Как не умереть в одиночестве
Часть 10 из 44 Информация о книге
– Экзамены хорошо идут? – Да. – Как с девушками? Новой чикой обзавелся? Бьюсь об заклад, что нет. Слишком занят – гуляешь, пока молодой. Эй, как тебе мой свитер? Нравится? Это Байя. Хочешь, и тебе такой достану. «Не хочу. Лучше бы ты пошла да поговорила с умирающей мамой». – А где Спайк? – спросил Эндрю. – Остался в Штатах. Собираюсь вернуться, когда здесь все… ну, сам знаешь… кончится. – Ладно. Поднимешься к маме? – Э… ну… да. Если она поднялась. Не хочу ее беспокоить. – Она теперь уже не встает. – Эндрю направился к лестнице и в какой-то момент подумал, что Сэлли не пойдет за ним, но, когда оглянулся, увидел, что она снимает обувь. Сестра смущенно улыбнулась. – Сила привычки. Эндрю постучал в дверь – раз, другой. Ничего. Они переглянулись. Мать как будто нарочно так спланировала, чтобы умереть ровно перед тем, как все трое соберутся вместе. Если ей хотелось сделать кому-то больно, то цели она достигла. – Мама в своем репертуаре, – сказала Сэлли, когда они сидели вечером в пабе. «Мама» она произнесла как «мом», поэтому Эндрю захотелось вылить пиво на голову сестре, и прежнее восхищение ее акцентом вдруг начисто пропало. На похороны приехали две двоюродные бабушки и с полдесятка бывших коллег. В ту ночь Эндрю не спал. Сидя в постели и безуспешно пытаясь читать «О страданиях» Ницше, он вдруг услышал в гнезде у веранды крики скворцов, принявших охранное освещение за утреннюю зарю. Выглянув в просвет между шторами, Эндрю увидел уходящую Сэлли с рюкзаком на спине. Не навсегда ли? Как выяснилось вскоре, даже не надолго. Через три недели – большую часть времени Эндрю пролежал на диване, завернувшись в покрывало с маминой кровати и уставившись в телевизор, – когда он спустился утром вниз, Сэлли снова стояла у раковины. Сестра вернулась к брату. Что-то наконец пробилось в эту тупую черепушку. Сэлли обернулась, и Эндрю увидел, что глаза у нее опухли и покраснели, и теперь уже он прошел через комнату и обнял ее. Прижавшись к его плечу, Сэлли пробормотала что-то неразборчивое. – Что? – спросил Эндрю. – Он меня бросил, – шмыгая носом, ответила Сэлли. – Кто? – Спайк, конечно. Оставил записку в квартире. Ушел с какой-то девицей. Все кончено. Эндрю встряхнул ее за плечи и отступил на шаг. – Что? – Она утерла нос рукавом и, не дождавшись ответа, громко высморкалась. Как когда-то, ее глаза полыхнули знакомой старой злостью. Но теперь Эндрю уже не испугался – его душил гнев. – Ты об этом думаешь? – бросил он, и тут Сэлли подступила к нему, толкнула на холодильник, прижала к дверце и схватила за горло. – А ты и рад, да? Доволен, что он меня бросил? – Да плевать мне на него, – прохрипел Эндрю. – А как же мама? – Он попытался оттолкнуть ее руку. – А что мама? – сквозь стиснутые зубы прошипела Сэлли. – Ее уже нет, так ведь? Померла так померла. С чего тебе расстраиваться? Она и матерью-то не была никогда. Как папа умер, так для нее все и кончилось. Сломалась. По-твоему, мы для нее что-то значили? – Она болела! Посмотри на себя! Тебя бросили, и ты уже расклеилась. Так что не тебе кого-то судить. Злость полыхнула снова, и Сэлли ударила его свободной рукой. Эндрю отшатнулся, закрыв ладонью глаз, и напрягся в ожидании еще одного удара, но вместо этого сестра обняла его нежно и зашептала в ухо: – Прости, прости, прости… Они вместе сползли на пол и долго сидели, ничего не говоря и понемногу успокаиваясь. Потом Сэлли открыла холодильник и передала брату немного замороженного горошка, а он, тронутый простотой и добротой этого жеста, растрогался до слез, которые и скатились из непострадавшего глаза. Следующие несколько недель прошли размеренно и однообразно. Вернувшись домой – Эндрю работал в аптеке на центральной улице, – он готовил пасту с томатным соусом или картофельное пюре с колбасой, а Сэлли курила «травку» и смотрела мультики. Глядя, как она всасывает спагетти и слизывает текущий по подбородку соус, Эндрю снова и снова