Клеопатра

На протяжении двенадцати лет Антоний подозревал, что Октавиан собирается его уничтожить. Клеопатре волей-неволей приходилось с ним соглашаться. Оба оказались правы. Антоний верно полагал, что не сможет соперничать с бывшим шурином в изворотливости и хитрости (Клеопатра могла бы попробовать, но ей было велено не вмешиваться). Какое несчастье, что Антоний сделался предателем, сокрушался Октавиан. Измена друга отзывается в его сердце невыносимой болью. А ведь он настолько верил Антонию, что разделил с ним власть и отдал ему в жены любимую сестру. Он не хотел воевать даже после того, как неверный соратник унизил свою жену, позабыл родных детей и стал раздаривать римские земли отпрыскам чужеземки. Антоний еще может одуматься (но только не Клеопатра. «Я буду воевать с ней хотя бы потому, что она иностранка, — твердил Октавиан, — по природе своей враждебная нам»). Диктатор уверял публику, что Антоний «пусть и неохотно, отвернется от нее, увидев нашу решимость». Разумеется, Антоний не сделал бы этого ни при каких обстоятельствах. Самый верный из мужчин ни за что не бросил бы возлюбленную. Октавиан на это и не рассчитывал. Еще неизвестно, кто из них сильнее нуждался в Клеопатре: тот, кто ее любил, или тот, для кого она была поводом к войне. Без нее Антоний не мог победить. Не будь ее, Октавиан не смог бы начать войну.

Победой при Филиппах Антоний купил спокойное десятилетие. Теперь оно подошло к концу. Осенью они с Клеопатрой перебрались в Патры, ничем не примечательный городок на берегу Коринфского залива. Оттуда они начали возводить линии обороны по всему западному побережью Греции от Акция на севере до Метон на юге. Главной задачей была защита Александрии и всего Египта, которому Октавиан в конечном итоге и объявил войну. Клеопатра приказала чеканить монеты со своим изображением в образе Исиды. Антоний переправлял золото в Рим на подкуп всех и каждого. Он обладал превосходящей военной силой, но посеять смуту в лагере Октавиана было отнюдь не лишним. Основную часть средств предоставляла Клеопатра. Введенные Октавианом военные налоги вызвали в Риме беспорядки. Между двумя сторонами метались перебежчики. Перед римлянами встала подзабытая дилемма: от кого бежать и к кому примкнуть? Личные симпатии, как правило, оказывались сильнее политических принципов. Над Средиземноморьем кто-то будто провел гигантским магнитом, собирая людей в огромный ком. К Антонию присоединились монархи, получившие власть из его рук в тридцать шестом году. Цари Ливии, Фракии, Понта, Каппадокии привели свои армии и боевые корабли.

Всю зиму ничего не происходило. Второй раз в решительный момент, Антоний медлил начинать войну. Клеопатра не находила себе места. Каждый месяц простоя означал для нее огромные траты. В год на содержание одного легиона уходили сорок — пятьдесят талантов, так что к лету расходы на одну только пехоту должны были составить никак не менее двухсот десяти. Складывалось впечатление, что величайший воин на земле не очень-то стремится на поле боя. Определение, данное кем-то Цезарю: «Создать репутацию для него важнее, чем завоевать провинцию», значительно больше подходит его преемнику. Октавиан навязывал Антонию игру по своим правилам. Антоний ответил вызовом на честный поединок. Ни у того, ни у другого ничего не вышло. Противники обменивались угрозами и оскорблениями, «шпионили друг за другом и изводили друг друга, как могли». Воздух был пропитан слухами, запускаемыми преимущественно Октавианом. В тридцать третьем году диктатор выгнал из Рима восточных астрологов и предсказателей. В их отсутствие ему было проще толковать знамения в свою пользу; Октавиан хотел быть единственным пророком. Говорили, будто статуи Антония и Клеопатры на Акрополе развалились на куски. Кто-то видел двадцатипятиметровых змей с двумя головами. Мраморная скульптура Антония начала кровоточить. В Риме мальчишки, разделившись на войска Октавиана и Антония, устроили двухдневное побоище. «Сторонники Антония» были разбиты в пух и прах. Правдивей всех оказались два говорящих ворона. Хозяин научил одного из них произносить: «Да здравствует Цезарь, наш славный полководец!» Второй кричал: «Да здравствует Антоний, наш славный полководец!» Благоразумным римлянам оставалось только делать ставки и надеяться, что, несмотря на воинственные инвективы, Октавиан с Антонием стоят друг друга.

Хотя у Клеопатры и Антония не было недостатка ни в средствах, ни в опыте, их положение оставалось довольно туманным. Взять хотя бы вопрос об их браке, который и по сию пору остается не более ясным, чем в тридцать втором году до нашей эры. По римским законам, Антоний не мог взять в жены чужеземку даже после официального развода. По греческим и восточным представлениям, их с Клеопатрой и так можно было считать мужем и женой. С египетской точки зрения, в их отношениях не было ничего предосудительного. Формально соправителем Клеопатры был Цезарион, и у нее не было нужды вступать в брак с Антонием, не имевшим в ее стране никакого официального статуса. Для египтян римлянин мог быть ее другом или покровителем, но никак не царем. Однако то, что казалось приемлемым для Египта, было немыслимо в Риме. Какая роль отводилась Клеопатре на Западе? Для нее не существовало подходящей категории: не называясь женой, она могла быть только любовницей, конкубиной. Но если так, почему Антоний приказал чеканить ее портрет на римских монетах? Туманны были и дальнейшие планы египтянки и римлянина. Собирались ли они воплотить в жизнь мечту Александра Македонского, уничтожить границы и сделать мир единым, как гласило пророчество? Или Антоний хотел править всем Востоком, а Клеопатру сделать императрицей? (Тем самым он сыграл бы на руку Октавиану: римлянин терял гражданство, если получал официальный статус в другом государстве.) На деле их планы могли оказаться куда проще и определеннее — например, учредить две столицы, — но они все равно оставались за пределами понимания прямолинейного римского ума. Отношения Антония с колониальной царицей были совершенно противоестественными. Иностранец не мог сделаться равным римлянину. Тем легче было Октавиану создать образ жестокой, ненасытной правительницы, мечтающей завладеть всем миром. Этот образ оказался весьма живучим и убедительным. Классик двадцатого века рисует Клеопатру отвратительным существом, присосавшимся к Антонию, словно пиявка, чтобы с его помощью осуществить дерзкие захватнические устремления, которых у царицы просто не могло быть. Военные цели Антония тоже оставались не совсем ясными. За что он, собственно говоря, собирался сражаться? Возможно, бывший консул действительно хотел восстановить республику, но что делать с матерью его детей, наполовину египтян?

У Октавиана, напротив, все было просто и понятно, по крайней мере, когда речь заходила о войне или мести. Доводы новоявленного диктатора были проще и зримее. Он мастерски сыграл на свойственной соотечественникам ксенофобии: неужели мы, «римляне, властелины большей части света», сдадимся этим варварам? Мир не в последний раз в истории разделился на мужественный, рациональный Запад и загадочный женственный Восток, которому Октавиан объявил своего рода крестовый поход. Он призывал бороться не столько против, сколько за: за римскую стойкость, благонравие и простоту, за все, о чем его шурин позабыл в объятиях Клеопатры. Антоний больше не был римлянином; он превратился в египтянина, подкаблучника, жалкого, бессильного и женоподобного, ибо «тот, кто польстился на царскую роскошь и стал вести себя как женщина, уже не способен рассуждать и действовать как мужчина»[54]. Октавиан высмеивал даже литературный стиль своего врага. И кстати, все уже в курсе, что Антоний пьет? Диктатор больше не вспоминал о наследии Цезаря; теперь он всячески подчеркивал свое божественное происхождение. Весь Рим давно знал, что Октавиан ведет свой род от Аполлона, в честь которого он возвел новый величественный храм.

