивала руку, у меня начиналась истерика. Я отворачивалась от ворот и уходила в лес, гуляла там до изнеможения, потом снова пыталась войти, и опять с тем же результатом – слезы градом, меня трясет. Четыре часа подряд я мучилась и только потом с огромным трудом смогла успокоиться и войти. Хотя все равно продолжала всхлипывать, а слезы еще текли. Наверное, организм сопротивлялся – умом я понимала, что нужно еще две недели прожить в детском доме, чтобы сдать выпускные экзамены. Но тело протестовало и не хотело туда возвращаться. Эсланда Борисовна уехала, мой единственный островок безопасности исчез. Как вытерпеть эти стены еще целых четырнадцать дней?!

К счастью, я вынесла и это. Экзамены остались позади. В колледж меня приняли. Теперь со спокойной душой можно было ехать в лагерь – к Эсланде Борисовне. Как же я радовалась нашей встрече! Летала несколько дней как на крыльях. Только счастье длилось недолго – всех детей в лагере, все двести человек, умудрились отравить в столовой. Конечно, я была среди них. Со всей округи съехались «Скорые», но мест на всех не хватало. Нас запихивали в машины по пять, по шесть человек – кого рвет без остановки, у кого понос, у кого все вместе и сразу. Меня тоже положили на носилки и собрались погрузить в машину, я плачу, потому что хочу побыть с Эсландой Борисовной, ради нее и приехала сюда! Но, конечно, нас разлучили.

Мы ехали в этой «Скорой» как селедки в бочке – страшные кочки, трясет, на кого-то опрокинулся тазик, который нам выдали, чтобы нас выворачивало в него. Детьми с отравлением забили все местные больницы – и детские, и взрослые. Привозили и тут же клали под капельницы. Явилось телевидение, следователи, куча народу…

В больнице мы провалялись пять дней. А потом за пострадавшими детьми приехали автобусы в сопровождении местной полиции и повезли всех мимо лагеря в аэропорт. Домашние дети возвращались к родителям. А нам, детдомовским, ехать было некуда – летом детский дом не работает. И вот каким-то хитрым способом, в обход полиции, нас погрузили на отдельную маршрутку и доставили назад, в ЛТО. Сказали, что мы должны незаметно просочиться внутрь, потому что пресса стоит у входа, и забрать свои вещи. Нам предстояла отправка в другой лагерь на карантин – на отдельную от всех отдыхающих территорию. И вот нас, все сорок человек из детского дома, на двадцать один день заперли в отдельном здании – высоченный забор и полоска берега длиной двадцать пять шагов. Это и было все наше пространство на три недели. С ума от безделья можно было сойти! Но рядом со мной была Эсланда Борисовна, и все остальное не имело значения.





Глава 31

Дом




После возвращения из ЛТО, в августе 2011 года, началась моя самостоятельная жизнь. В тот день, когда я ушла из детского дома, у меня за спиной выросли крылья – и воздух стал другим, и все вокруг заиграло новыми красками.

Не знаю, как это объяснить, но с первой же ночи дома я перестала писаться в кровать – раз и навсегда. На протяжении восемнадцати лет у меня был энурез, который никто не брался лечить – врачи не могли даже поставить диагноз. Меня отправляли на обследования в больницы, брали анализы, наблюдали, а в итоге оказывалось, что все в абсолютном порядке. Почки работают как часы. Значит, все это было на нервной почве? От постоянного страха и стресса? Я еще стелила ночью клеенку на свой новый диван, думала: а вдруг? Но неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, и ничего!

У меня больше не было энуреза. Излечился не только он, я вообще перестала болеть. С восемнадцати лет я забыла не только о пневмонии, которой мучилась в детстве каждый год, но и о насморке. Все эти бронхиты и воспаления легких сняло как рукой! Максимум – могу подхватить насморк осенью или весной. Может, с выходом из детского дома в болезнях просто отпала необходимость и организм это почувствовал? Раньше больницы и санатории становились моим убежищем, а теперь мне незачем было сбегать. У меня словно переключили что-то внутри, и иммунная система стала работать иначе. Проблемы остались только с зубами, вот с ними мучаюсь до сих пор: нет ни одного здорового, за время жизни в детдоме они все разрушились. Причем похожая история не только у меня, а у всех выпускников детских домов, которых я знаю.