спрашивал себя, кем же она выросла. Скорая на расправу задира и хиппи уживались в ней, как Джекил и Хайд. Сколько она продержится, прежде чем снова уйдет? Ждать долго не пришлось, но на этот раз смыться незамеченной у нее не получилось. – Только, пожалуйста, не говори, что собираешься искать Спайка, – сказал Эндрю, дрожа у двери от утреннего ветерка. Сэлли грустно улыбнулась и покачала головой. – Нет. Мой приятель, Бинси, нашел мне работу. По крайней мере, он так думает. Это около Манчестера. – Хорошо. – Мне нужно становиться на ноги. Пора взрослеть. Здесь у меня ничего не получается. Слишком все мрачно. Сначала папа, потом мама. Я собиралась зайти посмотреть на тебя. Попрощаться. Но не хотела будить. – Угу. – Эндрю отвернулся, почесал в затылке, а когда снова посмотрел на сестру, то увидел, что и она делает то же самое. Зеркальное отражение неловкости. Оба улыбнулись. – Ладно. Дай знать, когда определишься. – Хорошо. – Сэлли шагнула к двери, но остановилась и обернулась. – Знаешь, я горжусь тобой. Правда. Прозвучало это так, словно она заранее отрепетировала прощальную фразу. Может, все-таки надеялась его разбудить? Эндрю так и не понял, что почувствовал в этот момент. – Позвоню, как только устроюсь. Обещаю. И конечно, слово не сдержала. Сэлли позвонила лишь через несколько месяцев. К тому времени Эндрю уже учился в Бристольском политехническом, и между ними, казалось, пролегла непреодолимая пропасть. Тем не менее Рождество они провели вместе. Эндрю спал на диване в тесной квартирке, которую Сэлли снимала с Бинси (по-настоящему его звали Тристан). Они пили домашнее пиво Бинси, оказавшееся таким крепким, что в какой-то момент Эндрю даже ненадолго ослеп. По крайней мере, так ему показалось. Сэлли встречалась с каким-то Карлом, жилистым, медлительным парнем, помешавшимся на воркауте и последующем восстановлении. Он постоянно что-то ел: то бананы – гроздьями, то курицу – здоровенными кусками, а потом сидел в трениках и облизывал жирные пальцы, как какой-нибудь закованный в «адидас» Генрих VIII. В конце концов Сэлли съехалась с Карлом, и вот тогда они с Эндрю перестали видеться совсем. Потом заработала система регулярных звонков – никто ни о чем не договаривался, просто так все сложилось. Раз в три месяца все последние двадцать лет. Звонила всегда Сэлли. Поначалу иногда говорили о матери – по прошествии времени некоторые ее странности представали в розовом свете. Но время шло, воспоминания превращались в натужные попытки поддержать слабеющую от раза к разу связь. В последние месяцы разговоры давались с трудом, требовали усилий, и иногда Эндрю недоумевал, почему Сэлли вообще берет на себя труд звонить ему. И вместе с тем случались моменты – часто в тишине, нарушаемой лишь шорохом их дыхания, – когда Эндрю ощущал эту неоспоримую связь. Глава 9 Оглушенный известием, Эндрю вышел из офиса, отказавшись от предложений Кэмерона и Пегги проводить его домой. Ему нужно было побыть на свежем воздухе, одному. Собравшись с силами, он достал телефон и набрал номер Карла. Но ответил не муж Сэлли, теперь вдовец, а женщина, представившаяся «Рэйчел, лучшая подруга Карла». Довольно странная характеристика для взрослого человека, тем более в данных обстоятельствах. – Это Эндрю, брат Сэлли, – сказал он. – Конечно. Эндрю. Здравствуйте. – Прежде чем он успел сказать что-то еще, Рэйчел продолжила: – Карл говорит, что в доме для вас, к сожалению, места нет. Так что придется остановиться в мини-гостинице. Это рядом с церковью… удобно для похорон. – О… Ладно. Все уже организовано? – спросил Эндрю. В разговоре возникла пауза. – Вы же знаете нашего Карла. Он очень организованный. Уверена, он не захочет беспокоить вас всякими мелкими деталями. Потом, когда поезд на Ньюквей вышел из Лондона и бетон сменился рощицами, Эндрю поймал себя на том, что не испытывает ни скорби, ни печали, и лишь чувствует себя виноватым из-за того, что даже не прослезился. Виноватым из-за того, что боится похорон и даже