Я спас СССР. Том I

– Алексей, Виктория… – Шолохов жмет нам руки, представляет брюнетку:

– Это хороший друг Советского Союза, английская журналистка Глория Стюарт.

– Добрийдэн, господа. – У Глории сильный акцент, но очень приятная, располагающая улыбка. Я смотрю ей в лицо, и внутри меня поет СЛОВО. Я начинаю проваливаться в свое школьное прошлое. Две тысячи третий год. У меня роман с преподавательницей английского языка Ниночкой Сорокиной. Молодая начинающая учительница заодно решает подтянуть мой «Ландон из зе кэпитал оф Грейт Британ». Занятия стартуют в постели сразу после того, как мы оба достигаем, как деликатно выражаются китайцы, «мига облаков и дождя». Женщинам обычно после секса хочется поговорить. Но чтобы мужик не отвернулся и не захрапел, его надо как-то замотивировать. Мы болтаем по-английски, я вспоминаю лексику и грамматику. Где-то через месяц после начала романа Ниночка притаскивает мне книгу Глории Стюарт «Жизнь в СССР, байки британской журналистки». Книга на английском, читать сложно, но меня захватывает. У Глории живой слог, интересные зарисовки. Мне, историку, интересно сравнить свои воспоминания о 60-х и наблюдения Стюарт.

Девушка окончила факультет славянских и восточноевропейских наук Лондонского университета по специальности «русский язык». Будучи левых взглядов, попала под опеку советского посольства. Оно тогда устраивало для сторонников коммунизма бесплатные вечера с «Советским шампанским» и канапе с черной икрой. Стюарт нравится третьему секретарю посольства, ей дают визу.

От британской ежедневной газеты EveningStandard Глория отправляется корреспондентом в Советский Союз. И там ее начинает курировать таинственный Вячеслав Иванович из КГБ. Водит в коктейль-бар в гостинице «Москва», в «Националь». Смысл этих походов – слив информации западным СМИ в нужном КГБ ключе. И надо сказать, Глория отрабатывает вложенные в нее деньги на сто процентов. Публикует такие статьи и репортажи, что все прочие западные журналисты просто кусают локти. После возвращения в Англию, разочаровавшись в левых взглядах, Стюарт публикует книгу «Жизнь в СССР. Байки британской журналистки». Достаточно откровенную и резкую.

– Русин! Что с тобой? – Шолохов заглядывает мне в лицо. Вика и Глория тоже смотрят тревожно. – Ты очень побледнел.

Я сглатываю вязкую слюну, сквозь силу улыбаюсь.

– Добрый день, миссис Стюарт, – по-английски произношу я. – Рад вас приветствовать в Советском Союзе.

– Тогда уж мисс. Я не замужем, – на том же языке отвечает мне Глория. – Вообще, это устаревшая форма обращения. И да, я тут уже пять лет живу.

– А мы можем вернуться обратно на русский? – хмурится Шолохов. – Извини, что побеспокоил вас…

– Присаживайтесь, – я указываю на свободные стулья у нас за столом. Гости рассаживаются, писатель тушит сигарету в пепельнице.

– Тут вот какое дело. Глория хочет взять интервью у меня, но Фурцева запретила.

– Запретила? – Вика в удивлении качает головой. – Вы же классик советской литературы! Как она вам может что-то запретить?

Шолохов снисходительно смотрит на девушку, журналистка тоже печально улыбается.

– Я увидел тебя, Русин, и подумал… Уступаю тебе Глорию, но с условием

– В каком смысле «уступаю»? – выпадаю в осадок я.

– Она у тебя возьмет интервью. Как у начинающего советского поэта и писателя, – терпеливо разъясняет Шолохов.

– А условие какое?

– Дашь мне почитать свой новый роман. Федин зажал копию. Понес кому-то в ЦК. Ты, кстати, с ним созванивался?

Нам приносят икру и шампанское. Официантка догадливо ставит на стол четыре бокала. Шолохов перехватывает бутылку, резко и внезапно хлопает пробкой. Девушки взвизгивают, на нас завистливо оглядываются.

– Созванивался, – поднимаю бокал. – За знакомство!

Мы чокаемся.

– Ему все понравилось. Он даже уже связался с Твардовским.

Девушки недоуменно на меня смотрят.

– Это известный советский поэт и главный редактор ежемесячного журнала «Новый мир».

– Алекс, ми знаем, кдо такой мистер Твардоски, – Глория пробует икру, мечтательно вздыхает.

– Июньский номер уже сверстан, но Федин попросил придержать макет. Если в ЦК одобрят, то первые две главы могут выйти уже в следующем месяце на первых полосах в журнале. Потом роман уезжает в издательство «Советский писатель».