Позже я прочитала, что так влияет на ребенка стресс. Сама жизнь в детском доме. Организм устает от напряжения и постепенно разрушается изнутри.



Зато квартиру, которая положена мне как сироте от государства, дали очень быстро – едва только исполнилось восемнадцать лет. Спасибо за это большое. В Москве в отличие других регионов и городов, где сироты ждут жилья годами, а где-то и по сорок-пятьдесят лет, – все очень четко. В ноябре, за две недели до дня рождения, меня пригласили на просмотр. Я сразу подписала согласие, и уже в феврале квартира была оформлена на меня по договору социального найма. Я доучивалась в школе в детском доме, продолжала жить там и параллельно занималась квартирой. Обычно мы ходили туда с Эсландой Борисовной вместе, одна я боялась. Постепенно с ее помощью поменяла дверь, выбрала необходимые вещи и мебель. Странно, но тут уж старший воспитатель Наталья Ивановна против участия Эсланды Борисовны не возражала – наоборот, радовалась, что я не одна и не надо мне в помощь выделять какого-то воспитателя, снимая его с работы. Конечно, отправлять меня решать вопросы самостоятельно, просто снабдив деньгами – с восемнадцати лет я могла снимать средства со счета, на который приходили алименты от мамы, – было опасно. Я не понимала, что и как устроено за пределами детского дома. Боялась чужих людей, терялась, когда требовалось принять решение. Да и просто без присмотра могла попасть в беду.

Сироты часто становятся жертвами мошенников и авантюристов, мы – легкая добыча для преступного мира. Просто не умеем за себя постоять.



Один раз ко мне по вызову на замер двери пришел совершенно пьяный мужик. Я была в ужасе! Хорошо, Эсланда Борисовна, как всегда, оказалась рядом. Она очень тактичная женщина, дождалась, пока он закончит свою «работу», и потом говорит: «Ну, все, пойдемте, я вас провожу». А если бы я была одна? Да еще с деньгами. Я бы не смогла его выставить.

Кстати, к совершеннолетию у меня на книжке оказалась довольно значительная сумма – мама каждый месяц платила хорошие алименты, и в итоге получилось около полумиллиона. Я была единственным ребенком во всем детском доме, кто не потерял и не истратил свои накопления. Обычно дети добирались до сберегательных книжек, и деньги сразу утекали сквозь пальцы, буквально за пару дней. Дорвавшись до свободы после многих лет заточения, сироты покупали дорогую одежду, мобильные телефоны, фотоаппараты, еще какую-то ерунду; ходили по клубам и ресторанам, кормили-поили толпу «друзей». Телефоны терялись, фотоаппараты разбивались, одежду воровали свои же, и «друзья» исчезали, как только заканчивались деньги. Но я всегда относилась к накоплениям по-другому – прекрасно понимала, что надеяться больше не на что, пока окончу учебу и начну зарабатывать, нужно будет на эти деньги жить. Я брала книжку в соцотделе только по необходимости и снимала деньги исключительно на обстановку квартиры. Всегда предупреждала сотрудников, на что буду тратить. То на дверь, то на кухонную мебель, то на шкаф. Только однажды они что-то там не поняли и накричали на меня за «растрату», а я сидела под лестницей и плакала. Но в одиннадцатом классе уже было достаточно спокойно – ко мне перестали цепляться. Многие сотрудники детского дома, наоборот, помогали.