Чтобы объявить Антония подкаблучником, Октавиану понадобилось определенное мужество. Диктатор публично признал то, что отмечают мужчины, которым довелось играть в теннис с женщиной: в таком поединке больше чести проиграть, чем победить. По мнению римлян, женщину нельзя было считать равным противником. Сыграв на обвинении против Клеопатры, Октавиан сумел нащупать правильную ноту, чтобы разыграть пьесу для целого оркестра. Он приписал царице столько всевозможных пороков, что она стала походить на сказочное чудовище. Эта жестокая, кровожадная демоница была не просто новой Фульвией. Она жаждала заполучить все, что принадлежало Риму. Неужели великий и славный народ, покоривший германцев, растоптавший галлов, захвативший Британию, победивший Ганнибала и разрушивший Карфаген, дрогнет перед «кошмаром в женском обличье»? Что сказали бы его великие предки, если бы узнали, что их сыны, получившие в наследство весь мир, устрашились египетской блудницы со всеми ее евнухами и цирюльниками? Война будет страшной, но чем горше жертва, тем прекраснее победа. На кону римская честь. Долг великой нации «покорить человечество», стать достойными своей славной истории, отомстить за оскорбления и не допустить, чтобы «женщина сделалась равной мужчине»[55].

В начале тридцать первого года выдающийся римский флотоводец Агриппа внезапно совершил бросок к греческому берегу. Старый друг и наставник Октавиана в полной мере обладал решимостью и хваткой, которых так не хватало его командиру. Агриппа отрезал Антония от снабжения и разрушил его южную базу; спохватившись, Октавиан отправил восемьдесят тысяч человек через Ионийское море на берег Адриатики. Они оттеснили противника к северу. Пехота не успела подойти, и Марку Антонию пришлось отступить. Клеопатра пыталась успокоить друга: «Зато мы зачерпнули Цезаря». Дело в том, что захваченная врагом бухта (предположительно современная Парга) имела форму ложки. Октавиан жаждал решительной битвы, к которой Антоний не был готов. Титаническим усилием он обратил противника в бегство. Последовали недели позиционной войны и вялых стычек; люди Октавиана хозяйничали на побережье Западной Греции, войска Марка Антония стояли на юге, у Амбрийского залива. Расположенный в пустынной болотистой местности Акций был на редкость удобной гаванью. Антоний и Клеопатра очень быстро поняли, что заболоченная низина, поросшая осокой и папоротником, куда лучше годится для поля боя, чем для военного лагеря. Наступало время роковых решений. Октавиан безуспешно пытался выманить Антония в море, а тот хотел навязать противнику битву на суше. Весной и летом римский диктатор ограничивался тем, что ловко перехватывал неприятельские обозы. Сколько бы Клеопатра ни иронизировала по поводу Цезаря в ложке, необъяснимая медлительность и ничем не обусловленные решения привели к тому, что они с Антонием начали стремительно терять преимущество. Антония больше всего занимал стратегический вопрос: где предпочтительнее сойтись с Октавианом, на море или на суше? А две армии продолжали смотреть друг на друга с травянистых берегов по обе стороны узкого пролива.

Со стороны лагерь Антония производил неизгладимое впечатление пестротой и пышностью, разноцветьем знамен и блеском доспехов. Рослые фракийцы в черных туниках и сверкающих панцирях мешались с македонянами в алых плащах и мидянами в ярких рубахах. Вышитое золотыми нитями облачение египетских воинов пошло бы царям или мифологическим героям. Блеклая греческая пустошь наполнилась позолоченными шлемами и кирасами, пестрыми плюмажами, сияющими клинками и копьями. Здесь собралось оружие со всего света: фракийские плетеные щиты и колчаны, римские мечи, критские луки, македонские длинные пики[56]. Клеопатра сумела помочь другу не только золотом: в отличие от него она свободно говорила с азиатскими военачальниками на их языках. Египтянка могла объясниться с армянскими всадниками, эфиопскими пехотинцами, мидийскими ополченцами, не говоря уже об их правителях. В восточных войсках царило единение. В Азии могущественные царицы были не в диковинку. Канидий не ошибался. Присутствие Клеопатры напоминало воинам о том, что им предстоит сражаться вовсе не за римскую республику, к судьбе которой они в большинстве своем были совершенно равнодушны. Азиатские цари не симпатизировали ни Антонию, ни Октавиану, против которого они с радостью объединились, как в восемьдесят девятом году, при Митридате, призвавшем их предков не покоряться Риму. Клеопатра, которой волею судеб довелось оказаться в эпицентре римской политики, оставалась одной из них. Марк Антоний отверг лишь одного, самого преданного и расторопного из своих помощников. Ирод явился в лагерь с мешками золота, хорошо обученной армией и большим запасом кукурузы. Заодно он готов был дать римлянину дружеский совет. Стоит ему убить Клеопатру и аннексировать Египет, и дела сразу пойдут на лад. Доставленные Иродом войско и провиант были с благодарностью приняты, но сам он пробыл в лагере недолго. В благодарность за бесценный совет его отправили разбираться с набатейским царем Мальхузом, задержавшим платежи за битум. Клеопатра велела доверенным лицам покрепче стравить обоих. Пусть загрызут друг друга.

При ближайшем рассмотрении все было далеко не так радужно. Губительное для армии в полевых условиях ожидание затягивалось. С наступлением жары жизнь в лагере делалась все труднее. Присутствие Клеопатры постепенно переставало вдохновлять солдат. Ирод совершенно справедливо приписывал свое отстранение ее влиянию. То, что царица играла в войске важную роль, было вполне естественно: в конце концов, она была верховным главнокомандующим Египта и считала своим долгом следить за приготовлениями и ходом военных действий. Однако Клеопатра полагала, что вовсе не нуждается в друзьях, кроме Антония. Женщина, от речей которой сохранились лишь жалкие крохи, никогда не упускала возможности высказаться и не считала нужным добавлять, подобно испанской королеве Изабелле: «Надеюсь, ваша светлость простит меня за то, что я говорю о вещах, в которых ничего не смыслю». У римской части лагеря были причины обижаться на Клеопатру, но чем громче они выражали свою обиду, тем высокомернее делалась египтянка. Командирам Антониевых легионов была невыносима сама мысль о том, женщина ведет себя как равный партнер их полководца. Его ближайшие соратники терпеть не могли царицу. Клеопатра загнала себя в угол: чтобы унять ропот, ей надо было покинуть лагерь. Остаться означало усугубить недовольство. Наверное, она и вправду перегибала палку. В шатре Антония все чаще вспыхивали бурные ссоры.

Клеопатре не удалось подружиться с Гнеем Домицием Агенобарбом, самым надежным и преданным человеком из окружения Марка Антония. Убежденный республиканец, Агенобарб был в числе сенаторов, бежавших в Эфес прошлой весной. Он славился отвагой и неподкупностью. Египтянка и римлянин не понравились друг другу с первого взгляда. Агенобарб отказывался произносить полный титул царицы. Для него она навечно осталась просто Клеопатрой. Она пыталась купить его расположение, но лишний раз убедилась в том, что Гней Домиций столь же тверд, сколь Планк ненадежен. К несчастью, Агенобарб не умел держать язык за зубами. Он не скрывал своего отношения к Клеопатре и не раз повторял, что войны можно было избежать. Гней Домиций был замешан в заговоре против Цезаря и сражался против Антония при Филиппах. Потом они помирились, и с этих пор Агенобарб неизменно поддерживал старшего триумвира. Он был его правой рукой в борьбе против Октавиана и немало сделал для спасения репутации своего друга после Подношений. Кроме того, Агенобарб был помолвлен с дочерью Антония. Верные товарищи через многое прошли вместе: в Парфии Гней Домиций показал себя бесстрашным и талантливым военачальником. Когда Антоний впал в уныние, он взял командование на себя. Когда обстановка в Акции сделалась для него совершенно невыносимой, Агенобарб сел в лодку и уплыл к Октавиану. Антоний был глубоко подавлен. Он отправил вслед за бывшим ратником его вещи, друзей и рабов. Клеопатра только посмеялась над подобным прекраснодушием.