Вика смотрит на меня квадратными глазами, английская журналистка, похоже, вообще не поняла, «в чем цимес».

– А почему не в «Юности» у Полевого? – удивился Шолохов.

И действительно, почему? «Юность» по тиражам кроет «Новый мир», как бык овцу. У первого журнала тираж за миллион – у второго тысяч сто с лишним. Но есть, как говорят, нюанс. «Новый мир» – слегка оппозиционный властям журнал. Первым два года назад опубликовал Солженицына, станет печатать Войновича… Твардовский постоянно в контрах с Фурцевой и ЦК. Отбивает авторов, воюет с редколлегией. «Юность» же по большей части развлекательный журнал для молодежи. Ни разу не оппозиционный. А не подкладывает ли мне Федин свинью с публикацией? Или это он так отмазывает Твардовского перед властями? Мол, посмотрите, в «Новом мире» и патриотическая проза выходит. Черт, как же не хочется влипнуть во все эти интриги.

– Ладно, если мы договорились, – прерывает молчание Шолохов, – то мы не будем мешать вашему свиданию. Позвони мне. Федин даст телефон.

Шолохов допивает шампанское, встает. Вслед за ним поднимается разочарованная журналистка. Она явно хотела познакомиться со мной ближе. Но, похоже, у Шолохова на нее другие планы.

– Вот моя визит-кард, – кусочек белой картонки ложится на стол рядом с бокалами, Глория на нем пишет свой адрес. – Буду ждать вашэго звонка.

Женщина внимательно на меня смотрит, я растерянно киваю. Как-то все мгновенно происходит. Пришли, познакомились, ушли.

Я доразливаю бутылку, и под икру мы допиваем шампанское.

– Я не успела за Михаилом Александровичем, – признается Вика – Все так стремительно…

Гул в ресторане усиливается, писатели активно пьют водку и другие крепкие напитки. Я слышу эпиграммы, которыми творцы награждают друг друга: «Михаил Александрович Шолохов для советских читателей труден. Вот поэтому пишет для олухов Михаил Александрович Дудин». Взрыв хохота.

«Маршака мы ценим в меру


За свежесть и за пыл,

Добавил славы он Шекспиру,

Но и себя не позабыл».





Еще одна порция смеха. Это про переводы Самуила Яковлевича. За которые, по слухам, он получал очень приличные деньги.

Вика краснеет. Ей непривычна такая насмешка над известными людьми. Тем более над заслуженным детским писателем и поэтом. Маршак, кстати, умрет совсем скоро, через полтора месяца. Гражданская панихида будет вот в этом самом зале, где мы ужинаем.

Я видел фотографии. Возле вот этой резной колонны, что напротив, поставят черный наклонный постамент – на него водрузят гроб. Панихида начнется, наверное, часов в двенадцать. А к часу дня уже ничто не будет напоминать о недавней скорбной церемонии: столы-стулья вернут на свои места, а на скатертях тарелки, бокалы и приборы будут ждать оголодавших писателей. Останется лишь еловый запах в воздухе. А может, и его перебьет аромат солянки или горохового супа.

С панихидой Маршака будет связан громкий скандал. Знаменитый актер Моргунов, выпив, поддастся на уговоры друзей – поэта Лебедева-Кумача и композитора Соловьева-Седого, – ляжет на готовый постамент. Дело в том, что творческая богема синячила в соседней с Дубовым залом комнате, и Соловьев-Седой решил пошутить. Спросил Моргунова: «Жень, за тысячу рублей десять минут на постаменте пролежишь?» Актер хохмы ради кивнул. Ему тут же вручили тысячу (огромные деньги!). Отказываться уже «не попацански». Вот его и отправили лежать в пустом зале, который готовился к принятию траурной делегации. Моргунов лег, засек время. Но от выпитого его разморило, он заснул.

И тут двери открываются, друзья и родственники Маршака под траурную музыку вносят гроб с телом на своих плечах. Позади гроба идут министр культуры Фурцева, член Президиума ЦК по идеологии Суслов и другие ответственные товарищи. Но постамент занят. Моргуновым. Немая сцена. Занавес.

А потом мы еще удивляемся, а чего же это советская власть так жестка к «творцам»? Почему посадили поэтов Синявского и Даниэля? Почему Хрущев орет матом на художников и скульпторов? Не только от собственного бескультурья и злобы. А потому, что постоянно провоцировали, тестировали границу дозволенного… Да и глупостей тоже было много.