В соседней группе работала воспитательница, Марина Юрьевна, которая тоже ходила со мной, помогала покупать мебель. Эсланду Борисовну мне не всегда было удобно просить: у нее своя семья, дети, почему она должна тратить личное время и водить меня по магазинам? А с Мариной Юрьевной все как-то легко получалось. У нее был выпускник, с которым она продолжала общаться, Славик. И я попросила этого Славика собрать мне мебель в кухне, пока я буду в ЛТО. Они с Мариной Юрьевной несколько дней летом на это потратили. Приехали и все для меня собрали. Вот таких людей, конечно, запоминаешь на всю жизнь. Спасибо им большое! Ни в какие должностные инструкции и обязанности воспитателя другой группы я со своей мебелью не входила. Но она оказалась человеком с большой буквы, помогала мне просто так. Даже Наталья Ивановна подключалась к сложным вопросам, и от нее я получала поддержку. Одна только Алия Имировна продолжала все делать наоборот – вместо того чтобы помогать, ходила и ревновала меня то к Эсланде Борисовне, то к Марине Юрьевне. Строила козни. Спрашивается зачем? Взрослый, казалось бы, человек.

К концу лета квартира была почти готова. Я потихоньку перевозила вещи. К тому моменту, как поехала в ЛТО, в детском доме уже ничего не осталось – все хранилось в квартире в коробках, и они были подписаны – что, где и в каком количестве лежит. Я понимала, что за лето забуду, что и куда сложила, поэтому подстраховалась. По возвращении предстояло решить только один вопрос – диван. Я его выиграла за рисунок – в детском доме весной проводили конкурс для выпускников от мебельной компании, разыгрывали мебель. И мой диван должны были летом привезти в детский дом. Так и вышло. Наталья Ивановна очень мне помогла – нашла машину, диван мне доставили в квартиру и даже собрали. Огромное ей спасибо!

У меня появился ДОМ.



Господи, как же это было удивительно! Моя собственная комната. Мой личный туалет. Никаких людей вокруг – настоящий рай! Я словно заново родилась и должна была учиться всему с нуля. Есть одной. Готовить самой. Самой за себя отвечать. Днем мне было волшебно! А вот вечером становилось страшно. Помню, первые две-три недели я боялась засыпать одна в квартире. Осень выдалась холодной, все время дул ветер, и я слышала, как шатаются и скрипят деревянные окна. Мне казалось, они вот-вот выпадут! Тогда я звонила Эсланде Борисовне и разговаривала с ней. Каждый вечер она укладывала меня спать по телефону – что-то рассказывала до тех пор, пока я не вырубалась. Это могло продолжаться час или два. Не знаю, как реагировали на это ее домашние, но она ни разу не сказала мне, что не может говорить, что занята. Ни разу не прервала разговор прежде, чем я усну. Все это продолжалось недели три, пока я не привыкла понемногу оставаться ночью одна.

А еще я боялась ходить за продуктами в магазин. Заходила и не могла ни о чем спросить. «Взвесьте мне, пожалуйста, двести граммов сыра»? – да вы что, это невозможно! Если где-то были прилавки с продавцами, я сразу уходила в другой магазин. Искала тот, где молча взял и пошел. Люди меня пугали.

И, конечно, я совершенно не умела готовить. Только беляши, и все – этому научила Алия Имировна. Но на одних беляшах долго не проживешь, а никакой другой практики не было. В детском доме нас кормили шесть раз в день, даже думать о щах-борщах не приходилось: еда всегда на столе. И только после выпуска я поняла, как же это плохо – не можешь в итоге элементарную яичницу себе пожарить. Сейчас дети по-прежнему не готовят в детских домах, могут только в кулинарных мастер-классах участие принимать. Пиццу, например, делать. Но разве это подготовка к самостоятельной жизни? Одну пиццу не будешь есть триста шестьдесят пять дней в году. Нужно готовить и суп, и второе, и салаты. Все уметь. Но такой повседневной практики ни в одном детском доме нет. Ребенок там об этом не думает. А потом оказывается в очень сложной ситуации.