Царица не могла не замечать, что в лагере ей не рады. Стояла невыносимая жара, вокруг палаток вились тучи москитов, и даже богато украшенный двадцативесельный флагман «Антония» не внушал солдатам бодрости. Припасы приходилось экономить. От голода люди становились все злее. А сундуки Клеопатры ломились от сокровищ. Римские солдаты привыкли, что их командиры едят с ними из одного котла и спят на земле; египтянке такая демонстрация равенства была чужда. Антоний отовсюду слышал одно и то же: царицу нужно убрать, но оставался глух к увещеваниям. Даже верный Канидий полагал, что Клеопатре лучше уехать. Она хорошо помнила о судьбе несчастной Фульвии. Даже в Египте женщин-полководцев не очень-то жаловали, что наглядно продемонстрировала недолгая военная карьера ее сестры во время осады Александрии. У нее не было никакого боевого опыта. Ирод не сомневался, что Антоний никогда не расстанется с любовницей, «ибо слух его закрыт для всех, кроме Клеопатры». Когда-то ей уже пришлось отступить, пропустив вперед Цезаря. Отчего не сделать этого снова?

Октавиан объявил войну именно Клеопатре, и она имела все основания желать возмездия. Много лет назад собственные военачальники лишили ее короны и дома, вынудив бежать в пустыню. Царице вечно не везло с посредниками; она не могла доверить свою страну никому, кроме Антония. Ставки оказались слишком высоки: на весах была судьба династии Птолемеев. Если бы Октавиан и Антоний заключили мир, Египет принесли бы в жертву новому союзу. Главная загадка тридцать первого года не в том, осталась Клеопатра в лагере или уехала, а в том, почему женщина, мастерски разрешавшая межнациональные конфликты у себя дома и умевшая смирить гордыню римлян, упорно не желала искать общий язык с приближенными своего возлюбленного. В лагере ее ненавидели и боялись. Многих покоробило то, как она обошлась с отважным Геминием. Друзья Антония и верные ему сенаторы в один голос говорили о том, что «сыты Клеопатрой по горло». Она была мстительной, непредсказуемой, капризной. Прожитые годы и пройденные испытания не сделали царицу более гибкой, чем она была в юности. Клеопатра слишком привыкла к абсолютной власти. Между тем Октавиан заблокировал выход из залива, полчища москитов с каждым днем делались все злее, и в довершение всего в лагере началась эпидемия малярии. Вокруг царила страшная духота. Небольшое облегчение наступало лишь к полудню, когда с запада начинал дуть свежий ветер; за несколько часов он, усиливаясь, уходил к северо-западу и стихал на закате.

Месяцы бездействия изменили расстановку сил. Антоний и Клеопатра, поначалу собиравшиеся заманить Октавиана в Амбрийский залив, оказались заперты в прозрачной синей бухте без малейшего пространства для маневра. Дадим слово Плутарху: «Главная задача полководцев состоит в том, чтобы навязать сражение более слабому противнику и избегать встречи с более сильным». Антоний упустил время и потерял преимущество. В августе ему пришлось обложить данью окрестные города, чтобы накормить солдат. Среди бедолаг с мешками на плечах, которых кнутами сгоняли в лагерь по горным тропам, был и прадед Плутарха.

То, чего не сделали блокада, недуг и мучительная скука, довершили дезертиры. Рабы и восточные царьки бежали из лагеря при первой возможности. Двух беглецов, сенатора и сирийского царя, схватили, подвергли пыткам и казнили в назидание остальным. Антоний, потерявший голову от переживаний, прогуливался по берегу на глазах у вражеских солдат, не заботясь о том, что его могут похитить. Римлянин и раньше был подозрительным, а измена Агенобарба потрясла его до глубины души. Согласно легенде, он перестал доверять даже Клеопатре и начал опасаться, что она собирается его отравить. Чтобы доказать свою невиновность царица якобы приготовила яд и выхватила смертоносный кубок из рук возлюбленного, когда тот уже собирался поднести его к губам. Стала бы она это делать, если бы действительно хотела убить Антония? Яд тут же опробовали на пленном, и устроенный Клеопатрой опасный спектакль возымел действие (сомнительная история. Антоний был единственным защитником царицы и едва ли мог забыть об этом даже в столь подавленном состоянии). Египтянка поссорилась даже с Деллием, все лето набиравшим рекрутов. Стычка произошла за обедом, когда Деллию не понравилось вино. Оно кислое, заявил римлянин, а вот у Октавиана всегда подавали лучшие сорта. Вскоре Деллий сбежал, испугавшись, что Клеопатра хочет его убить. Об этом он якобы узнал от одного из царских лекарей. Угроза для жизни была вполне уважительной причиной, чтобы в третий раз сменить сторону. Деллий уплыл к Октавиану, использовав против Антония то, что Цезарь называл самым страшным оружием: эффект неожиданности. Вместе с ним уплыли планы сражения.

В конце августа Марк Антоний собрал военный совет. Дело было плохо: наладить снабжение не удавалось, ночи делались все холоднее, впереди была зима. Полководцу предстояло наконец задуматься над вопросом, решение которого он откладывал на протяжении всего знойного лета. Тактика давалась Антонию легче стратегии; его нельзя было назвать решительным человеком. Клеопатра тем временем утратила расположение даже Канидия. Старый военачальник предлагал уйти на север и дать сражение на земле. Они же римляне в конце концов; морские битвы не их конек. Антонию прежде не приходилось командовать кораблями. Море можно спокойно оставить Октавиану, а самим набрать рекрутов в Македонии и Фракии. Канидий прекрасно понимал, что уйти на север означало отдать врагу египетский флот. Для Клеопатры пожертвовать флотом значило поставить под удар Египет. Царица принялась отчаянно спорить, отстаивая преимущества морского сражения. Ее аргументы были по-своему убедительны: для войны на суше у Антония не хватало солдат; без кораблей они не смогли бы добраться до Италии; переход армии через горную гряду мог обойтись слишком дорого: со времен парфянского похода прошло всего пять лет. Свою позицию Клеопатра подкрепила актуальной исторической аналогией. Для войны против Цезаря Помпей собрал огромную, шумную, многоязычную армию под командованием восточных царей и греческих правителей. Клеопатра сама предоставила ему шестьдесят кораблей. В той войне погиб отец Агенобарба, бывший на стороне Помпея. Антоний сражался в войске Цезаря. В августе сорок восьмого года Помпей решил бросить свой флот, значительно превосходивший морские силы Цезаря. Когда он понял, что допустил роковую ошибку, было слишком поздно. После страшной и бессмысленной бойни некогда славный полководец утратил армию, честь и рассудок и чудом выжил лишь для того, чтобы быть обезглавленным в полосе прибоя у египетского берега.



