Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти

Она обернулась, посмотрела настороженно, но покрывать волосы не стала.

– Все, за исключением курицы, которую мой брат называет Великой вавилонской блудницей. Остальные цыплята не обладают даже зачатками разума, а эта распущенна сверх меры.

– Распущенна?

Рэйчел явно поняла, что он подумал об остальных значениях этого слова и нашел их забавными по отношению к курице. Девушка фыркнула, нагнулась к сундуку с вещами и пояснила:

– Она сидит на сосне, на высоте двадцати футов от земли, в самый разгар ливня. Распущенность и есть. – Рэйчел достала льняное полотенце и принялась вытирать голову.

Издаваемый дождем шум внезапно изменился: теперь ливень с силой барабанил в ставни, словно кто-то швырял в них мелкие камни.

Рэйчел хмыкнула, бросив мрачный взгляд на окно.

– Думаю, ливень сшибет ее наземь, и она, бесчувственная, станет добычей первой же пробегающей мимо лисы. Так ей и надо!

Она села и указала на табурет.

– Ты сказала, что вы собираетесь уехать отсюда на север. – Уильям тоже сел. – Полагаю, цыплята с вами не поедут?

– Нет, боже упаси. Мы их уже продали, и дом тоже. – Отложив в сторону помятое полотенце, Рэйчел достала из кармана маленький гребешок, вырезанный из рога. – Я хотела тебе все объяснить. – Она глубоко вздохнула. – Я упоминала, что, когда человека побуждает дух Божий, он высказывается на собрании? Мой брат высказался, и нам пришлось уехать из Филадельфии.

Рэйчел пояснила, что, когда в округе живут несколько квакеров, они устраивают собрания. На ежеквартальных и ежегодных собраниях обсуждаются различные важные события и решаются вопросы, касающиеся всех квакеров в целом.

– Ежегодное Филадельфийское собрание – самое большое и влиятельное, – сказала Рэйчел. – Ты прав: квакеры не сторонники насилия и стараются либо избежать его, либо прекратить. По поводу отделения Америки… собрание помолилось и выбрало путь мудрости и мира, который лежит в примирении с Англией.

– Неужели? – заинтересовался Уильям. – Значит, все квакеры в Колониях теперь лоялисты?

Рэйчел на миг поджала губы.

– Таков был совет ежегодного собрания. Но, как я уже говорила, квакеры прислушиваются к своей душе и должны вести себя так, как советует она.

– Твой брат поддержал восстание? – недоверчиво спросил удивленный Уильям: доктор Хантер не походил на бунтаря.

– Он был за независимость, – уточнила Рэйчел.

– Не вижу логики, – выгнув бровь, заметил Уильям. – Как можно добиться независимости, не прибегая к насилию?

– Если ты полагаешь, что дух Божий всегда следует логике, то ты знаешь его лучше, чем я. – Девушка провела рукой по влажным волосам и раздраженно перекинула их за спину. – Денни заявил, что свобода – не важно, отдельного человека или всей страны – это Божий дар, и надо биться, дабы обрести ее и сохранить. Поэтому нас выгнали с собрания…

Из-за закрытых ставен в комнате было темно, но на лице Рэйчел лежал слабый отсвет пламени очага. Последние слова ее сильно взволновали: губы сжались в нить, глаза заблестели, свидетельствуя, что она может вот-вот заплакать.

– Видимо, это серьезно – когда выгоняют с собрания? – осторожно осведомился Уильям.

Рэйчел кивнула, не глядя на него. Она подняла упавшее полотенце, свернула его и заговорила, тщательно подбирая слова:

– Я уже упоминала, что моя мать умерла при родах. Отец умер три года спустя – утонул в ручье. Мы с братом остались одни. Местные квакеры позаботились о том, чтобы мы не голодали и у нас была крыша над головой, пусть и дырявая. Позднее на собрании подняли вопрос, на кого учить Денни. Он боялся, что его сделают погонщиком скота или сапожником. – Невзирая на серьезный тон, Рэйчел слабо улыбнулась. – Он и слова против не сказал бы – лишь бы я не голодала. Однако нам повезло. Один из квакеров взялся отыскать наших родственников, и его поиски увенчались успехом – нашелся кузен из Шотландии, тогда живший в Лондоне. Джон Хантер, благослови его Господь. Он известный доктор, а его брат – акушер самой королевы! – Невзирая на то что мисс Хантер была поборницей равноправия, в ее голосе прозвучало благоговение.

