Кладбище домашних животных

Казалось, и ветер, завывающий за окном, и деревья на другой стороне дороги, шуршащие кронами, соединили усилия, стараясь усыпить его. Его память вернулась к той ночи в вагончике, стоявшем там, где теперь находится хозяйственный магазин Эванса в Брюэре. Они тогда говорили всю ночь, он, Джордж и Рене Мишо, а сейчас из них остался он один — Рене раздавило между двух вагонов как-то ночью в 1939-м, Джордж Чэпин умер от сердечного приступа в прошлом году. Из всех остался только он, старый болван. Порой глупость маскируется под доброту, а порой под честность — когда вдруг тянет выбалтывать старые тайны, говорить невесть что, переливая из пустого в порожнее...

«Так вот, этот еврей и говорит: «Я покажу вам чего-то такого, что вы еще не видели. Вот на этих открытках женщины в купальниках, а вот вы трете их мокрой тряпкой…»

Голова Джуда качнулась. Подбородок мягко, медленно уперся в грудь.

«...И они делаются, как мама родила! Но когда они сухие, они таки снова становятся одетыми! И я хочу..».

Рене рассказывает это, наклонясь вперед, смеясь, и Джуд держит бутылку — и даже чувствует горлышко, и рука его сжимается в воздухе.

На кончике сигареты растет столбик пепла. Наконец, он падает в пепельницу, выводя на ее чистом дне странный рунический узор.

Джуд уснул.

И он не заметил, когда за окном вспыхнули фары, и Луис подогнал к гаражу свой «сивик» — как Петр не услышал, как римские солдаты пришли, чтобы отвести и тюрьму бродягу по имени Иисус.





53




Луис нашел на кухне новый моток изоленты, а в углу гаража обнаружил свернутый трос. Изолентой он смотал кирку и лопату в единую связку, а из веревки сделал что-то вроде перевязи.

Туда он сунет инструменты, а Гэджа понесет на руках.

Он приладил связку за спину, потом открыл пассажирскую дверь «сивика» и вытащил узел. Гэдж был намного тяжелее Черча. Нелегко было отнести его на индейское кладбище и закопать там, сражаясь с твердой неподатливом землей.

Но он должен был это сделать. Как бы то ни было.

Луис Крид вышел из гаража, задержавшись, чтобы локтем нажать на выключатель, и на миг остановился там, где асфальт сменялся травой. Впереди лежал путь на Кладбище домашних животных; он видел его, несмотря на темноту; тропа как будто слабо светилась.

Ветер развевал его волосы, и в какой-то момент старый детский страх темноты сковал его, заставляя чувствовать себя маленьким, слабым и испуганным. Неужели он действительно собрался в эти леса с трупом на руках, под деревья, где гуляет ветер, в кромешную тьму? Совсем один на этот раз?

«Не думай ни о чем. Просто иди».

И Луис пошел.

Ко времени, когда он через двадцать минут добрался до Кладбища домашних животных, руки и ноги его дрожали от возбуждения, и он остановился отдышаться, прислонив сверток к коленям. Он отдыхал еще двадцать минут, едва не задремав; страх его куда-то делся, словно возбуждение отогнало его прочь.

Наконец он снова поднялся, не очень веря, что ему удастся перелезть через валежник, но зная, что это единственно возможный путь. Сверток в его руках весил уже, казалось, не сорок фунтов, а все двести.

Но тут случилось то же, что и раньше; это было как внезапно вспомнившийся — нет, оживший, — сон. Лишь только он поставил ногу на первое поваленное дерево, его охватило странное чувство, какая-то экзальтация. Слабость не отступила, но стала терпимой, она больше не имела значения.

«Только иди за мной. Иди и не оглядывайся, Луис. Не сомневайся и не оглядывайся. Я знаю дорогу, но идти надо быстро и уверенно».

Быстро и уверенно — да, только так.

«Я знаю дорогу».

Но здесь ведь всего одна дорога, подумал Луис. Ты или пройдешь по ней, или нет. Как-то он попытался пройти через валежник один и не смог. Теперь же он шел быстро и уверенно, как в ту ночь, когда Джуд вел его.

Вверх и вверх, не оглядываясь, с телом сына, завернутым в брезент, на руках. Вверх, пока ветер прокладывает себе путь в твоих волосах, взметая их.

Он утвердился на вершине и быстро начал спускаться. Кирка с лопатой болтались сзади, монотонно звякая. Уже через минуту он стоял на упругой, усыпанной хвоей земле, а сзади громоздился валежник. Он был выше, чем ограда кладбища.

Он пошел по тропе с сыном, слушая, как ветер стонет в кронах. Эти звуки его уже не пугали. Главное было почти сделано.





