Кладбище домашних животных

Он внезапно вспомнил, как Элли говорила ему: «Он сказал: «Лазарь, иди вон!» потому что, если бы он просто сказал «Иди вон», то все мертвые на этом кладбище ожили бы».

На другой стороне валежника снова послышался звук. На другой стороне барьера. Почти заглушенный шумом ветра. Будто кто-то слепой, гонимый одним лишь древним инстинктом, настигал его. В его усталом мозгу всплыла чудовищная картина: гигантский крот... или нетопырь, который скорее ползет, чем летит, по подлеску.

Луис вернулся на Кладбище, не оборачиваясь больше к валежнику, который мертвенно отсвечивал в темноте. Выйдя на дорогу, он ускорил шаг, а за четверть мили до того, как дорога вышла из леса в поле за его домом, нашел в себе силы побежать.

Луис швырнул кирку с лопатой в гараж и какое-то время стоял у дороги, глядя сначала на путь, по которому он прошел, а потом в небо. Было четверть пятого утра, и он надеялся, что скоро рассветет. Солнце уже вставало над Атлантикой, но здесь, над Мэном, ночь еще держалась. Ветер продолжал завывать.

Он вошел в дом, стараясь держаться в тени, и отпер заднюю дверь. Он прошел через кухню, не зажигая свет и прошел в маленькую ванную между кухней и столовой. Здесь он нажал на кнопку выключателя, и первое, что он увидел, был Черч, сидящий на бачке и глядящий на него своими мутными желто-зелеными глазами.

— Черч, — сказал он. — Я думал, я тебя выставил.

Черч только смотрел на него с верхушки бачка. Да, перед уходом он выгнал его за дверь. Он помнил это совершенно четко. Только недавно он вставил стекло в полуподвале, надеясь, что это решит вопрос. Но кого он хотел обмануть? Если Черч хотел войти, он входил. Потому что теперь он был другим.

Но какое ему дело? Это пустяк, ему сейчас совсем не до того. Он чувствовал себя чем-то недочеловеком, ожившим зомби Джорджа Ромеро или одним из «полых людей», сбежавшим из поэмы Т.С.Элиота. «Странно, что у меня еще не отросли когти после этого Чертова болота», — подумал он, сдавленно хихикнув.

— Садовая я голова, Черч, — сказал он хриплым голосом. — Да-да, уж поверь мне.

Он расстегнул рубашку. На левом боку набухал громадный синяк. Спустив штаны, он увидел, что колено, которым он приложился о камень, раздулось, как воздушный шар. Оно уже отливало пурпуром, и он побоялся, что скоро просто не сможет согнуть ногу. Такие вот вещи могли всерьез напомнить о себе в дождливые дни на склоне его жизни.

Он протянул руку погладить Черча, чтобы почувствовать хоть какую-то поддержку, но кот спрыгнул с бачка, отошел своей шатающейся походкой и сел в другом месте. Он продолжал глядеть на Луиса пустыми желтыми глазами.

В аптечке была мазь. Луис опустил крышку унитаза, сел и смазал колено. Потом он кое-как, довольно неуклюже, проделал ту же операцию с боком.

Он вышел из туалета и прошел в комнату. Включив свет в холле, он постоял на ступеньках, тупо осматриваясь вокруг. Каким странным казалось все это! На этом месте он стоял на Рождество, когда подарил Рэчел сапфир. Он лежал в кармане его халата. Вот там он сидел, рассказывая Элли о смерти Нормы Крэндалл после сердечного приступа — он просто не мог поверить этому. В том углу стояла елка. К этому окну Элли прилепила свою бумажную индейку — ту самую, что Луис принял за футуристическую ворону. А еще раньше комната была пуста, лишь посередине лежали коробки с их вещами, приехавшими со Среднего Запада. Он вспомнил, каким ничтожным выглядел их скарб в упакованном виде — маленький вал, ограждавший их семью от чужого и враждебного мира.

Каким странным это казалось... и как ему хотелось, чтобы они никогда бы не слышали о Мэнском университете, о Ладлоу, о Джуде и Норме Крэндалл, обо всем этом.

Он в белье поднялся наверх, вошел в верхнюю ванную, взял стул и вынул из верхнего шкафчика небольшую черную сумку. Он отнес ее в спальню, сел и начал рыться в ней. Да, там были шприцы, и хирургические ножницы, и приготовленные ампулы со смертоносным содержимым в бумажной упаковке.