Уильям вежливо кивнул.

Рэйчел продолжила:

– Он справился о Денни и, услышав хорошие отзывы, устроил так, чтобы Денни переехал в Филадельфию, поселился в семье квакеров и поступил в медицинский колледж. А после даже пригласил Денни в Лондон обучаться у него!

– Действительно редкостное везение, – согласился Уильям. – А что было с тобой?

– Меня приняла одна женщина из деревни. – Рэйчел ответила непринужденно, но Уильям не обманулся ее показной беззаботностью. – Впрочем, когда Дензил вернулся, я переехала сюда и собираюсь вести дом, пока брат не женится.

Опустив взгляд, она пропускала складки полотенца между пальцами. В свете очага ее темные кудри отсвечивали бронзой.

– Та женщина… она была хорошей. Я научилась вести хозяйство, готовить и шить… Вряд ли ты поймешь, что значит быть выгнанным с собрания.

– Наверное, то же самое, что быть уволенным из полка. Позорно и мучительно.

Ее глаза на миг прищурились, но Уильям не шутил.

– Собрание квакеров – не просто братство верующих. Это… общность мыслей, чувств… в некотором смысле, большая семья. Каково девушке лишиться семьи?

– И когда тебя оттуда выгоняют… Да, понимаю, – тихо произнес он.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном.

– Ты говорил, твоя мать тоже умерла, – промолвила Рэйчел, участливо глядя на него темными глазами. – А отец жив?


Уильям покачал головой.

– Мой отец тоже умер в день моего рождения.

Рэйчел заморгала от неожиданности.

– Это правда. Он был на пятьдесят лет старше моей матери. Когда он услышал, что она умерла ро… родами, его хва… хватил удар. – Уильям рассердился – он почти перестал заикаться, и вот опять. Однако Рэйчел не обратила на это внимания.

– Значит, ты тоже сирота. Сочувствую.

Он пожал плечами, испытывая неловкость.

– И все-таки родители у меня были. Сестра моей матери заменила мне мать. Она тоже уже умерла. А ее мужа я всегда считал своим отцом, хотя он не родной мне по крови. – Уильяму пришло на ум, что опасно так много рассказывать о себе. Он откашлялся и перевел разговор на менее личную тему: – А как твой брат собирался… э-э… претворить в жизнь свои намерения?

Рэйчел вздохнула.

– Этот дом принадлежал кузену нашей матери, бездетному вдовцу. Он завещал дом Дензилу. Когда нас выгнали с собрания, он заявил, что изменит завещание, однако заболел болотной лихорадкой и умер прежде, чем исполнил свое намерение. Тем не менее все его соседи, разумеется, знали о Денни, поэтому…

– Понимаю.

Быть может, Бог и нелогичен, но, похоже, Он имеет на Дензила Хантера особые планы.

– Ты сказала, что дом продан. Значит, твой брат…

– Он уехал в город, в суд, чтобы подписать документы о продаже дома и договориться насчет коз, свиней и цыплят. Потом мы сразу уедем. – Девушка сглотнула. – Денни намерен присоединиться к Континентальной армии в качестве хирурга.

– И ты поедешь с ним? Будешь сопровождать его?

Многие солдатские жены – или любовницы – фактически вступали в армию вместе с мужьями. Уильям не видел подобных женщин, потому что во время лонг-айлендской кампании их не было, зато слышал, как о них отзывался отец – чаще всего с жалостью.

Рэйчел вздернула подбородок.

– Итак, ты поедешь с нами? – спросила она, свернув влажные волосы в узел и решительно заколов их деревянной шпилькой. И быстро добавила: – Ну, хотя бы до тех пор, пока тебе по пути.