Антоний выбрал море. Плутарх полагает, что его чувства взяли верх над разумом, однако один из самых выдающихся полководцев того времени едва ли в первую очередь руководствовался такими соображениями, как спокойствие Клеопатры и сохранность ее кораблей. В распоряжении Октавиана была мощная, сплоченная, говорящая на одном языке римская армия. На суше преимущество было за ним. В море обе стороны могли уравнять силы. Именно это Антоний пытался втолковать своим приближенным, многие из которых вообще не умели плавать. Начинать войну с поражения он не желал. (У Октавиана есть отличное высказывание на эту тему: «Где и во имя чего не велась бы война, первое поражение лишает человека мужества и становится залогом окончательного проигрыша».) Объяснения Антония были прерваны яростным выпадом одного из ветеранов. Сплошь покрытый боевыми шрамами солдат спросил командира, как смеет тот оскорблять его раны, доверяясь «жалким деревяшкам». Он уговаривал Антония: «Оставь море египтянам с финикийцами. Наше дело земля, на которой мы привыкли стоять до победы или до смерти». Антоний, «более других полководцев своего времени наделенный даром красноречия», поглядел на солдата с сочувствием и ничего не ответил.

В последние дни августа ноздри Клеопатры щекотал знакомый запах. Полдневный бриз приносил в лагерь острый аромат кедровой смолы. Так пахло в александрийской гавани семнадцать лет назад; по старому римскому обычаю Антоний вытащил на берег восемьдесят кораблей и предал их огню. Этим судам не хватало команды, а оставлять их Октавиану было нельзя. Враг должен был знать, что происходит: зарево от пожара было очень ярким. Впрочем, огонь вскоре потушила внезапно разразившаяся буря, шторм бушевал над побережьем четыре дня. Когда прояснилось, у воды валялись лишь обгоревшие обломки. В ночь на первое сентября люди Клеопатры тайком перенесли ее сундуки на «Антонию». Золото и драгоценную утварь погрузили на специальные транспортные корабли. На суда устанавливали мачты и паруса. С рассветом двадцать тысяч пехотинцев, а с ними тысячи лучников и пращников поднялись на борт. Мощные удары множества весел разом рассекли безмятежную гладь залива. Три эскадры одна за другой выходили в море из узкой, похожей на полумесяц гавани. Клеопатра осталась охранять оставшиеся шестьдесят кораблей. Участвовать в битве она не собиралась.

Флот Октавиана стоял в миле от залива в таком же порядке, как у противника. Через считанные мгновения залив огласило пение боевых труб и крики командиров. Двести сорок кораблей Антония с веслами наготове и поднятыми парусами стояли против четырехсот шести Октавиана, оставшиеся на суше наблюдали за происходящим с берега. В полдень Октавиан приказал северной эскадре отойти назад, чтобы отвлечь неприятеля. Суда выдвинулись в открытое море. Воздух наполнился криками. С боевых башен Антониевых кораблей посыпался град стрел и камней. Весла и рули судов Октавиана превращались в щепки. С берега Клеопатра видела, как его люди атакуют, а войско Антония защищает свои плавучие крепости. Яростная битва продолжалась до середины дня. В три пополудни левая эскадра Октавиана попыталась обойти Антония, оттеснив его к северу. Центр остался неприкрытым. Внезапно корабли Клеопатры подняли паруса и, ловко используя ветер, вклинились в самую гущу боя, отвечая на дождь камней и стрел меткими копьями. Солдаты Октавиана, онемев от изумления, смотрели, как на них несется египетский флагман, распустив пурпурные паруса. Его было не остановить. Потрясение врагов сделалось еще сильнее, когда корабли Антония перешли на весла и устремились за ним.

По словам Плутарха, Антоний был скорее растерян, чем напуган. Антонию и Клеопатре удалось спасти треть своих судов и египетское золото в придачу. Разумеется, их дерзкий маневр был продуман заранее; иначе Клеопатра не стала бы прятать сундуки и устанавливать на свои суда паруса. Царица выбрала момент с виртуозной точностью и ловко воспользовалась попутным ветром. Октавиан знал о плане маневра от Деллия и, как полагает Дион, посвятил в него своих людей. Антоний и Клеопатра не собирались биться до конца. В их планы входило прорвать блокаду и открыть путь в Египет. Обращаясь к солдатам с речью перед боем Октавиан, если верить Диону, сказал: «Теперь, когда они слабее нас и пытаются бежать, увозя с собой несметные богатства, наша задача помешать им и захватить трофеи». Второго сентября несколько кораблей, предположительно маневренных галер с обтекаемыми носами, кинулись в погоню за беглецами.

Клеопатра ждала возлюбленного в открытом море. С двумя приближенными он перешел на борт «Антонии». Встреча вышла не больно радостной: римлянин избегал смотреть в глаза своей подруге, не от гнева, а от стыда. Что-то пошло не так. Возможно, люди Антония с самого начала не собирались следовать за ним. Клеопатра настаивала, что основная часть армии должна вернуться с ней в Египет. Солдаты то ли не смогли это сделать, то ли не захотели. Возможно, они предпочли римлянина чужестранке; в лагере давно ходили такие разговоры. Не исключено, что Антоний и Клеопатра не обговорили всех деталей своего маневра или она решила действовать на свой страх и риск. Царица рвалась в Александрию, город, который она в случае поражения в Греции могла больше никогда не увидеть. Дион считает, что Антоний бежал, поскольку ему показалось, будто Клеопатра терпит поражение. А может быть, все шло по плану, но только потом стало ясно, к чему он мог привести; гадать, опираясь на туманные источники, можно до бесконечности. В любом случае у Антония не было нужды признавать поражение, ведь битва, больше похожая на отдельные стычки, продолжалась еще несколько дней и окончилась ничем. Даже Октавиан не мог сказать, кто в итоге одержал верх. Провалился план или был плохо продуман с самого начала, но фраза «Я же говорил» висела в соленом воздухе. По словам Плутарха, Антоний был раздавлен своей беспомощностью. «Не глядя на Клеопатру, он прошел на нос корабля и долго сидел там, обхватив голову руками». Полководец очнулся лишь тогда, когда на горизонте показались неприятельские галеры. Он приказал повернуть в сторону врага окованный железом нос флагманского корабля. «Антония» выстояла в схватке, но Клеопатре пришлось пожертвовать египетским флагманом и одним из кораблей, перевозивших ценности.

Отбив атаку, Антоний вернулся на нос. Поникнув головой, бессильно уронив руки, герой Филипп и новый Дионис безучастно глядел на море. Путешествие не север вышло горьким. И тихим. Антоний дни напролет сидел один, «то ли гневаясь на Клеопатру, то ли не желая опечалить ее своим укором». План, со стороны казавшийся актом отчаяния, на самом деле был вполне логичным. Но теперь полководец не мог избавиться от ощущения, что он предал своих людей. Солдаты хранили ему верность, когда отвернулись командиры, сенаторы и цари, а он бросил их на произвол судьбы, позорно бежав вместе с Клеопатрой. Результаты битвы при Акции остаются спорными до сих пор, но Антоний ясно понимал, что это поражение означает лично для него. Римскому военачальнику полагалось драться до конца, несмотря ни на что. Марк Антоний знал цену доблести и славы: его особняк украшали девяносто бронзовых таранов, добытых в морских сражениях (они принадлежали Помпею). Слава покинула его навеки, просочившись, как вода сквозь пальцы.

Через три дня Клеопатра причалила к мысу Тенар на южной оконечности Пелопоннесского полуострова, чтобы пополнить запасы еды и провизии. Согласно мифу, на том самом месте Геракл отыскал вход в подземное царство. Подле царицы все время были две верные служанки: Ирада, которая делала ей прически, и камеристка Хармион. Добрые женщины без конца упрашивали любовников поговорить или, по крайней мере, «вместе сесть за стол и отойти ко сну». Через некоторое время беглецов нагнали оставшиеся транспортные суда с вестями о том, чем кончилось дело при Акции. Решительная битва заняла четыре часа. Флот Антония долго сопротивлялся, но в конце концов был уничтожен. На волнах среди обломков кораблей качались тела в пурпурных с золотом плащах. На суше войско стояло твердо. Растроганный Антоний оделил солдат щедрыми подарками, раздав им золото и серебро из дворца Клеопатры. Суровые воины со слезами на глазах отвергли дары. Их забрал командир, пообещав надежно спрятать ценности и сохранить на случай надобности. Антоний и Клеопатра продолжали путь по Средиземному морю к Египту. Сойдя на пустынный берег на северо-западе страны, они разошлись в разные стороны.

