Камера смертников. Последние минуты

Дайте им шанс поступить правильно. Дайте им шанс исправить ошибки. Многие из них желают искупить содеянное, только не знают как. Беда не в том, что другие люди не хотят им помочь, а в том, что система считает это ненужным.

Сегодня никто не одержит верха. Никто не ощутит удовлетворения. И никто не уйдет с победой.





Глава 8. Быть может, боль прекратится




Знаете, какой мой самый страшный кошмар? Что вы забираете меня в камеру смерти и казните, а на следующее утро я опять просыпаюсь в отделении смертников.

Томас Миллер-Эл, бывший заключенный отделения смертников



Мне не хватает терпения говорить с людьми, считающими наши законы варварскими.

Джон Б. Холмс-младший, бывший прокурор округа Харрис



После смерти Наполеона Бизли всю дорогу до дома я плакала. Сейчас казнили хорошего, в сущности, человека, думала я. Я была уже на грани. Никто не знал о моих переживаниях, и сегодня, глядя назад, я жалею, что никто ничего даже не заподозрил.

Если до отсрочки, данной Наполеону в 2001 году, я получала просто язвительные письма (бумажные и электронные), то потом их тон совершенно изменился. Поскольку я теперь работала в тюремной системе, отвечать не стоило, однако удержаться я не могла. Ведь я так переживаю из-за казни Наполеона, а на меня все набрасываются, обзывают бессердечной тварью. Я думала: «Вы меня совсем не знаете, вы даже не представляете, что творится у меня в голове». А что творилось у меня в голове, и вправду не знал никто, включая меня.

Некий пастор из Германии призывал меня «не содействовать машине смерти, делая такую грязную работу». Я пришла в ярость, и он получил от меня по полной. «Поразительно, – писала я, – как это служитель Бога может быть таким язвительным и нетерпимым».

Из Норвегии мне написали, что я должна «осудить позорный и варварский обычай смертной казни, а не поддерживать его, глядя, как умирают люди». Я ответила: «Не понимаю, как это у некоторых хватает смелости поучать совершенно незнакомого человека. У ВАС НЕТ ТАКОГО ПРАВА!»

Некий Грегори из городка Атлон в Ирландии накатал жуткими каракулями, что у него «вызывает отвращение», как я «получаю удовольствие, наблюдая за казнями». Письмо кончалось приглашением приехать как-нибудь на выходные. Знала я, что ирландцы – народ гостеприимный, но чтобы настолько…

Си-эн-эн показало наконец интервью, которое за год до того брала у меня Кристиан (к черту ее!) Аманпур. В нем я упомянула, что получаю много злобных посланий, и после интервью пришло несколько ободряющих писем. Однако и среди них были не очень приятные, например в одном говорилось, что Наполеон «получил по заслугам». И еще одно от женщины из Великобритании, сравнивавшей Наполеона с британскими серийными убийцами Майрой Хиндли и Розой Уэст. Некоторые писали очень мило – если не считать дурацких вопросов о том, как я одеваюсь.



Через месяц после казни Наполеона назначили дату для Роберта Коулсона. Коулсона приговорили за убийство в 1992 году в Хьюстоне пятерых членов его семьи и не успевшего родиться ребенка. Коулсон задушил их с помощью пластиковых пакетов и связал, а потом поджег дом – все это ради наследства в 600 000 долларов. Он повторял, что полицейские подбросили улики на место преступления, однако его соучастник сразу же признался, и все возражения Коулсона пропали втуне. Приходя в отделение смертников, я всегда разговаривала с Коулсоном, и однажды он мне сказал: «Вы как будто приносите с собой солнечный свет». Несмотря ни на что, человеком он оказался приятным, и с его стороны было любезно так сказать. Прямо перед казнью он отправил мне письмо, которое начиналось словами: «Если вы это читаете, значит, меня уже убили…» Оно пришло два дня спустя и было такое доброе… Но я подумала: «Бред какой-то, я ведь видела, как он умер».

Письмо Джеральда Митчелла, застрелившего в 1985 году в Хьюстоне двух человек, сильно меня расстроило. Митчелл извинялся, что произвел на меня не очень хорошее впечатление, и я почувствовала себя отвратительно. Я не думала о нем плохо, он просто показался мне нервным. Читая письмо, написанное сложным, почти готическим почерком, я думала: «Тебе и так есть о чем беспокоиться, а об этом беспокоиться не стоит». Жаль, письмо пришло слишком поздно, а то я сказала бы ему, что он отлично держится.

