Кисейная барышня

— Точно, — кивнула я. — И теперь ненадолго.

— Глаз у него уж больно нахальный.

— Вот еще только глазами мы с тобой не перебирали, — фыркнула я. — Да с его титулом вообще никаких глаз не нужно!

— А можно других посмотреть?

— Бери, что дают! — от возмущения я даже руками всплеснула.

— Да кто же мне его даст? — расхохоталась нянька. — Ты, чадушко, совсем уж умом тронулась, как я погляжу. Да и с батюшкой твоим на пару! Где это видано с первым встречным под венец бежать. Да еще неизвестно, сам-то он захочет.

— Не захочет — заставлю. — Твердо сказала я. — Абызовы отступать не привыкли.

— Это уж точно, — согласилась Маняша. — Карп-то, батяня твой, завсегда наверх лез. Мне матушка сказывала, многие наши девки захомутать его хотели, как в возраст вошел. Да только он всем отлуп давал. Желаю, говорил, дворянского роду супругу иметь. Он тогда только первый заводик обустраивал, так что многие пальцами у виска покручивали. А как Бобыниных дочку к алтарю повел, так крутить и перестали.

Я вздохнула. Маменьку свою мне было жалко. Батюшка женился без любви, а она… Ну не из-за денег же она за ним пошла, точно не из-за них. Ни людей не побоялась, ни молвы, ни проклятия родительского. Бобынины от нее тогда отреклись. Это сейчас у нас с ними что-то вроде перемирия, и то потому, что брат покойной матушки азартен больно, за десять лет все имения просадил, и, если бы не мы, Абызовы, да не наши капиталы… Ах, пустое. Никакие капиталы мне князя на блюдечке не принесут. Ну, то есть, только капиталы — нет, но помочь могут. Без денежек не было бы у меня ни соглядатаев в самом Мокошь-граде, ни кузины-приживалки, которая может меня пред сиятельные очи представить, ни одежек, в которых пред ними предстать незазорно, ни разумных книг, по которым науку соблазнения можно постичь. Подумаешь, князь! Он тоже, поди, мужик. А все мужики на женские прелести падки. А уж ежели к прелестям в комплекте коварство женское имеется, тут вообще ни у кого из сильного пола шансов устоять нет.

В возбуждении я подбежала к окну.

— Перво-наперво, любезная моя Маняша, отправимся мы с тобою с рассветом на пристань.

— И чего мы там в эдакую рань углядим? — фыркнула нянька. — Сколько его сиятельство бриолину на макушку вылило?

Ворчала она для порядка, потому что и она и я знали: пойдет со мной и не пикнет.

— Ежели чтоб разузнать, с кем прибыл да куда селится, так на то болтунов местных без счета имеется. Пристань на западе, — быстро соображала я. — Значит, с утра солнышко прибывающим в глаза бить будет…

— Я вон и денежек монетками в порту наменяла, чтоб за информацию одаривать.

«Первое впечатление — самое важное. — Маняшу я не слушала совсем. — Кавалер должен меня не только увидеть, но и запомнить. Поэтому…»

— С утра я с управляющим рассчитаюсь, а ты тем временем заставишь мымру приветственное послание князю сочинить, как промеж ними, аристократами, принято.

Послание это само собой. Только вот к моменту визита нашего с драгоценнейшей Натальей Наумовной, предмет моего интереса уже знать меня должен. Потому что визитов у него будет что камешков на берегу, а я — единственная и неповторимая.

— Платье для прогулок! — перебила я няньку. — Подготовь его непременно.

— Которое?

Хм, а это вопрос. Платьев у меня несколько… несколько десятков. И это я сейчас только о прогулочных. Давайте поразмыслим, кого именно наш князь должен во мне завтра увидать?

— Серое, узкокроеное, — наконец решила я. — К нему — палантин на меху и ботильоны. Да посмотри, чтобы каблучок низкий был да носок не острый, а закругленный.

Маняша кивала, запоминая.