Антоний спешил к оставшимся в Ливии четырем легионам в надежде перегруппировать силы. Клеопатра возвращалась в Александрию, утратив возлюбленного, флот и изрядную часть богатства. Она покинула Акций первой, на быстром и мощном корабле и рассчитывала обогнать дурные вести. Царица понимала, чем чревато возвращение в родной город после катастрофы, и потому велела раздобыть побольше цветов. На следующий день в александрийскую гавань вошли корабли, украшенные благоухающими гирляндами. На палубе хор распевал победные гимны под аккомпанемент флейтистов. Клеопатра недрогнувшим голосом сообщила собравшемуся на причале народу о небывалом триумфе. Почти в тот же день девятнадцать легионов и двенадцать тысяч всадников Антония, отчаявшись дождаться командира, перешли на сторону Октавиана, начинавшего привыкать к вкусу победы.

Глава 9





Глава 9

Самая нечестивая женщина в истории




Я был равен богам во всем, кроме бессмертия.

Еврипид



Поражение, как известно, сирота. Клеопатре не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в справедливости этой поговорки. Ее уловки переставали действовать. Греческая элита, которой царица никогда не нравилась, могла воспользоваться катастрофой при Акции, чтобы объявить, будто царица отдала Египет римлянам. Она не желала позволить им наслаждаться ее поражением и не собиралась ждать, пока ее сбросят с престола. Прежде чем вернуться, Клеопатра приказала арестовать и убить всех своих сколько-нибудь значимых противников, конфисковав их поместья и деньги. Она изыскивала дополнительные средства, где и как только могла, не гнушаясь изъятием сокровищ из храмов. Деньги должны были понадобиться в любом случае, хотя бы для того, чтобы отсрочить неизбежное. Клеопатра снарядила новую армию и принялась создавать новые союзы. Артавазд, непокорный царь Армении, проведший последние три года в заключении в Александрии, был казнен, и его отрубленную голову отправили в Мидию. Царица рассчитывала на помощь мидийского царя, старого врага Артавазда, но тот не спешил присягать ей в верности.

Как и прежде, Клеопатра обратилась за помощью на восток, где у нее были торговые связи и давние сторонники, где цари были царями, а у Октавиана не было влияния. Когда Антоний вернулся в Александрию, он застал подругу за «самым дерзновенным и удивительным занятием». Перешеек отделял Средиземноморье от Суэцкого залива на восточной границе Египта. Клеопатра намеревалась большими силами перетащить корабли шестьдесят пять километров по суше из Средиземноморья в залив, чтобы потом выйти в Красное море и перебраться со свитой и казной подальше от Египта, возможно, даже в Индию, «туда, где нет войны и рабства». В безвыходном положении склонность Клеопатры к грандиозным проектам проявилась в полной мере: теперь нетрудно было поверить, что она и вправду собиралась покорить Рим. Ее планы касательно Красного моря не были такими уж несбыточными для страны с многовековой историей перетаскивания огромных каменных блоков на большие растояния. Большие корабли Птолемеев — они достигали ста двадцати метров в длину и восемнадцати в высоту — несколько веков назад уже перетаскивали по деревянным валикам, равномерно расположенным вдоль портовых каналов. Для этого использовали смазанные жиром шкуры. Корабли также можно было разобрать на части. Тем не менее данное предприятие было неосуществимо для правителя, который поссорился с обитателями другой стороны перешейка. Там жили набатеи, потерявшие не один год в бессмысленной склоке с Иродом из-за науськивания Клеопатры. Набатеи сжигали каждый египетский корабль по мере того, как их вытаскивали на берег. Для Клеопатры это поражение было особенно горьким: ведь именно отсюда когда-то началась ее дорога к трону.

Ирод был для Антония естественным союзником: в пустыне Октавиан нипочем не справился бы с их объединенными силами. Но никому на свете беды Клеопатры не доставляли столько удовольствия. Она сама отдала Ироду все козыри, отпустив его из Акция, и он постарался как можно скорее примириться с Октавианом. Прибыв на Родос, иудейский царь устроил целое представление. Одетый как простолюдин, он снял диадему перед тем как ступить на берег. С новым властелином Рима Ирод был честен и откровенен. Да, он был безгранично предан Антонию — таков, увы, его характер. Принципиальность — его отличительная черта. Ведь друзья, объяснял Ирод, должны жертвовать друг ради друга «душою, и телом, и самим естеством». Если бы не война с набатеями, он, без сомнения, и сейчас был бы рядом с Антонием. Ирод признался, что бросил своего старого друга только из-за египтянки. А ведь он предупреждал Антония, что эта связь до добра не доведет. Историки умалчивают, удалось ли Ироду удержаться от смеха, когда он произносил эту речь. Выслушав его, Октавиан заявил, что благодарен Клеопатре, ведь из-за нее у него теперь есть такой прекрасный союзник. (А благодарность самого Ирода была сильна вдвойне — ведь своей короной он был обязан страху римлян перед Клеопатрой.) Октавиан милостиво водрузил диадему на голову Ирода и отправил его обратно с римскими подкреплениями. Тем временем Клеопатра денно и нощно пыталась заключать военные союзы с соседними народами. Пока ей удалось мобилизовать лишь отряд гладиаторов, хорошо подготовленных бойцов, которые готовились к играм в честь ожидавшейся победы. Гладиаторы шли на юг с территории современной Турции. Ирод сделал так, что дальше Сирии им уйти не удалось.

Потерпев неудачу на востоке, Клеопатра обратила свой взор в другую сторону. Риму пока еще не удалось полностью подчинить себе Испанию, мятежную провинцию с плодородными землями и серебряными рудниками. Даже если для царицы закрыто Средиземное море, даже если бы она была не в состоянии продолжать войну против Октавиана, у нее еще сохранялась возможность выйти в Индийский океан и обогнуть Африку, чтобы покорить испанские племена и основать новое царство. Это не было вовсе безумной идеей; до Клеопатры такое уже пытался проделать один весьма харизматичный лидер. В восемьдесят третьем году вышедший из подчинения римский проконсул Серторий, к ужасу его соотечественников, захватил Испанию. Прозванный испанскими сторонниками новым Ганнибалом, он поднял восстание и почти добился создания независимого государства[57]. Клеопатра на полном серьезе рассматривала такой вариант, и Октавиан опасался, что ей удастся повторить успех Сертория. Для царицы война на своей территории равнялась самоубийству: после предательства Ирода у нее оставался только Египет. Народ был ей верен, а жители Верхнего Египта выразили готовность встать на защиту своей властительницы, но Клеопатра отговорила их от этого шага: против войск Октавиана у них не было ни малейшего шанса. Кроме египтян, рассчитывать приходилось лишь на четыреста преданных галлов и остатки флота.


По своему накалу битва при Акции уступала предшествующим ей ожесточенным столкновениям и сама по себе была не такой уж кровопролитной. Истинная кульминация войны состоялась в Александрии спустя несколько месяцев. Клеопатра вновь потерпела неудачу и отчаянно пыталась спасти положение. В ее дворце кипели лихорадочные приготовления; Плутарх утверждает, что помимо разработки испанских и индийских планов там вовсю экспериментировали с ядами. Клеопатра собрала большую коллекцию ядовитых веществ, которые проверяла на заключенных и животных, чтобы определить, какое из них принесет самую быструю и легкую смерть. Царица не паниковала и не оплакивала поражение; как и много лет назад, в пустынном лагере, ее мужество оставалось при ней. Слово «потрясающая» рано или поздно всплывает при описании жизни Клеопатры, и ее поведение после поражения действительно не может не вызывать восхищения, так она была энергична, тверда и находчива. Даже через две тысячи лет можно почувствовать, как интенсивно работал ее мозг, пытаясь найти выход.