Поскольку я всегда казалась счастливой, я сильно отличалась от обычного окружения смертников. Наверное, я была как светлый лучик в их серой жизни.

Заключенным не разрешалось ни к кому прикасаться. Единственный физический контакт с другими людьми происходил, когда их конвоировали и охранник клал руку им на локоть. Так делалось не ради унижения или наказания, а ради безопасности: приговоренным нечего терять.

До бегства Мартина Гурула заключенные-смертники содержались примерно так же, как остальные. Они жили в камерах по двое, работали, ходили в церковь, смотрели телевизор, ели в обеденном зале. В тюрьме Эллис имелась общая комната, где они могли поговорить. Напротив камер висели телевизоры, и смертники смотрели, как «Астрос» играют в бейсбол или «Ковбои» – в футбол. Еще можно было играть в шахматы, на досках, подвешенных к дверям камер, или в домино – на расстеленном на полу одеяле. Когда смертников перевели в тюрьму Полунски, все это дело прикрыли. Поэтому считалось, что из всех техасских тюрем там сидеть тяжелее всего.

За хорошее поведение заключенным позволяли слушать радио, пользоваться пишущей машинкой и один час в день проводить вне камеры. Разрешалась также подписка на газеты и журналы – такие, где не было фотографий обнаженных женщин и не говорилось о том, как совершить побег. Дозволялось брать книги в библиотеке. Те, кто вел себя не слишком хорошо, лишались радио и получали только три или четыре часа прогулок в неделю. Томас Мейсон как-то сказал мне, что, если бы смертники могли смотреть телевизор, они вели бы себя лучше: запрет на просмотр телепередачи действует гораздо эффективнее, чем запрет слушать радио.

Тем, кто вел себя совсем плохо, читать разрешали только юридические документы и давали всего один час вне камеры в неделю. Причем даже вне камеры им запрещалось до кого-либо дотрагиваться. Иногда они играли в «лошадь» – игру с баскетбольным мячом, где первый игрок забрасывает в корзину мяч, стоя в необычной позе, например, на одной ноге, а второй игрок должен сделать то же самое. Игроков разделяла металлическая сетка, и все же это было хоть какое-то подобие общения.

У некоторых имелись шахматные доски, и они играли с соседями, называя ходы. Иногда заключенные ложились на пол и разговаривали через щели под дверями. А многие просто сидели да щелкали пальцами от нечего делать.

Стивен Муди, приговоренный в 1993 году за то, что застрелил человека, высказался так: «Доводилось ли вам бывать в зоопарке и смотреть в глаза зверю за решеткой? Если да, вы не могли не заметить его боли и тревоги. Метание взад-вперед по клетке ни к чему не ведет, с каждым годом тревога все сильнее, он все больше теряет себя…» Муди казнили через много лет, 16 сентября 2009 года.

Однажды охранники обыскивали камеры на предмет контрабанды и нашли баночку с маленькими черными паучками. Заключенный надеялся получить из них яд, чтобы намазать им что-нибудь острое и уколоть охранника.

Майкл Макбрайд – человек со странностями даже по меркам отделения смертников – пытался добыть флакон от шампуня и семена острого перца, чтобы настоять их и брызгать в глаза тем, кто его раздражает, – а раздражали его абсолютно все. Так происходит, когда у человека нет стимула хорошо себя вести, и, сидя много лет в тесной камере с узеньким окошечком, он постепенно сходит с ума, – если, конечно, не попал сюда уже безумным. Потому-то нам постоянно напоминали, что с заключенными нужно быть начеку. Если они и не собираются нанести вам увечье, то вполне могут изувечить себя, как Андре Томас, который вырвал у себя левый глаз и съел, а правый вырвал еще раньше, в тюрьме округа.

Снаружи каждой камеры делались пометки. Если заключенный любил устраивать побеги, ему лепили наклейку с буквами «ES»[27]. Имелись соответствующие наклейки для любителей нападать, для «саморезов»; у некоторых заключенных таких наклеек набиралось довольно много.

Однажды я находилась возле тюрьмы, следила за съемками фильма, и вдруг везут человека в кресле, а из шеи у него торчит дротик. Он спокойно придерживал его рукой, но я могла думать только об одном: вот сейчас его вывезут наружу, и не дай бог он попадется на глаза репортерам! Впрочем, как-то удалось провезти его незаметно. Это был человек со стороны, техник, который устанавливал в отделении смертников видеокамеры. Заключенные не любят видеокамер, вот один и метнул в него дротик из туго скрученной в трубочку бумажки с самодельным металлическим наконечником.