— Ты же сокрушалась давеча, что серое брюнеткам не к лицу, больно блеклое.

Я посмотрела на свое отражение в оконном стекле. Блеклость — именно то, что нужно. Нынче в моде девы болезненные да утонченные, так что большеротые брюнетки, да еще с лицом, с которого будто малиновое варенье ели, поскромнее быть должны.

Я подперла щеку изнутри кончиком языка. Родинка еще эта! Нет, кавалеры мне, конечно, разливаются соловьями про «роковую мушку в уголке рта», которую никто забыть не может, но меня она раздражает до невозможности. Может, запудрить?

Зевнув, я покачала головой.

— Давай-ка почивать, чадушко, — решительно сказала Маняша. — Утро вечера мудренее.

— А платье?

— Минутное дело. — Нянька взбивала подушку на моей стороне кровати. — В гардеробной — порядок, что на плацу солдатском, все по ранжиру, по фасону разобрано.

— И то правда. — Я скинула на пуфик шлафрок, оставшись в сорочке, и улеглась в постель.

Маняша погасила один за одним все светильники, оставив лишь крошечный ночник на прикроватной тумбе.

— Мне показалось, кто-то в море купается.

— Так то показалось, — донеслось из-за ширмы, где переодевалась нянька. — А кому кажется, тому креститься надо.

И я отошла ко сну под негромкое бормотание нянькиных молитв.



Небо было низким и хмурым, ветер — пронизывающим до костей, Маняша раздражала ворчанием, а ботильончики (мягкой на вид кожи) нещадно натирали ноги.

— Сама говорила, чтоб носочек круглый, — бормотала нянька, волоча по тропинке огроменный брезентовый кофр. — Страдай теперь. И что за фантазии, столько вещей с собою на разведку…


— Давай помогу, — примирительно предложила я, хватаясь за свободную ручку поклажи.

— Вот еще. — Она дернула кофр к себе, споткнулась о кочку и едва устояла на ногах.

Мы пробирались тропками, что петляли меж вылизанных добела ветром и солнцем валунов.

— Давай, — удержала я одновременно и багаж, и посредством его свою наперсницу.

— Все у тебя, Серафима, не как у людей, — покачала Маняша головой. — Нет чтобы осторожненько по набережной до пристани дойти…

— Все там пойдут!

— Да кто все?

Тут уж пришел мой черед сокрушаться:

— Сколько на часах в гостиной было, когда мы из апартаментов выходили? Пять! Неужели тебя не удивило, что в столь ранний час вся местная прислуга уже на ногах оказалась? И, заметь, не на кухне толпилась, чтоб господам кофе с круассанами в постели подавать, а утюги калила да горячую воду ведрами подтаскивала.

«Круассаны» я сказала в нос и картавя, даже самой, как прозвучало, понравилось.

— Бобынинская горничная еще на лестнице нам повстречалась. Как ее бишь? Лулу!

— Вот! — пропыхтела я, кофр оттягивал руку. — А Наталья Наумовна обычно до полудня почивать изволит. Хочешь об заклад побиться, что кузина моя аристократичная тоже выйдет на пристань кораблик с прекрасным принцем встречать?

В маленьком курортном обществе новости разлетались в мгновение ока. И в то время, когда мы с нянькой только читали столичную газету, многие наши соседи уже вовсю строили планы любви либо дружбы с сильным мира сего. А некоторых, и это я знала абсолютно точно, потянет на пристань простое человеческое любопытство. Потому что жизнь отдыхающего скучна и размеренна, особенно если не раскрасить ее флиртом либо интригой.

Маняша ставку делать отказалась. Уж не знаю, сколько жалованья ей батюшка за услуги положил, но ни одну свою копеечку она мне уступать не желала. Я предложила сменить руки, и мы закружились на узкой тропинке, будто исполнив фигуру диковинного танца.

— Мне первой нужно быть, — сказала я задумчиво. — Первой и единственной.