Про Антония того же сказать нельзя. Распустив свиту, он метался по Северной Африке в обществе бывшего наставника и приближенного командира. Относительное одиночество давало ему успокоение. Римлянин рассчитывал сосредоточить войска, но вскоре обнаружил, что четыре его легиона перешли на сторону врага. Придя в отчаяние, он пытался покончить с собой, но друзья спасли его и отвезли в Александрию. Антоний вернулся во дворец без подкрепления и, по выражению Диона, «без особых достижений». Наступила поздняя осень, время посевной. Клеопатра как раз занималась своим злополучным проектом в Красном море. В результате ей пришлось ограничиться укреплением подступов к Египту. Нельзя исключать, что царица обдумывала возможность устроить покушение на Октавиана. Антоний старался никому не показываться на глаза. Он приказал соорудить длинную дамбу в александрийской гавани и поселился в хижине на самом ее конце, у подножия маяка. Подобно Тимону Афинскому, он объявил, что находится в изгнании, «поскольку с ним обошлись несправедливо, а его друзья оказались неблагодарными, и он возненавидел все человечество». Дион почти жалеет своих героев: число тех, кто, получив дорогие подарки и почести от Антония и Клеопатры, бросили их трудную минуту, поражает воображение. Царицу, впрочем, такая неблагодарность нисколько не смущала. Возможно, они с Антонием вообще по-разному понимали благодарность. Клеопатре было проще принимать действительность такой, какова она есть.

Антоний пробыл отшельником недолго и скоро вернулся во дворец. Клеопатре не составило труда заманить друга обратно в тенистые рощи и роскошные покои. Новости были по-прежнему невеселыми: Канидий прибыл в Александрию, чтобы сообщить, что армия Антония сдалась Октавиану. Теперь у их противника было даже больше людей, чем нужно. Он также сжег захваченные корабли. Затем Антоний и Клеопатра узнали о предательстве Ирода, тем более обидном, что к нему был отправлен самый опытный переговорщик с целью убедить его сохранить им верность (тот самый друг, к помощи которого Клеопатра прибегала, чтобы заставить Антония забыть Октавию). Он не только провалил задание, но и воспользовался возможностью перебежать к врагу. Римский губернатор Сирии перешел на сторону Октавиана, так же поступил Николай Дамасский.

Египтянка и римлянин не стали обвинять друг друга. Клеопатра предпочитала смотреть в будущее, а не зацикливаться на прошлом, рассудив, что дружескими увещеваниями и упреками Антонию уже не поможешь. В том, что касается укоров, она была согласна с Плутархом: в несчастье лучше прибегнуть к добрым словам, а не к обвинениям, ибо «в такие времена нет пользы от дружеской откровенности или слов горького порицания». Но Антоний был другим человеком; поражение при Акции лишило его легендарного безрассудства и «неотразимого мужества». Перед Клеопатрой стояло две задачи: поддержать любовника и подготовить побег. Постепенно Антоний немного примирился с горькой реальностью. Царица развеяла его тоску и помогла избавиться от безысходности. Теперь она думала за обоих.

Потеряв надежду, Антоний позабыл страх; вернувшись во дворец, он без особого повода «вовлек весь город в череду празднеств, попоек и гуляний». Клеопатра организовала пышные торжества в честь совершеннолетия их с Антонием сыновей от предыдущих браков: 15-летнего Антилла и 16-летнего Цезариона. Согласно греческим обычаям, Цезарион теперь мог идти на военную службу. Антиллу же наконец было позволено снять детскую тогу с пурпурной каймой. Смешав египетские и римские традиции, Антоний и Клеопатра отпраздновали вхождение мальчиков во взрослую жизнь. Обоих записали в войска, чтобы поднять боевой дух египтян. В течение нескольких дней в городе царил разгул. Дион утверждает, что Антоний и Клеопатра организовали эти празднества, чтобы взбодрить народ: Клеопатра давала понять своим подданным, что «у их полководцев есть достойная смена». Что бы ни произошло, династия Птолемеев выживет. Осенью Цезариона уже называли фараоном. Антоний и Клеопатра смеялись в глаза Октавиану. Ведь у них были сыновья, а значит, будущее, а у него — нет.

В течение осени послы курсировали между противниками, неся взятки и подношения в одну сторону и угрозы и обещания в другую. Клеопатра просила об одном: оставить царство ее детям. Одно дело было расстаться с жизнью и совсем другое, совершенно немыслимое, пожертвовать детьми и страной. Больше всего царица боялась, что не оставит наследников. Ее детям было от семи до семнадцати лет, старшему уже доверяли править в отсутствие матери. Клеопатра отправила Октавиану золотой скипетр, корону и трон. Она была готова отречься от престола в обмен на помилование, рассчитывая, как предполагает Дион, что «хотя он и ненавидит Антония, над ней он все-таки может сжалиться». Антоний считал, что ему позволят поселиться в Египте или хотя бы в Афинах. Октавиан проигнорировал просьбу Антония, но ответил Клеопатре. Официально он отправил в ее адрес одни угрозы, но в частном письме согласился проявить к ней снисхождение при одном условии: казнить Антония или по крайней мере отправить его в изгнание (подарки Октавиан оставил себе). Антоний попытался напомнить бывшему шурину об их родственных связях, «любовных похождениях» и дружеских розыгрышах. Чтобы доказать свою искренность, он выдал остававшегося в живых убийцу Цезаря, которого укрывал все эти годы. Полководец готов был даже убить себя, «если это спасет Клеопатру». И вновь ответом ему было ледяное молчание. Убийцу Цезаря казнили.

Грустная правда заключалась в том, что Антонию было нечего предложить. Положение Клеопатры было чуть более выгодным: в ее распоряжении по-прежнему находились величайшие богатства, до сих пор неподконтрольные Риму. Октавиан не мог достичь своих целей, не заполучив ее легендарные сокровища: золото, жемчуга и слоновую кость. Они давно сделались одной из главных причин войны. Из-за лавины дезертирства изоляция Антония и Клеопатры дошла до того, что им не с кем было посылать корреспонденцию. Вначале пришлось использовать в качестве посланника учителя детей. Третье письмо вместе с изрядным запасом золота доверили пятнадцатилетнему Антиллу. Золото Октавиан оставил себе, а мальчика отправил обратно. Не совсем понятно, в какой мере обе стороны были искренни: Дион предполагает, что Антоний и Клеопатра просто оттягивали время и готовились к реваншу. В любом случае предложения были ничуть не менее откровенными, чем ответы на них. Октавиан не мог всерьез рассчитывать, что Клеопатра убьет Антония. Ее брат ничего для себя не добился, убив уже поверженного Помпея. К тому же не было никаких гарантий, что диктатор выполнит обещание. Мог ли он помиловать женщину, которой сам объявил войну, да еще с такими театральными эффектами? Клеопатра не собиралась предавать Антония. Она всегда распознавала ловушки. Нет уж, пусть Октавиан сам избавляется от бывшего шурина.