Это могло понадобиться.

Луис закрыл сумку и поставил ее возле кровати. Он потушил свет и лег, подложив руки под голову. Он часто лежал так здесь, отдыхая. Мысли его снова вернулись в Диснейуорлд. Он увидел себя в ослепительно белой форме, за рулем белого фургончика с ушами Мики-Мауса — скорая помощь, посетители могут быть спокойны.

Гэдж сидел рядом, загорелый, пышущий здоровьем. Тут был Утенок Дональд, пожимающий малышам руки; Гэдж с восхищением смотрел на него. Тут был и Винни Пух, обнимающий двух смеющихся старух так, что третья могла снимать это на пленку; и маленькая девочка в нарядном платьице кричала: «Я люблю тебя, Тигра! Я люблю тебя, Тигра!»

Они с сыном были на дежурстве. Они с сыном дежурили в этой волшебной стране, бесконечно кружа в своем белом фургоне с красным крестом. Они не ждали беды, но были готовы встретиться с нею лицом к лицу. А беда и здесь, в этом безмятежном месте, была рядом: весельчак, идущий по Мэйн-стрит в кино, мог схватиться за грудь в припадке сердечной боли, беременная женщина могла внезапно почувствовать схватки, спускаясь по ступеням Небесной Колесницы, девочка, хорошенькая, как кукла, могла забиться в падучей, колотясь туфельками о цемент в такт бессвязным сигналам больного мозга. Могли случиться солнечный удар, и сотрясение мозга, и инфаркт; Оз Великий и Узасный подстерегал свои жертвы и здесь, — может быть, он смотрел вниз своим пустым пристальным взглядом с верхушки монорельса или с одной из смотровых площадок, а может, бродил внизу, и Луис с Гэджем принимали его за одну из ряженых фигур, вроде Мики, или Тигры, или Утенка. Но Луис с Гэджем знали его, они встречались с ним в Новой Англии не так давно. Он только и ждал момента, чтобы заставить их оцепенеть от ужаса, запихнуть в свой ужасный мешок и унести в небытие. Смерть таилась в каждом пакетике земляных орехов, в каждом бифштексе, в каждой пачке сигарет. Он все время был рядом, он стерег все переходы из этого мира в вечность. Грязный шприц, ядовитое насекомое, упавший провод, пожар в лесу. Коньки, на которых так любят кататься маленькие дети. Даже когда вы шли в ванную принять душ, он был там. Душ на двоих. И когда вы садились в самолет, он залезал в ваш багаж. Он был в воде, которую вы пили, в еде, которой вы утоляли голод. «Кто там?» — вопрошаете вы у темноты, когда вам страшно и вы одни, и, если бы вы хорошенько прислушались, то могли бы услышать его ответ: Не бойся, это я. Привет! Я принес вам рак, не угодно ли? Заражение крови! Лейкемию! Атеросклероз! Коронарный тромбоз! Энцефалит! Остеомиелит! Хей-хо, а ну пошли. Подонок с ножом в двери. Телефон, звонящий среди ночи. Кровавая каша в разбитой машине. Полная пригоршня, ешь на здоровье. Посиневший ноготь, следом асфиксия — и вот уже умирающий мозг безуспешно борется с агонией. Привет, ребята, меня зовут Оз Веикий и Узасный, но вы можете звать меня просто Оззи — мы же старые друзья. Только подождите, я подарю вам небольшой сердечный приступ, или тромб, или еще что, а потом мне надо отлучиться, у меня есть маленькое дельце в Омахе.

И ее тонкий голос кричал: «Я люблю тебя, Тигра! Я люблю тебя! Я верю в тебя, Тигра! Я всегда любила тебя, и навсегда останусь молодой, и Оз будет всегда жить в моем сердце!

Мы кружим по городу... мы с сыном... потому что вся жизнь, с ее войнами и сексом, — это только бесконечная и безнадежная битва с Озом Великим и Узасным. Мы кружим в нашем белом фургончике под ослепительным небом Флориды, кружим. И красный свет не горит, но мы готовы, мы-то знаем... и никому, кроме нас, не нужно это знать, потому что земля тверже человеческого сердца; человек растит, что он может...

С такими тревожными, полуспутанными мыслями Луис Крид начал засыпать, время от времени просыпаясь, пока окончательно не погрузился в темное забытье без сновидений.