Мысли об этом не оставляли его на протяжении всего разговора. Конечно, чем больше людей в отряде, тем безопасней. Невзирая на снисходящие на него откровения, доктор вряд ли умеет сражаться. Впрочем, Уильяму это тоже выгодно: Хантерам знакома местность, а ему нет. К тому же мужчина, путешествующий не в одиночку – а уж тем более с женщиной, – привлекает гораздо меньше внимания и вызывает гораздо меньше подозрений.

Внезапно Уильям осознал: если Хантеры намерены присоединиться к Континентальной армии, то ему представляется отличная возможность подобраться вплотную к войскам Вашингтона и узнать полезную информацию, что-нибудь равноценно важное потерянной книге.

– Да, конечно. Отличная мысль! – сказал он и улыбнулся мисс Хантер.

Снаружи сверкнула молния – из щели ставен полыхнуло белым, и почти одновременно ударил гром. Уильям и Рэйчел вздрогнули.

Уильям сглотнул. В ушах до сих пор звенело, а после разряда молнии в воздухе повис острый запах.

– Искренне надеюсь, что это знак одобрения, – сказал он.

Рэйчел даже не улыбнулась.





Глава 40. Благословление Брайд и святого Михаила




Могавки звали его Тайенданега – Дважды Метнувший Жребий, англичане – Джозеф Брант. Йен много слышал о нем, когда жил с могавками, и не уставал удивляться той ловкости, с которой Тайенданега ладил с обеими сторонами. Сейчас он ехал в дом Бранта. По словам Росомахи, Солнечный Лось уехал из Снейктауна, желая присоединиться к Бранту, и его жена последовала за ним.

– Они в Унадилле, – сказал Росомаха. – Ты ведь знаешь, что Тайенданега сражается вместе с англичанами. Он разговаривает с лоялистами, убеждает их присоединиться к нему и его людям – зовет их «волонтерами Бранта». – Росомаха говорил равнодушно – политика его не интересовала, хотя время от времени он сражался, когда требовала душа.

– Правда? Хорошо, – так же равнодушно произнес Йен.

На следующее утро он вышел в путь, придерживаясь северного направления. Сопровождали его лишь пес да мысли. На летней стоянке могавков, куда он зашел по пути, его встретили радушно. Он сел среди мужчин, завязалась беседа. Вскоре девушка принесла ему миску с тушеным мясом и овощами. Он ел, почти не замечая вкуса; главное, желудок обрадовался теплой еде и перестал сжиматься от голода.

Трудно сказать, что его отвлекло; он вдруг поднял взгляд и увидел ту девушку, которая принесла ему еду. Она сидела за костром и смотрела на него, едва заметно улыбаясь.

Он начал жевать медленней, и внезапно ощутил вкус еды: медвежье мясо, щедро политое жиром, кукуруза и бобы, сдобренные луком и чесноком. Объеденье. Девушка склонила голову набок, подняла тонкую бровь и внезапно удалилась.

Йен поставил наземь миску и рыгнул, проявляя вежливость. Затем встал и пошел следом, не обращая внимания на понимающие переглядывания мужчин, с которыми делил еду.

Бледное пятно в тени березы – она ждала. Они разговорились. Его губы произносили слова, ее речь щекотала его уши, но Йен почти не осознавал, о чем они говорили. Его гнев мерцал, словно уголь на ладони, сердце еще курилось дымом. Вряд ли она станет той водой, что погасит это пламя. И ее он не собирался воспламенять. Йен ощущал себя таким же бездумным, как пламя, – разгорался, если было топливо, и угасал, когда топлива не хватало.

Она пахла едой, выделанной кожей и землей, нагретой солнцем; ни грана дерева или крови. Высокая, она ткнулась в него мягкой грудью, и он положил руки на ее бедра. Она отстранилась – и прохладный воздух коснулся его кожи там, где только что было тепло, – взяла его за руку и повела в свой дом. Никто на них не смотрел. Она подвела его к постели и в темноте прильнула к нему, уже нагая.