«…Я недавно, ев тушенку, вспоминал про ЕВТУШЕНКУ…» – писатели смеются, лупят друг друга по спинам. Атмосфера становится совсем разудалая. Сейчас частушки начнут читать и плясать.

– Леш, может, пойдем? – робко спрашивает Вика, доедая жульен.

– Я тут прикупил бутылочку «Саперави», – аккуратно начинаю я. – Придумал к ней интересную закуску…

– К чему ты ведешь?

– Друг уехал к родителям, оставил ключи от комнаты… Может, там продолжим?

Видно, что Вика слегка опьянела. Раскраснелась, глаза блестят. Мы же так толком и не поели. Зато бутылку шампанского, если вычесть два бокала Шолохова и Стюарт – выдули.

– А поехали! – Девушка мне ласково улыбается. – Я только носик припудрю. Где здесь туалет?

Очень вовремя подходит официантка, показывает ей дорогу. Я прошу тем временем счет. Поели скромно, на четыре с небольшим рубля. Дороже войти в ЦДЛ. Пока я рассчитываюсь, за стол присаживается плотный мужик в светлом костюме. Маленькие черные глаза на меня внимательно смотрят. Черты лица невнятные – слабый подбородок, дряблые щеки… Я даже не могу понять его возраст.

– Вы не ошиблись адресом? – резко интересуюсь я.

– Петр Николаевич, можно просто Петр, – представляется мужик. – Видел тебя с Шолоховым.

– И?

– По ЦДЛ слухи ходят… О новом гении. Тебя в правлении с этой красавицей видели, – Петр Николаевич кивает в сторону туалета, куда ушла Вика.

– Я все еще не понимаю предмета нашего разговора.

– Предмет прост. Я работаю журналистом-сдельником в нескольких изданиях. «Литературная газета», «Роман-газета», веду раздел в «Советской России» про новинки, еще несколько изданий, в том числе журналы.

– Так, так, так… – я начинаю догонять.

Конечно, рынок платных рецензий есть и в СССР. Просто он подпольный и находится под идеологическим прессом. «Услугой» этой еще в Древнем Риме грешили, а уж к XX веку она и вовсе расцвела пышным цветом, перестав за грех считаться. И многие знаменитые русские литераторы этим не гнушались, далеко не всем им была присуща принципиальность Белинского или щепетильность Писарева. Помнится, читал где-то, как Мережковский, узнав, что Георгий Иванов написал хвалебную рецензию исключительно из-за денег, сказал ему: «А, другое дело! Из подлости можно, а то я испугался, что у вас вкус испортился».

Так что выясняется, и сейчас в Союзе этим вовсю грешат. Раскрутиться за деньги можно. Если знать правильных людей. А чуть позже ушлые журналисты и подходящее название для этой платной услуги придумают – «джинса».

– Расценочки мои знаете? – продолжает Петр Николаевич. – Интервью – полтинничек. Рецензия до 3 тысяч знаков – чирик. Упоминание в развернутой статье – пять рублей.

Ни хрена себе цены! А «джинса»-то, оказывается, очень прибыльное дело.

– Гарантии?

– А какие нужны гарантии? – удивляется журналист. – Меня тут все знают, многие пользуются услугами.

– И Шолохов?

– Этот нет, – Петр Николаевич смеется, – Миша – птица высокого полета. Ему без необходимости. Половина отдела пропаганды ЦК на него работает, сейчас двигают за рубежом на Нобелевку по литературе. Хватит им пастернаков награждать, нужен наш, советский!

В принципе, лишний пиар мне бы не помешал, особенно на момент моего восхождения на советский литературный Олимп. И не сказать, что я принципиальный противник платного пиара – за такой хороший роман мне и самому не стыдно. Но ведь сдадут потом, суки! Не «Петя», нет. На провокатора «сдельник» не похож. Этот делец если только по пьяни или из тщеславия кому-то из друзей проболтается. Просто найдется какой-нибудь «Вася», который решит талантливого парня сразу притопить, пока тот высоко не взлетел, да еще и нагадить исподтишка, чужими руками, его высоким покровителям – Федину и Шолохову. Вот он-то и подтвердит в ЦК или Фурцевой, что лично видел, как я «Пете» в ЦДЛ деньги передавал. А такой позор и последующая травля – это жирный крест на всей моей будущей карьере.

Так что нет, не поведусь я на Петино предложение, но и посылать его сразу тоже не буду. Проявлю-ка я разумную осторожность. Зачем мне ссориться с такой полезной сволочью, а вдруг он еще пригодится?

– Спасибо за интересное предложение, Петр Николаевич. Я обязательно над ним подумаю. Телефончик мне свой черканите, чтобы я знал, как вас найти.