Еще до того, как на Востоке появились первые лучи рассвета, по ступенькам проскрипели шаги. Они были медленными и неуклюжими, но целеустремленными. Среди теней холла проскользнула еще одна. С ней явился запах... зловоние. Луис, даже во сне, пробормотал что-то тревожное и перевернулся на другой бок. Ему не хватало воздуха.

Тень некоторое время стояла на пороге комнаты, не двигаясь. Потом она вошла. Лицо Луиса утонуло в подушке. Белые руки показались из темноты, и в черной докторской сумке послышалось звяканье.

Тихое звяканье перебираемых предметов.

Руки рылись, перебирая лекарства, ампулы и шприцы, пока не нашли что-то. В первых лучах солнца оно отсвечивало серебром.

Тень вышла из комнаты.





Часть третья. ОЗ ВЕЛИКИЙ И УЗАСНЫЙ




«Иисус же, опять скорбя внутренно, подходит

ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней.

Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего,

Марфа, говорит ему: Господи! Уже смердит,

ибо четыре дня, как он во гробе...

...Иисус же воззвал громким голосом: Лазарь!


Иди вон! И вышел умерший, обвитый по рукам

и ногам погребальными пеленами, и лицо его

обвязано было платком.

Иисус сказал им: развяжите его, пусть идет».

(Евангелие от Иоанна).

«Я только что подумала об этом, — сказала она

взволнованно. — Почему я не догадалась раньше?

И почему ты не догадался?»

«О чем?» — спросил он.

«Другие два желания, — ответила она быстро. —

Мы использовали только одно».

«Тебе этого мало?» — сердито осведомился он.

«Нет! — крикнула она торжествующе. —

Мы сделаем это еще раз. Иди скорее, возьми ее

и пожелай, чтобы наш мальчик снова был жив».

(У. Джекобс. Обезьянья лапа).





58




Джуд Крэндалл проснулся мгновенно, едва не свалившись при этом со стола. Он не знал, сколько он проспал: это могли быть и пятнадцать минут, и три часа. Он взглянул на часы и увидел, что уже пять минут пятого. У него было ощущение, что в комнате что-то переменилось, а спина тупо ныла, как всегда, когда он засыпал сидя.

«Старый дурень, как ты мог заснуть?»

Но он знал. В глубине души он знал это. Он не просто уснул; его что-то усыпило.

Это «что-то» напугало его, но еще больше пугала его мысль о том, что его разбудило. Ему казалось, что он слышит какой-то звук, какое-то...

Он затаил дыхание, прислушиваясь к учащенному биению своего сердца.

Звук действительно был — не тот, что разбудил его, другой. Слабый скрип двери.

Джуд знал в своем доме все звуки — знал, как скрипят полы, как скребутся мыши, как завывает ветер в каминном трубе, когда разгуляется вовсю. Он узнал этот звук. Открылась тяжелая передняя дверь, отделяющая крыльцо от прихожей. Осознав это, он понял и то, какой звук его разбудил. Это был медленный скрежет пружины входной двери, ведущей на крыльцо.

— Луис? — позвал он без особой надежды. Это не мог быть Луис. Это пришла кара за его гордыню и суетность.

Медленно заскрипели ступеньки, ведущие из холла наверх, к его комнате.

— Луис? — попытался он позвать еще раз, но из его горла вырвался только хрип, когда он учуял, как пахнет то, что пришло к нему в дом глухой ночью. Это был густой, тяжелый запах — смрад гниющего трупа.

Джуд мог различить в темноте очертания предметов — гардероб, шкаф с посудой, комод, — но очень смутно. Он попытался встать, чтобы укрыться в ванной, подумав при этом, что теперь он слишком стар, чтобы видеть это без подготовки; с него хватило Тимми Батермэна, а ведь тогда он был еще молод.

Дверь в комнату открылась и впустила тени. Одна ил них казалась более плотной, чем остальные.

«Боже, какая вонь».

Шаркающие шаги в темноте.

— Гэдж? — Джуд, наконец, смог подняться. Краем глаза он увидел аккуратную горку табачного пепла в пепельнице. — Гэдж, это ты?..

В ответ раздалось ужасное мяуканье, пронизавшее Джуда страхом до глубины души. Значит, это не сын Луиса, восставший из мертвых, а какой-то другой монстр, не менее жуткий.

Но это был всего лишь Черч, стоявший в двери и кричавший. Глаза его светились, словно фары, залепленные грязью. Потом они метнулись в другом направлении, обратившись к тому, что вошло в комнату следом.