Первая моя встреча с газовой плитой, например, была как свидание с драконом. Я совершенно не понимала, как ее включать и что с ней делать. А есть-то хочется! И вот стоит эта плита, к которой неизвестно, с какой стороны подойти. Смотрю на нее, как баран на новые ворота, и понимаю, что снова придется Эсланде Борисовне звонить. Она объяснила по телефону, что газовую плиту нужно включать с помощью спичек – поворачиваешь ручку, раздается такой звук «шшшшшш», в это время подносишь спичку к конфорке, и огонь загорается. Хорошо! Подхожу к плите, поворачиваю ручку, и никакого «шшшш» не происходит. Думаю, что же это такое?! Начинаю все осматривать – оказывается, шланг, который подает к плите газ, был даже не прикручен. Я его сама прикрутила. Потом только узнала, что так нельзя, что все эти манипуляции должен проводить газовщик. Снова повернула ручку – опять ничего. Потом вижу, торчит штука под вентиль на трубе. Я догадалась, что ее, наверное, нужно открыть. А вентиля-то нет – опять же газовщик должен газ открывать. Я притащила плоскогубцы, стала крутить туда-сюда. Ничего. Я уже ругаюсь на чем свет стоит, но голод – не тетка. Продолжаю крутить. И в какой-то момент услышала, наконец, что идет газ! Вот это «шшшшш». Пока брала спички, пока чиркала, пока подносила, видимо, газа уже накопилось слишком много, и он вокруг моих рук как вспыхнул! Руки я себе тогда опалила, конечно, но все равно считала, что для первого раза неплохо справилась. Поставила варить макароны. Они наполовину сварились, и я, такая радостная, что сама еду приготовила, ела их полусырыми. А потом Эсланда Борисовна сказала мне, что есть такие специальные автоматические зажигалки для газовых плит – подносишь, щелкаешь, вылетает искра, и огонь загорается. Я долго искала такую штуку, каждый раз мучилась с этим драконом-плитой, но потом, наконец, нашла и купила. Это было счастье!

Постепенно вопрос с едой наладился. На завтрак я делала себе бутерброды. Обедала в колледже. А вечером ела салаты. Приходила домой поздно, около десяти вечера, и на еду уже особо времени не оставалось. Да и денег, если честно, было совсем немного. В колледже как ребенку-сироте мне платили стипендию – двенадцать тысяч. Половина уходила на то, чтобы купить карандаши, ластики, бумагу, краски. На оставшиеся шесть тысяч я питалась. Конечно, от тех пятисот тысяч, алиментов мамы, у меня после покупки мебели еще остались деньги, около четырехсот тысяч. Но я заказала новые пластиковые окна и балкон, это тоже обошлось примерно в сто тысяч. Оставшиеся деньги хранила на «черный день» – понимала, что в любой момент могу остаться без копейки, если придется что-то, кроме еды, купить. Так и выходило. Потихоньку я их использовала, за пять лет они ушли. Но я как могла старалась их беречь – прекрасно понимала, что закончится колледж, а с ним стипендия, и наступит момент, когда мне нужно будет искать себе работу, но не факт, что я сразу ее найду.

Конечно, бережливости я научилась благодаря собственным заработкам в ЛТО. Как и многому другому. Там все-таки была более-менее реальная жизнь – встаешь в 5 утра, едешь на работу, до 12 собираешь фрукты, только потом уже немного моря и отдыха. Полного обслуживания, как в детдоме, там уже не было: даже сантехника не вызовешь. Поэтому я сама научилась разбирать сифон, если он засорялся, чистить его, собирать обратно. Я знала, как и что устроено, где и что подкрутить. Эти знания потом очень пригодились в своей квартире.

Для меня главной сложностью после выпуска стало хождение по инстанциям. У нас был очень хороший детский дом, выпускникам помогали до двадцати трех лет. Нам говорили, какие бумаги относить в колледж, в ЖЭК, в пенсионный фонд, в Мосэнерго, Мосгаз и так далее, чтобы получать стипендию и льготы по квартплате. В то время еще не было МФЦ, приходилось бегать по всем этим конторам. А для меня было ужасом войти в незнакомое помещение и к кому-то обратиться. Немыслимо! Я помню, пришла в ЖЭК и стою, не понимаю, куда мне надо. А там двадцать окон, нет электронной очереди, и люди все какие-то злые – ни у кого ничего не спросить. Стала читать, что над окошками написано. Смотрю, какие-то адреса. Только тогда до меня дошло, что окошки по адресам распределены, и я начала искать свой. Но каждый раз это был жуткий стресс.