подумывает о том, чтобы не пойти на них. Когда в вагон вошел кондуктор, Эндрю долго не мог найти билет, а когда все же нашел во внутреннем кармане пиджака, разразился такими многословными извинениями, что кондуктор, не дослушав, положил руку ему на плечо и посоветовал не беспокоиться. В мини-гостинице Эндрю провел целую неделю, слушая крики птиц за окном и борясь с желанием бросить все и сесть на поезд до Лондона. Утром в день похорон он съел несвежие хлопья в «ресторане» – один и под пристальным взглядом хозяина, который стоял в углу со сложенными на груди руками, словно тюремный надзиратель, наблюдающий за последним завтраком приговоренного к смерти. Входя в крематорий с гробом на плече, Эндрю подумал, что не знает остальных носильщиков, за исключением, конечно, Карла. Спрашивать показалось невежливым. Карл, разменявший шестой десяток и выглядевший отвратительно здоровым и стильным – тронутые сединой волосы и наручные часы стоимостью в небольшой городок, – простоял всю службу с высоко поднятой головой, с размеренной точностью метронома роняя слезы на щеки. Эндрю неуклюже стоял рядом, опустив сжатые в кулаки руки. В тот миг, когда гроб миновал занавески, Карл испустил низкий скорбный стон, сбросив бремя, которое придавило Эндрю. Позднее, на поминках, в окружении людей, которых никогда не видел и тем более не встречал, Эндрю почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал уже несколько лет. Они были в доме Карла, в комнате, посвященной расцветающему бизнесу йоги, «Синергии». Из комнаты временно убрали маты и мячи для упражнений, а освободившееся место заняли раздвижные столы, силившиеся удержать закуски и напитки. На память пришел один из тех редких моментов, когда мать рассмеялась, припомнив реплику Виктории Вуд по поводу типично британской реакции на известие о чьей-то смерти. «Семьдесят две булочки, Кони. Ты нарезаешь, я намазываю», – сказала мать, прекрасно пародируя, и, ущипнув Эндрю за ухо, отправила его ставить чайник. Пережевывая сыроватую сосиску в тесте, Эндрю почувствовал на себе чей-то взгляд. И действительно, от противоположной стены на него смотрел Карл. Вдовец уже переоделся, сменив костюм на свободную белую рубашку и бежевые льняные брюки, и был бос. Не укрылся от Эндрю и тот факт, что на его руке по-прежнему красовались дорогие часы. Поняв, что Карл намерен подойти и вот-вот окажется рядом, Эндрю торопливо поставил на стол бумажную тарелку и едва ли не бегом поднялся наверх, где укрылся в незанятом, к счастью, туалете. Моя руки, он случайно заметил на подоконнике кисточку для бритья, стоящую на красивом белом кружочке. Эндрю взял кисточку, провел пальцем по щетине, и в воздух взлетели сухие белые пылинки. Он поднес кисточку к носу и уловил знакомый насыщенный кремовый запах. Кисточка принадлежала отцу, и после его смерти мать оставила ее в ванной. Говорила ли Сэлли что-то на этот счет? Должно быть, в детстве у нее сформировалось особое, сентиментальное отношение к этой вещице, которую потом ей захотелось сохранить. В дверь постучали, и Эндрю быстро опустил кисточку в карман брюк. – Минутку. – Эндрю выжал из себя извиняющуюся улыбку. В коридоре его ждал Карл со скрещенными на груди руками; под рубашкой бугрились напрягшиеся мышцы. Вблизи Эндрю заметил, что глаза у зятя влажные от слез. – Извини, – сказал Эндрю. От Карла пахло лосьоном после бритья. – Без проблем, – отозвался Карл, но с места, чтобы дать Эндрю пройти, не сдвинулся. – Я, наверно, скоро уеду. Дорога неблизкая. – Прозвучало это так, как будто он оправдывался за что-то. – Конечно. Эндрю оставил реплику без ответа. – Тогда… пока. – Он обошел Карла и направился к лестнице. – Теперь тебе будет легче, Сэлли-то больше нет. Эндрю остановился и обернулся. Карл, не мигая, смотрел на него. – Что, не согласен? Да перестань. Признайся, тебе же не было до нее никакого дела, как бы сильно ее это ни обижало. «Неправда, – хотел сказать Эндрю. – Это она бросила меня». – Все было не так просто.