Роберт Пруэтт попал в отделение смертников после того, как в другой тюрьме убил заточкой охранника, давшего о нем нелестный отзыв. Подобные нападения чаще всего бывали следствием какого-нибудь старого конфликта. Охранник давно уже о нем позабыл, а заключенный – нет. Он сидит в камере, пестует свою обиду и выжидает момент, чтобы совершить возмездие.

Большинство заключенных совсем отдалились от внешнего мира. Не имея телевизора, они не знали, например, какую теперь носят одежду, а поскольку радиоприем в тюрьме Полунски был слабый, то ловили в основном местную станцию, расположенную в Ливингстоне. Слушатели туда звонили, чтобы передавать заключенным приветы, – такая вот узкая специализация.

Рэнди Арройо, забавный латиноамериканец из Сан-Антонио, выходил к посетителям с повязкой на голове и в напульсниках – как у исполнителей акробатических танцев. Тот еще видок, но мне не хотелось объяснять ему, что такая мода давно прошла.

Многие заключенные понятия не имели о сотовых телефонах и Интернете, эдакие деды, совершенно отставшие от жизни. Их знания об окружающем мире застыли на той точке, когда их арестовали. Заключенные помоложе регистрировались на специальных сайтах, где подбирали себе друзей по переписке. Сами они доступа к компьютерам не имели, зато имели знакомых, готовых создать им страничку, и эта переписка была ниточкой, связывающей их с внешним миром. Заключенные просили присылать журналы или переводить им на сберкнижку деньги для покупки еды в тюремном магазине. Фарли Матчетт, который в 1991 году убил молотком двух человек, переписывался с Брижит Бардо. Грегори Саммерс переписывался с какими-то итальянскими школьниками. Почему их учитель, желавший, чтобы Саммерса похоронили в Пизе, считал, что детям следует переписываться с человеком, заколовшим своих приемных родителей, – загадка для всех и каждого.

Некоторые заключенные вели блоги, чтобы развивать у себя творческую жилку и демонстрировать всем свое литературное мастерство и заодно как-то объяснить, почему они очутились в отделении смертников.


Томас Бартлетт Уитакер сообщил родителям, что сдал выпускные экзамены и окончил университет, и они подарили ему часы «Ролекс» и повели в ресторан. Когда семья вернулась домой, к ним проник неизвестный преступник, застрелил мать и брата, стрелял также в Томаса и его отца, но они выжили.

Вскоре выяснилось, что Уитакер не только не окончил университет, а даже в него и не поступал. Выяснилось также, что он-то и спланировал нападение. На суде отец умолял пощадить сына, но тщетно. Мне было очень жаль беднягу.

Находясь в отделении смертников, Уитакер подробно писал о своих переживаниях в блоге под названием «Без минут шесть», который сначала вел его отец, а потом какие-то друзья. Он предлагал и другим заключенным сочинять рассказы и стихи, но в основном занимался этим сам. Были в блоге и другие материалы, например рецепты. Уитакер рассказывал, как готовить тамале – мексиканское блюдо из кукурузы – с картофельными чипсами и консервированным тунцом. Рецепт не слишком аппетитный, зато дает представление об изобретательности заключенных.

Уитакер получал всевозможные награды за работу, отчего делалось еще грустнее. Как и Наполеон Бизли, он мог бы достичь вершин, а вместо этого загубил несколько жизней, включая собственную. Только, в отличие от Наполеона, Уитакер был, по отзывам тех, кто его знал, жестоким социопатом.

Если бы человек мог услышать, как закрывают над ним крышку гроба, звук был бы такой же, как когда закрывается дверь камеры. Помню, как я стоял и разглядывал свою новую камеру шесть на десять футов – место моего последнего отдыха, где мне предстояло провести лучшие годы…

Томас Уитакер, запись в блоге «Без минут шесть»,24 июля 2007 года



Некоторые заключенные искали не просто друзей по переписке, они надеялись найти себе жен. Меня поражали эти женщины – они объявляли, что полюбили, и ехали аж из Европы, чтобы сочетаться браком с каким-нибудь типом, убившим уйму народу. В месяц разрешалось одно длительное свидание, поэтому женщины старались приехать в конце месяца – и прихватить кусочек следующего, получая, таким образом, два свидания за одну поездку. В некоторых случаях за них платила «Международная амнистия». Получалось, будто быть женой смертника – своего рода работа. У одной женщины я взяла интервью для статьи, и она призналась, что ее привлекла «безопасность» таких отношений: встречаться с мужем ей почти не придется, физического контакта не будет, изменить ей он не сможет, а значит, не разобьет сердце. Ну и, говоря откровенно, проще свести знакомство с человеком за решеткой, чем со свободным. Отношения бывали очень пылкие, потому что все внимание мужчины доставалось только одной женщине, притом навредить ей он никак не мог. Удивительно…

Самое интересное, что некоторые заключенные ухитрялись и тут изменять! К одному приехали сразу две девицы, и обстановка ох как накалилась. Да, если человек захочет изменить, способ найдется.