Колледж я окончила успешно, три года учебы прошли на одном дыхании, но вот найти работу по своей специальности не смогла. Ходила на собеседования в разные дизайн-студии, и там выяснялось, что у меня нет нужного набора программ. Я не жалела о своем выборе, учеба в колледже окрылила меня, но все-таки нужно было получить и высшее образование – директор детского дома оказался прав. Стала искать институт, но такой, чтобы параллельно работать. Мне почему-то думалось, что если меня в двадцать один год на работу не берут, то в двадцать пять лет не возьмут и подавно – по причине преклонного возраста. Я думала о вечернем отделении. Конечно, в первую очередь мне пришла в голову Тимирязевская академия. Та, где училась мама. Но цены на обучение были слишком высокими, я бы не потянула. Тогда по совету педагогов из колледжа я подала документы в Институт леса – там дешевле. Выбрала специальность «ландшафтная архитектура». Правда, чтобы поступить, мне пришлось снова сдавать ЕГЭ – в то время результаты действовали только два года. Я сдала все четыре экзамена на хорошие баллы и поступила. Теперь мне предстояло учиться еще четыре года, уже платно. Стипендии, само собой, на внебюджетном отделении не было, на работу меня по-прежнему никуда не брали, и я жила на то, что осталось от алиментов. Правда, эти деньги стремительно заканчивались. Требовалось что-то срочно делать.

И снова помогла Эсланда Борисовна! Я уверена, что, если бы не она, я бы, несмотря на свое огромное желание выйти из детского дома, так и не адаптировалась бы к жизни за стенами учреждения. Я никого не знала, кроме нее. У меня не было ни родных, ни друзей. То, что помогало мне выжить и не сойти с ума раньше – уход глубоко в себя, – теперь, наоборот, оказывалось препятствием.

Удивительно, но один-единственный взрослый человек создал вокруг меня целый мир.



Все связи и знакомства появлялись через Эсланду Борисовну, все знания о мире приходили от нее. Когда стало понятно, что сама я никуда не устроюсь, именно она стала искать мне работу. Обзванивала знакомых, с которыми пересекалась по детскому дому или по личным каналам, спрашивала, есть ли что-нибудь для молодой талантливой художницы. Один из таких звонков Эсланда Борисовна сделала в «Арифметику добра». Наш детский дом тогда сотрудничал с фондом по программе семейного устройства – в «Арифметике» готовили и направляли в детский дом кандидатов в приемные родители для подростков. Они первые этим целенаправленно занялись, до них я даже не знала, что в природе бывают семьи, которые готовы принимать больших детей, ребят старше двенадцати лет. Эсланда Борисовна рассказала обо мне Диане Машковой, они как раз по этому вопросу постоянно общались, и попросила о работе или хотя бы подработке в фонде. Дальше я не очень хорошо помню, как все было, но через некоторое время меня пригласили в фонд, и там я встретилась с Наилей Новожиловой, председателем правления «Арифметики добра». Мы поговорили. Наиля спросила, где я учусь, внимательно меня выслушала. И предложила интересную творческую работу – создавать сувениры для благотворительных мероприятий. Мы обсудили условия, и я начала расписывать елочные игрушки к новогодним ярмаркам. До этого ничего подобного не делала, а тут села попробовала, и мне самой так понравилось! Даже отдавать жалко стало – такими классными они получились. Я принесла готовые шары в фонд, и все стали охать-ахать, бегали с ними, как дети, показывали друг другу. Конечно, было приятно! И после этой, пробной, работы Наиля предложила мне постоянный оклад.

Благодаря фонду я смогла получить высшее образование – если бы не зарплата, мне бы уже нечем было платить за учебу. «Арифметика» оказалась для меня лучшим местом работы – любимое дело, свободный график и коллеги, которые не ждали, что я сразу откроюсь и пойду на контакт. Они многое понимали о детях-сиротах, знали о последствиях жизни в детдоме и поэтому не давили. Постепенно я познакомилась с новыми людьми, запомнила каждого в лицо, и стресс от прихода в новую для меня среду прошел. Я адаптировалась. Чем свободнее я чувствовала себя в коллективе, тем больше у меня появлялось новых идей. Постепенно, помимо шариков, стала делать шкатулки в технике декупаж. Потом придумала маленькие мягкие игрушки, символы Нового года. Еще предложила мастер-классы для самих сотрудников – и для пользы дела, и для моральной разгрузки людей. Работать в фонде сложно, каждый день перед глазами детское горе, и специалисты быстро выгорают от этого, устают. Им обязательно нужна перезагрузка.