54




Рэчел Крид проехала знак, гласивший: «8 направо Портленд, Вестбрук», и свернула в указанном направлении. Она уже видела зеленый «Холидей Инн», сверкающий огнями в ночном небе. Постель, сон. Конец этого непрерывного, непонятного напряжения. И конец — хотя бы ненадолго — ее неутихающей боли о сыне, которого больше не было. Ей казалось, что это чувство можно было сравнить с потерей громадного зуба. Отупление, и сквозь него — боль, крутящаяся, как кошка, что пытается поймать свой хвост. Боль эта только и ждала момента, чтобы навалиться, когда пройдет действие новокаина.

«Он сказал ей, что его послали предупредить... но он не может вмешиваться. Сказал, что он беспокоится о папе потому, что тот был рядом, когда душа его покинула».


Джуд знает, но не хочет говорить. Что-то может произойти. Что-то. Но что?

Самоубийство? Нет, Луис не способен, я не могу поверить в это. Но он что-то скрывал от меня. Это было у него в глазах... о черт, в его лице! Словно он хотел, чтобы я заметила... или какая-то часть его... его... потому что он боялся... или какая-то часть его...

Боялся? Луис же никогда ничего не боится!

Внезапно она резко крутанула руль «чиветта» влево, и маленькую машину бросило к обочине. В какой-то момент она подумала, что сейчас перевернется. Но этого не случилось и она продолжала ехать на север к повороту 8, где ее ждал комфортабельный отель. Появился новый знак, жутковато сверкнувший отсвечивающей краской: «Следующий поворот дорога 12 Камберленд Камберленд Центр Судьба Иерусалима Фалмут Фалмут и далее». «Судьба Иерусалима, какое странное название. Во всяком случае, малоприятное... Иди в Иерусалим и ложись спать».

Но она этой ночью спать не могла, невзирая на совет Джуда; поэтому она проехала поворот. Джуд знал, в чем дело, и обещал ей разобраться, но ему было восемьдесят три года, и он всего три месяца назад потерял жену. Она не может довериться Джуду. Господи, ну зачем она поддалась на уговоры Луиса? Это смерть Гэджа так ее ослабила. Элли с этой фотографией и с ее испуганным лицом... она выглядела, как ребенок, ждущий с ясного неба грозы или бомбежки. Временами она едва ли не ненавидела Луиса за то, что он принес ей столько горя, за то, что не смог утешить ее, но ненадолго. Она слишком любила его, и его лицо было таким бледным... таким тревожным...

Спидометр «чиветта» приблизился к отметке 60. Миля в минуту. Через два часа с четвертью она будет в Ладлоу. Может быть, еще до рассвета.

Она включила радио и настроилась на портлендскую станцию, передающую мелодии рок-н-ролла. Она слушала и пыталась подпевать, чтобы как-то успокоиться. Через полчаса появились помехи, тогда она перестроилась на станцию в Огасте и опустила стекло, вдохнув свежий ночной воздух.

Она спрашивала себя, кончится ли когда-нибудь эта ночь.





55




Луис был захвачен повторением своего сна; он время от времени глядел вниз, чтобы убедиться, что в руках у него завернутый в брезент труп, а не зеленый мешок для мусора. Он вспомнил, как проснувшись утром после того, как они с Джудом отнесли туда Черча, он не мог припомнить деталей того, что делал; а теперь эти детали вставали перед ним, как будто окружающий лес передавал их ему с помощью некоей телепатии.

Он шел по тропе, минуя места, где она была широкой, как дорога номер 15, и места, где она сужалась до такой степени, что ему приходилось следить за тем, чтобы ветки не задевали его ношу, и места, где тропа проходила через аллеи громадных деревьев. Он чувствовал свежий запах смолы и слышал странное шуршание хвои под ногами — это было скорее ощущение, чем звук.

Наконец тропа начала спускаться. Немного спустя одна его нога ступила в воду и начала вязнуть в какой-то скользкой массе... зыбучий песок, как уверял Джуд. Луис огляделся и увидел вокруг лужицы стоячей воды среди зарослей тростника и низких, уродливых кустарников с такими широкими листьями, что они напоминали тропические. Он вспомнил, что здесь было светлее, чем в других местах ночью. Какое-то электрическое свечение.

«Здесь так же, как в валежнике — ты должен идти легко и медленно. Иди за мной и не оглядывайся.

Да, хорошо... но скажи, ты видел когда-нибудь в Мэне такие растения? В Мэне или где-нибудь еще? Что это такое, скажи, ради Христа?

Не думай об этом, Луис. Иди и все».

Он снова пошел, глядя на влажную, пружинящую под ногами землю, переступая с одной кочки на другую, от одного поросшего травой холмика к другому — «мы принимаем силу тяжести за аксиому», вспомнил он слова школьного учителя физики, врезавшиеся ему в память сильнее, чем любые лекции по психологии и философии.