Такие отношения были бы довольно милыми, будь они искренние, но я сомневаюсь насчет мотивов, которыми руководствовались «жены». Они являлись на казнь, рыдали, бросались на пол, и отдавало все это дешевым актерством. Одна жена из Германии отказалась обуться, надеялась таким образом задержать казнь. Ей разъяснили, что казнь состоится и без нее. Я жалела родных жертвы и тех, кто наблюдал смерть сына или брата, однако тем женщинам чужая беда лишь давала возможность урвать кусочек славы. Как-то раз в комнате для свидетелей произошел крупный спор: мать казненного желала забрать тело, а жене хотелось похоронить его в Европе. Эти «жены» едва знали своих мужей и ни разу к ним не прикоснулись. Общались только по переписке.

Впрочем, у одного заключенного завязались серьезные отношения – у некоего Джорджа Риваса, весьма буйного типа из Эль-Пасо. Он был предводителем банды под названием «Техасская семерка», устроившей в 2001 году самый большой в истории штата побег. Беглецы работали на фабрике в тюрьме Конналли[28]. Они захватили нескольких рабочих, забрали у них одежду, вломились в оружейную комнату, а потом уехали. Ривас оставил записку: «О нас еще услышат». Будучи на свободе, бандиты совершили множество ограблений, были показаны в передаче «Их разыскивает Америка», потом застрелили полицейского, который помешал им при ограблении спортивного магазина в Далласе. Они добрались до Колорадо, а затем их схватили; один из них успел покончить с собой, не желая вновь попасть за решетку.

Поскольку определить, кто именно убил полицейского, оказалось невозможно, – он получил одиннадцать выстрелов, – данное дело подпадало под Закон о соучастии[29], а согласно ему человека можно осудить, даже если не он нажал на курок. Закон довольно спорный: иногда к смерти приговаривают человека, который сам никого не убивал.

Например, Томаса Бартлетта Уитакера за организацию убийства матери и брата приговорили к смерти, а нанятого им исполнителя – к пожизненному заключению. Конечно, в случае Риваса все было правильно. Все шестеро членов банды попали в отделение смертников, причем Риваса казнили вторым.

В ожидании суда Ривас получал письма от журналистки-фрилансера. Она увидела его в новостях, чем-то он ее заинтересовал, и у них завязались отношения. Девушка присутствовала почти на всех заседаниях суда, и вскоре после его перевода в тюрьму Полунски они поженились. По словам охранников, она была очень даже хорошенькая, не безмозглая, и вообще казалась нормальным человеком. Она поселилась поближе к тюрьме, чтобы видеться с Ривасом каждую неделю, и оформила брак: Ривас письменно выразил согласие, невеста представила все бумаги, и на церемонии жениха заменял «дублер». В конце концов они развелись. По словам Риваса, жена решила, что будет не в силах смотреть, как он умирает.

Когда на суде Риваса спросили о мотивах побега, он сказал: «Не хотел умирать в тюрьме стариком». Не могу его за это винить. По той же самой причине некоторые заявляли своим адвокатам, что не будут больше подавать апелляций, и ждали казни; так поступил и один из соучастников Риваса Микаэль Родригес. И меня удивляло, что защитники продолжали носиться взад-вперед, составляя прошения, приводя какие-то нелепые аргументы, хотя знали: их клиенты виновны и желают умереть.

Тяжелее всего мне было в течение тринадцати лет смотреть в зеркало и думать, что я отнял у человека жизнь. Меня преследуют воспоминания. Положите меня на кушетку, и, быть может, боль прекратится.

Джеффри Такер, казненный 14 ноября 2001 года



Один заключенный уже сидел во временной камере; ко всему готовый, он смирился со скорой смертью, и когда я сообщила ему, что его адвокат добился отсрочки, сильно расстроился и сказал: «Значит, еще полгода в этом дерьме».

Я понимаю, что большинство адвокатов – люди добрые, противники смертной казни и борются из принципа, но реальность такова: в Техасе есть смертная казнь, и некоторые их клиенты не желают помощи, ибо устали жить в тюрьме. Как сказал Наполеон Бизли, жить под смертным приговором – все равно что иметь смертельную болезнь. Возможно, поэтому смертники выказывали друг к другу такое сочувствие, какое редко встретишь у обычных людей. Эти небольшие проявления милосердия среди обреченных служили напоминанием о том, что в жизни, даже такой страшной, есть своя красота…

ЧТО В БУМАЖНОМ ПАКЕТЕ?