Я до сих пор работаю в «Арифметике добра» и давно чувствую себя там как дома. К творческой работе после окончания вуза добавилась педагогическая – я стала приезжать на работу по выходным, чтобы заниматься с детьми, подопечными фонда. А еще я очень рада тому, что у «Арифметики» есть программа «Наставничество». Я сама в ней участвую – уже прошла обучение на наставника, в планах – Школа приемных родителей. Тренинги очень помогают понять саму себя – все, что происходило в детском доме со мной и происходит сейчас с другими детьми.

Даже тем ребятам, которые жили в семье и попали в детский дом уже подростками, нужна серьезная помощь. На них плохо влияет жизнь в неестественных условиях, в отрыве от самых близких людей. Они начинают пить, употреблять наркотики, убегать и бродяжничать. Спасти в такой ситуации может только сознательный, зрелый человек, которому «не все равно». Я своими глазами видела, как меняются дети, когда у них появляются близкие люди. Хотя бы наставники. Еще лучше – приемные родители. Многих это вытянуло буквально со дна. Как и меня. Не будь Эсланды Борисовны, я бы пропала.



Самыми трудными стали первые пять лет моей самостоятельной жизни. Я продолжала бояться взрослых, на улице не могла ни к кому подойти, для меня немыслимо было даже просто спросить дорогу. В любой ситуации, когда требовалось обратиться к незнакомому человеку, сердце колотилось как бешеное. Я едва ли не падала в обморок. Для меня до сих пор каждое новое знакомство – это гигантский стресс.

У меня, к сожалению, есть перед глазами примеры выпускников, которые так и не смогли адаптироваться к жизни за стенами учреждения. Они постепенно прекратили все контакты с людьми, не учатся, не работают, получают пособия. Есть те, кто вообще не выходит из дома. Ни во двор, ни за продуктами в магазин – им слишком страшно. Живут в затворничестве, в депрессии и на грани нервного срыва. Я их прекрасно понимаю. Для меня многие годы вся связь с внешним миром была только через Эсланду Борисовну.

Она стала для меня тем самым родным человеком, который нужен каждому ребенку, чтобы разорвать наконец психологическую пуповину. Выйти из небытия. Стать частью реального, а не выдуманного мира.





Глава 32

Поиск




Ответ от матери на письмо, которое я отправила ей после девятого класса, так и не пришел. Я долго ждала, переживала и задавала себе вопросы. Письмо не дошло? Мама не поняла, что я больше всего на свете хочу ее увидеть? Или я не нужна… Последняя догадка – о том, что она прочла письмо, но не захотела ответить, – ранила слишком сильно. Я даже думать об этом не могла: если так, лучше бы меня убило бутылкой.

Еще учась в школе, я начала искать маму через социальную сеть «Одноклассники». Мы жили в ЛТО, там был интернет-клуб: можно заходить, оплачивать доступ и сидеть в Интернете целый час. Стоило это семь гривен. Я уже знала к тому времени фамилию, имя, отчество, год рождения мамы и по этим данным быстро ее нашла. Увидела, как она выглядит сейчас – все-таки немного похожа на меня, – посмотрела на ее детей. Их оказалось четверо. Долго собиралась с духом, чтобы написать ей сообщение в Сети. Отправила. Ждала ответа, безумно переживала. Но она и теперь молчала. Я написала еще раз. И еще. Я написала много писем, но она не ответила ни на одно. Тишина была сродни ударам ножа. Очень больно. Постепенно, через ее профиль, я вышла и на других родственников – их у мамы в друзьях оказалось огромное количество. Я смотрела, с кем она общается чаще всего, просматривала их профили и стала чем-то вроде привидения в своей кровной семье – читала публикации родных, наблюдала за ними, разглядывала фотографии, но никак не проявляла себя.