Когда мы достигли цели, солнце уже взошло, я посмотрела на часики, прикрепленные к кушаку. Уже шесть. Рейсовый пароходик, если верить висящему у кабинета управляющего расписанию, прибудет через час, у меня есть время подготовиться.

— Здесь! — объявила я спутнице. — Ты иди, пожалуй, нашими делами займись.

Маняша окинула диспозицию пытливым взором. Мы очутились с нею на скальном выступе, нависающем над кромкой берега. Пристань и упирающаяся в нее прогулочная набережная были аршинах в семи ниже и гораздо правее.

— Мы еще когда на остров причаливали, — вспомнила нянька, — ты все на эту скалу смотрела да в ладоши хлопала.

— Мы как раз напротив нее последний вираж заложили, — кивнула я, — ну или не вираж, бог знает, как оно у моряков называется. Мне тогда еще подумалось, что на этом месте неплохо было бы знак какой памятный разместить, для услаждения взора прибывающих.

— Какой?

— Ну мало ли, статую прекрасной девы, к примеру. В каждой местности историй про прекрасных дев без счета. Ну вот еще третьего дня капитан в ресторации балладу пересказывал про ледяную принцессу, что…

Та сказка была не так чтобы очень приятной, я даже плечами передернула, вспомнив, чем там дело кончилось и решила не продолжать.

— Впрочем, не важно. Услаждать взор князя Анатоля сегодня будет никакая не статуя, а я.

Я расстегнула кофр, достала из него складной стул, плед, корзинку для пикников, скатерть и подзорную трубу, про которую тот самый давешний капитан божился, что она пиратская и добыта абордажем.

— С пароходика князь меня сперва не рассмотрит, — объяснил я замершей в удивлении няньке. — Солнце как раз в глаза прибывающим бьет.

Я раздвинула пиратскую трубку, приникла к окуляру. Море пока было чистым.

— Значит, привлечь его должен некий загадочный силуэт.

Я картинно подбоченилась и направила трубу к пристани. Там уже фланировали две самые нетерпеливые барышни. Обеих я мельком видела, сопровождающие прелестниц горничные семенили в отдалении. Простушки! Супротив силуэта девы в узком платье с подзорной пиратской трубой шансов у них нет!

— А потом у меня будет около двух минут, пока корабль будет бортом вдоль этого берега идти, и вот здесь…

Дальше план я не продумала. Ну что там обычно барышни делают, чтоб кавалера ободрить? Улыбнусь широко, глазками стрельну, трепета ресниц его сиятельство при всем желании без дополнительной оптики не рассмотрит, так что и так сойдет. Можно еще в подобострастный обморок брякнуться, будто бы будучи сраженной княжеской молодеческой красою. Но я решила этот козырь приберечь. Потому что, во-первых, практики в этих проникновенных обмороках не имела, изучив их по книгам, а во-вторых, проникновенный обморок хорош тогда, когда кавалер может даме немедленную помощь оказать. Я представила, как князь Кошкин при мундире сигает за борт, чтобы саженками преодолеть разделяющую нас водную гладь с целью прижать меня к мокрой груди, и запахнулась поплотнее в палантин, засунув пиратский трофей под мышку. Да и вообще, камни острые, оцарапаюсь еще. Нет-нет, лучше это делать в покоях, чтоб ковер мягонький на полу постелен был или, еще лучше, в шаге от дивана. Тогда князь Анатоль прижмет меня к вполне сухой и надушенной груди, а оцарапаться я смогу разве что его гусарскими эполетами. Манифик!

Маняша отобрала у меня трубу и теперь с интересом в нее смотрела.

— А вон и Наталья наша Наумовна с Лулой своею ковыляет! А разоделась-то! А не тот ли это капор, что я на прошлой неделе сыскать не смогла?

Я тоже приникла к окуляру:

— Надо было меня спросить, я сама его Натали преподнесла.

— А платье?

— Хватит. — Я сложила трубу и взмахнула ею. — Ступай. Ты мне всю мизансцену своим присутствием портишь.