Он принял за аксиому способность индейского кладбища воскрешать мертвых, и шел теперь по Чертову болоту с сыном на руках, не оглядываясь и не глядя вниз. Теперь эти болотистые дебри были шумливей, чем тогда, в конце осени. Птицы перекликались в зарослях тростника, и их голоса казались Луису чужими и неприветливыми. Временами слышалось громкое «ква» одинокой лягушки. Что-то раз двадцать с жужжанием пролетело рядом... может быть, летучая мышь.

Вокруг него начал клубиться туман, вначале скрыв туфли, потом штанины, и в конце концов заключив его в светящуюся белую капсулу. Ему казалось, что свет сделался ярче, пульсируя, как чье-то могучее сердце. Он никогда раньше так явственно не ощущал присутствие природы как единой силы, почти существа... и возможно, мыслящего. Болото жило, но, если бы его попросили определить род и суть этой жизни, он бы не смог. Он знал только, что оно могущественно и переполнено силой. Луис рядом с ним чувствовал себя маленьким и слабым.

Тут раздался звук, который он хорошо помнил: высокий, всхлипывающий смех. Потом молчание, и снова смех, восходящий до истерического хохота, оледенившего кровь Луиса. Туман сонно сомкнулся вокруг. Неведомый насмешник пропал, оставив только легкое колебание воздуха. А был ли он вообще? Нет, конечно, это какие-то атмосферные явления. Если ветер подует сильнее, он унесет этот туман прочь... но Луис не был уверен, что он хочет видеть то, что может открыться после этого.

«Ты можешь услышать звуки наподобие голосов, но это лишь птицы, летящие на юг. Это они кричат. Вот и все».

— Птицы, — сказал Луис, с трудом узнав надтреснутый, пугающий звук своего голоса. Но он звучал забавно.

Черт возьми, действительно забавно.

Он немного отдохнул и продолжил путь. Как будто наказывая его за промедление, одна из кочек тут же скользнула под его ногой, и он едва не потерял туфлю, погрузившись в грязную, липкую жижу.

Голос — если это был голос — послышался вновь, на этот раз слева. Потом спереди... потом сзади, так близко, что, казалось, стоит ему повернуться — и он увидит в футе от себя нечто леденящее кровь, с оскаленными зубами и сверкающими глазами... но Луис не стал медлить. Он шел вперед и не оглядывался.

Внезапно туман померк, и Луис осознал, что перед ним в воздухе висит лицо, растянутое в злобной ухмылке. Его глаза, раскосые, как на классических китайских картинах, были грязно-желтого цвета, запавшие, блестящие. Рот с тонкими губами полуоткрылся, нижняя губа отвисала, обнажая редкие коричневые зубы, сточенные почти до корней. Но больше всего Луиса поразили его уши, которые были вовсе не ушами, а большими изогнутыми рогами... не как у черта, а как у барана.

И эта жуткая, парящая в воздухе голова, казалось, что-то говорила. Ее рот двигался, хотя отвисшая губа так и не вернулась на место. В венах пульсировала темная кровь. Ноздри раздувались и выдыхали белый пар.

Луис отшатнулся, увидев вывалившийся изо рта язык. Он был длинным И пятнистым, того же грязно-желтого цвета. Его покрывали чешуйки, и, пока Луис смотрел, из-под одной из них, как из люка, выполз жирный белый червяк. Кончик языка спустился к тому месту, где должно было помещаться адамово яблоко чудовища... и оно смеялось.

Он прижал к себе Гэджа, будто желая предохранить его от опасности, и его ноги запнулись и соскользнули с травянистой кочки.

«Ты можешь видеть огни святого Эльма, которые моряки зовут злыми огнями. Они иногда принимают странную форму, но это не страшно. Если посмотришь на них подольше, их форма изменится».

Голос Джуда в голове подсказал ему средство спасения. Он начал медленно двигаться вперед, сперва пошатываясь, потом восстановив равновесие. Он не смотрел по сторонам, но заметил, что лицо — если, конечно, это не был продукт его воображения или причудливый сгусток тумана, — казалось, движется за ним на том же расстоянии. Но через пару минут оно растворилось в тумане.

«Это были не огни святого Эльма».

Нет, конечно. Это место было просто создано для духов. Можно было оглянуться и увидеть такое, что тут же свело бы тебя с ума. Но он старался не думать об этом. Ему не нужно было об этом думать. Не нужно...

Что-то двигалось.

Луис застыл, прислушиваясь к звуку... звук приближался. Рот его открылся, челюсть отвисла, будто мускулы ее отказались служить.