Луис Рамирес



Я расскажу историю, которую следовало рассказать очень давно. Вам, читателям из отделения смертников, она уже знакома. А людям «свободного мира» прочитать ее будет полезно. Она о моем первом дне в отделении смертников.

Я пришел сюда в мае 1999 года. Точную дату вспомнить не могу. Меня привезли во второй половине дня и поместили в крыло H-20 тюрьмы Эллис. Во мне бурлили разные чувства и мысли. Помню, в камере были матрас, подушка, две простыни, наволочка, рулончик туалетной бумаги и одеяло. Помню, как сидел там, совершенно потерянный.

Первым, с кем я познакомился, был Наполеон Бизли. Тогда заключенные-смертники еще работали. Он делал в нашем крыле уборку и помогал разносить еду. Ходил в таких смешных резиновых ботах, натирал полы. Подойдя к моей камере, поинтересовался, не новенький ли я. Я сказал, что меня недавно привезли.

Наполеон спросил, как меня зовут. Я ответил, не подозревая ничего плохого. Он отошел назад, встал так, чтобы видеть все три яруса камер, и громко объявил: «У нас пополнение! Только что прибыл. Его зовут Луис Рамирес».

Я не знал, что и думать. Не совершил ли я ошибки?

Понимаете, как и большинство из вас, я считал, что в отделении смертников одни злодеи. Думал, там сплошь Ганнибалы Лектеры. И им стало известно мое имя. «Ну, начинается», – подумал я. Теперь меня станут изводить. Такое часто показывают в кино.

Однако все оказалось иначе. После раздачи ужина Наполеон опять натирал полы. Проходя мимо моей камеры, он сунул мне коричневый бумажный пакет. «Что это?» – спросил я. Он посоветовал посмотреть и пошел дальше. Господи, я не знал, чего и ждать. Там же наверняка что-то плохое! Потом победило любопытство, и я осторожно открыл пакет. И увидел то, чего никак не ожидал получить – и все, в чем нуждался.

Марки, конверты, блокнот, ручка, мыло, шампунь, зубная щетка и паста, печенье, газировка и два брикета «быстрой» лапши. Я спросил Наполеона, откуда это, и он ответил, – собрали заключенные. Все знали, что у меня нет самого необходимого и, наверное, появится не скоро. Я попросил выяснить, кто именно со мной поделился, чтобы потом как-то им возместить, но Наполеон сказал: «Ничего этого не нужно. Просто, когда появится кто-то вроде тебя, поможешь ему».

Я сидел на койке с полным пакетом всякого добра и размышлял о случившемся. Чего я точно не ожидал встретить в отделении смертников – доброту и щедрость. Люди знали, что у меня ничего нет, и поделились со мной, оторвав от себя. Они не ждали платы или возмещения. Они сделали это не для приятеля, а для незнакомого человека.

Не знаю, что они чувствовали, совершая этот акт невероятной доброты. Я знаю одно: их, как и меня, двенадцать «хороших людей» осудили как безнадежных. Лишь одно могли предложить нам эти «хорошие люди» – смерть. Но то, что видели в них «хорошие люди», никак не совпадало с тем, что видел я. Как можно было тех, кто выказал ко мне такую доброту, счесть «худшими из худших»?

С тех пор как казнили Наполеона – за преступление, которое он совершил подростком, – мне хотелось рассказать о нем его семье. Мне хотелось, чтобы они знали: их сын был хорошим человеком. Человеком, которого я никогда не забуду. И пусть они знают: я жалею о том, что наше общество обмануло их ожидания и ожидания Наполеона.

Просто нелепо, что мы как нация не в силах правильно воспитывать и любить нашу молодежь. Я в ужасе оттого, что у подростка отнимают надежду на исправление, что нет для него иного наказания, кроме смерти. И ужасно, что «хорошим людям» об этом должен говорить я – «худший из худших». Помоги нам Господь.

Что же я нашел в коричневом бумажном пакете? Доброту, заботу, любовь, человечность и сострадание – в такой степени, в какой их никогда не выказывают друг к другу «хорошие люди» в свободном мире.



Луис Рамирес был казнен 20 октября 2005 года за убийство Немесио Нандина, совершенное 8 апреля 1998 года в селении Теннисон, штат Техас.