С последним посланником от Клеопатры Октавиан отправил обратно талантливого переговорщика (так он пытался перехитрить египтянку). Тирс был хорош собой, убедительно говорил и более чем подходил для переговоров с женщиной, которая, по словам Плутарха, «была надменна, гордилась своей неземной красотой», и, как пишет Дион, «считала, что все человечество обязано ее любить». Историк называл Клеопатру маниакально тщеславной, настолько уверенной в собственной неотразимости, что она позволила Тирсу убедить себя, будто Октавиан, с которым она никогда не встречалась, увлечен ею. Царица, пожалуй, переоценивала свое влияние на молодых римских полководцев. Клеопатра провела много времени с этим утонченным интеллектуалом и напоследок осыпала его дорогими подарками. Они подолгу оставались наедине. Чувства Тирса остались для нас тайной, но в Антонии взыграла ревность. Он приказал схватить посла, высечь его и отправил обратно с письмом следующего содержания: человек Октавиана вел себя неподобающим образом. Если его хозяин не согласен с таким наказанием, ему не составит труда получить компенсацию. «Выпори одного из моих дезертиров, — посоветовал Антоний, — и мы квиты».

У Клеопатры тоже было полно дел, но самым главным она считала заботу о возлюбленном. Царица проявляла к незадачливому полководцу удивительную нежность и терпение. Свой тридцать восьмой день рождения она отметила скромно, «как подобало в ее плачевном положении», зато на праздник для Антония в январе не пожалела средств. Римлянин по-прежнему надеялся, что ему будет позволено тихо дожить свой век в стороне от борьбы за власть и политических баталий, но понимая, что его надежда иллюзорна. Клеопатра постралась, чтобы Антоний встретил свой пятьдесят третий день рождения в кругу самых верных друзей, и «многие из тех, кто пришел на ужин бедняками, ушли с него богачами».

На самом деле радоваться было нечему. Октавиан публично продолжал угрожать Клеопатре, а в частной переписке обещал прощение, только, если она убьет Антония. Царица стояла на своем. Она продолжала опыты с ядами, хотя кобры, о которой пишет Плутарх, скорее всего, не существовало. Ей нужен был токсин, который бы незаметно и безболезненно подавлял чувства, так, чтобы со стороны это выглядело как обычный сон. Для эллинистического монарха, хорошо знакомого с ядами и противоядиями, подобного рода увлечения были обычным делом. Клеопатре ассистировал ее личный врач Олимп. В те времена, если бы вам понадобился хороший яд, проще всего было обратиться к александрийскому лекарю. Ни Олимп, ни Клеопатра не могли не знать, что кобра совершенно не годится. Роскошные пиры и попойки продолжались, хотя и под другим названием; Антоний и Клеопатра распустили Общество Отчаянных Гуляк и основали новое, ничем ему не уступающее «пышностью, роскошью и великолепием». То ли это был черный юмор, то ли мрачное отчаяние, но общество это назвали Соратниками Смерти. Те, кто возлежал на мягких дворцовых скамьях, клялись умереть вместе с пригласившими их хозяевами. Под личным контролем Клеопатры рядом с храмом Исиды на узкой песчаной полосе недалеко от дворца было в спешке построено причудливое двухэтажное здание с видом на Средиземное море. То был ее «необычайно величественный и прекрасный» мавзолей.

Зимой наступило небольшое облегчение: стало ясно, что Октавиан не выступит в поход, пока не потеплеет. Полководцу пришлось вернуться с Самоса в Рим, где назревали волнения. Недовольных солдат надо было чем-то занять. Октавиан вернулся на Восток только в начале весны. Навигация еще не началась; диктатор передвигался с такой скоростью, что «Антоний и Клеопатра узнали о его отбытии и возвращении в одно и то же время». В Сирии Октавиана приветствовал новый сердечный друг: стоило его людям высадиться на Финикийском побережье, как Ирод тотчас же отправил им подарки и провизию и разместил уставших путешественников в своем дворце. Он обеспечил Октавиана всем необходимым для предстоящего перехода, совсем как шесть лет назад Клеопатру, только на этот раз по доброй воле. Царь снабдил Октавиана суммой, эквивалентной четырехгодовому доходу египтянки от Иерихона (римляне должны были видеть, что «возможности Ирода были слишком скромны в сравнении с теми услугами, который он оказал»). В начале лета Октавиан прибыл в Пелузий. Его план заключался в том, чтобы одновременно напасть на Египет с двух сторон — из Сирии и из Ливии, — использовав на западе легионы, прежде принадлежавшие Антонию.

В Александрии Клеопатра продолжала свою «странную и безумную жизнь» с Антонием. Этот человек в свое время помог ей возродить империю Птолемеев, а потом довел до полного ничтожества. Возможно, зимой состоялся еще один раунд тайных переговоров. Хотя данные о них разнятся, как Плутарх, так и Дион сходятся на том, что договоренности с Клеопатрой позволили Октавиану пересечь восточную границу Египта, не встретив ни малейшего сопротивления. Эта информация могла исходить от одного и того же враждебного Клеопатре источника: коварная натура египтянки была весьма благодатной темой, которую римляне без конца мусолили еще несколько столетий. Впрочем, царица могла вести двойную игру или попросту смириться с неизбежным. До этого момента она всегда отличалась безжалостным прагматизмом, а теперь ее интересы кардинально разошлись с интересами Антония. Лучшее, на что он мог рассчитывать, это красиво погибнуть в бою. Она же боролась за сохранение династии и спасение страны. Согласно одному источнику, Клеопатра уговорила вражеского военачальника сдаться, а потом позволила Антонию казнить его семью. Впрочем, Октавиан все равно утверждал, что взял Пелузий с боем. Понимая, что силы катастрофически неравны, Клеопатра в душе готовила себя к новым уступкам, если не к прямому предательству. Прежде она отговорила жителей Верхнего Египта создавать ополчение (вероятно, еще рассчитывая на успех переговоров), теперь упрашивала александрийцев не сопротивляться захватчикам. Дион приписывает ей и другой, куда менее убедительный мотив. Он утверждает, что царица поверила рассказам Тирса о том, будто Октавиан ею очарован. И в самом деле, почему он должен отличаться от Цезаря или Антония? Дион настолько зациклен на женском тщеславии Клеопатры, что забывает о ее колоссальном политическом опыте. Он убежден, что царица сдала Пелузий, поскольку ожидала «получить не только прощение и власть над Египтом, но и над всем Римом». Обычно от Клеопатры можно было ждать разумных поступков, Дион же приписывает ей явное безрассудство. Она боролась за свою жизнь, свой трон и своих детей. Клеопатра правила уже двадцать лет и давно распрощалась с иллюзиями. Она понимала, что если Октавиан и был влюблен, то не в нее, а в ее богатство. Свой мавзолей она приказала заполнить драгоценными камнями, украшениями, произведениями искусства, сундуками с золотом, царскими облачениями, запасами корицы и благовоний. Для всех это были предметы роскоши, а для нее — первой необходимости. Все эти богатства были приготовлены к сожжению; уж если Клеопатре суждено погибнуть, пусть богатства Египта исчезнут вместе с ней. Мысли об этом не давали Октавиану покоя.

Когда Октавиан был на подходе к Александрии, Антоний неожиданно встряхнулся. Собрав небольшую армию, он выехал навстречу авангарду вражеского войска, встретив его в нескольких милях к востоку от Канопских ворот. Армия Октавиана была ослаблена длительным переходом, и кавалерии Антония удалось одержать верх, обратив передовые отряды в бегство. Приободрившийся полководец вернулся в Александрию, чтобы поделиться хорошими новостями: «Затем, наслаждаясь своей победой, он вбежал во дворец, не снимая боевого облачения, поцеловал Клеопатру и представил ей одного из воинов, наиболее отличившихся в том бою». За отвагу Клеопатра наградила запыленного и усталого юношу золотыми нагрудником и шлемом. Тот с благодарностью принял награду и той же ночью перебежал к Октавиану. Несломленный Антоний предпринял еще одну попытку переманить на свою сторону неприятельские войска; в конце концов часть этих солдат когда-то была под его началом. Он отправил бывшему шурину вызов на поединок. На этот раз его удостоили внимания: Октавиан сухо ответил, что в распоряжении Антония есть много других способов умереть.

Диктатор планировал одновременное нападение с суши и с моря. Вечером тридцать первого июля во дворце состоялся мрачный, молчаливый ужин. Октавиан разбил лагерь перед внутренними воротами Александрии у городского ипподрома. Флот стоял на якоре прямо у входа в гавань. Над некогда веселым городом разлилась зловещая тишина. Собрав друзей, Антоний предложил им устроить последний пир, ведь завтра у них, возможно, будет новый хозяин, а сам он обратится в прах. Его друзья разрыдались при таких словах, а он их утешал. Полководец не стал просить их о бессмысленном сопротивлении, для себя же он хотел лишь достойной смерти. На восходе первого августа Антоний с остатками пехоты вышел из городских ворот, расположившись так, чтобы видеть перемещения на море. Город был погружен в тишину. Антоний стоял неподвижно, нервно ожидая исхода битвы. Его флот подошел вплотную к кораблям Октавиана и приветствовал неприятеля поднятыми веслами. Флот Октавиана вернул приветствие, после чего, как Антоний мог видеть с берега, корабли, не вступая в бой, вместе вернулись в гавань. Не успели два флота слиться в один, как Антония бросила и кавалерия. Пехота вступила в вялую перестрелку с противником. В негодовании от того, что «Клеопатра предала его ради врагов, с которыми он боролся ради нее», Антоний бежал во дворец. Страшные обвинения можно приписать его помутившемуся рассудку, однако не склонный доверять египтянке Дион принимает их за чистую монету. Для него нет никаких сомнений в том, что Клеопатра предала Антония и сделала так, чтобы флот перешел на сторону Октавиана. Такое в принципе возможно: царица старалась сохранить для себя утерянное Антонием пространство для маневра. Однако достоверной информации мало, а главные источники пристрастны. Дион везде видит предательство, а Плутарх губительные страсти. Охваченный паникой город теперь принадлежал Октавиану.

Предательница или нет, Клеопатра не стала дожидаться возвращения Антония. У нее не было ни малейшего желания выслушивать его напыщенные тирады. С любовником было покончено, окончательно и бесповоротно. Сбежав от Антония, Клеопатра с верными слугами поспешила в мавзолей. Они закрыли за собой массивные двери и опустили решетку. Вход был надежно заблокирован, но царица приказала на всякий случай задвинуть засовы. Дион полагает, что все это было хорошо разыгранным спектаклем. Октавиан не прекращал слать египтянке утешающие письма, и она вполне могла обменять жизнь любовника на спасение страны. Полное драматизма бегство в мавзолей было призвано подтолкнуть Антония к самоубийству. Полководец подозревал, что это уловка, «но, будучи ослепленным любовью, гнал от себя эти мысли и жалел царицу больше, чем самого себя». Принять версию Диона трудно: при всем двуличии Клеопатра не была бессердечной. Узнав о ее смерти, Антоний без сомнения не стал бы жить дальше. Тем не менее, согласно Диону, укрывшись в мавзолее, египтянка отправила Антонию гонца с сообщением о ее смерти.

Зачем она его обманула? Клеопатру обвиняют в таком количестве измен, что именно этот обман, пожалуй, самый гуманный и наименее неожиданный, не может не вызывать сомнений. В конце концов, Антоний давно предлагал убить себя, чтобы спасти ее. Октавиану живой Антоний был ни к чему, да и Клеопатре он скорее мешал. Кто-то должен был помочь ему уйти из жизни, хотя потерпевшие поражение римляне, как правило, делали это сами. Отправленное письмо могло дойти до адресата в искаженном виде еще до того, как его содержание переврали историки. В любом случае Антоний не стал тянуть время: без Клеопатры он потерял смысл жизни. Да и обидно было вновь оказаться трусливее женщины. Полководец получил горькую новость в присутствии друзей и свиты. Согласно Плутарху, он без промедления снял нагрудник и прокричал: «О, Клеопатра! Меня пугает не то, что я потерял тебя, так как скоро мы воссоединимся. Но мне горько, что столь великий человек, как я, уступил женщине в храбрости». Согласно более ранней договоренности, слуга Антония Эрот согласился убить его, если возникнет такая необходимость. Антоний попросил его исполнить обещание. Эрот достал меч и, отвернувшись от своего господина, убил себя. Римлянину оставалось лишь аплодировать его мужеству и примеру. Выхватив свой меч с удлиненным стальным навершием, он вогнал его себе между ребер, проткнув живот, но не задев сердца. Теряя сознание и обливаясь кровью, Антоний упал на скамью. Скоро он пришел в себя. Как это было на него похоже — оставлять работу недоделанной. Проигравший полководец умолял соратников пресечь его мучения, но они, в очередной — теперь последний — раз предав, вышли из комнаты.

Крик отчаяния заставил Клеопатру подняться на недостроенную крышу мавзолея: в Египте строили быстро, но не так, как хотелось бы. Ее появление должно было вызвать смятение — значит она жива! — хотя, если верить Диону, никто, кроме Антония, особенно не удивился. И вновь рассказы Плутарха и Диона расходятся. Так и остается непонятным, узнал ли Антоний первым, что Клеопатра жива, или она вначале услышала, что он при смерти. Затем, по версии Диона, царица поспешила к нему, а по мысли Плутарха, велела принести умирающего к себе. К этому времени Антоний уже потерял слишком много крови. Помощник Клеопатры нашел его на полу стонущим от боли.

Слуги Антония на руках отнесли его к мавзолею. Из окна Клеопатра сбросила веревки, которые использовали для поднятия каменных блоков. К ним привязали обмякшее тело, и Клеопатра сама, при помощи двух давних знакомых Антония Ирады и Хармион, стала тянуть его наверх. Невозможно описать это лучше, чем сделал Плутарх. Такое не удалось даже Шекспиру. «Нельзя представить себе зрелище жалостнее и горестнее. Залитого кровью, борющегося со смертью, поднимали его наверх, а он простирал руки к царице, беспомощно вися в воздухе. Ибо нелегкое то было дело для женщины, и Клеопатра, с исказившимся от напряжения лицом, тянула веревки, вцепившись в них что было сил, под ободряющие крики тех, кто стоял внизу и разделял с нею ее тревогу». Уложив возлюбленного на скамью, она принялась стенать и рвать на себе одежды. Это единственный из дошедших до нас случаев, когда Клеопатре изменила ее колоссальная выдержка. Она, поддавшись чувствам и «проникшись состраданием к его бедам, забыла о своих». Эти двое были вместе большую часть десятилетия. Клеопатра вымазала свое лицо его кровью. Она била себя в грудь и царапала ее ногтями. Царица называла Антония господином, полководцем и мужем; даже сейчас она помнила, как надо обращаться с мужчинами. Он заставил ее прекратить крики и потребовал глоток вина, «то ли потому, что хотел пить, то ли надеясь таким образом приблизить свой конец». Напившись, Антоний стал убеждать Клеопатру позаботиться о собственной безопасности и договориться с Октавианом, но так, чтобы избежать позора. Похоже, у него все же оставались сомнения в ее честности. Среди людей Октавиана он советовал более всего доверять Гаю Прокулею, своему бывшему другу. Клеопатре не стоило оплакивать его участь: ведь он познал и славу, и счастье. Ему довелось сделаться величайшим из людей и умереть благородной смертью, потерпев поражение от соотечественника. Антоний умер на руках у Клеопатры под звук прибоя, доносящийся снаружи.

Пока Антоний совершал мучительное восхождение в мавзолей, один из его телохранителей, спрятав под одеждой меч господина, спешил в лагерь Октавиана. Там он показал тяжелый окровавленный клинок и поведал о самоубийстве. Октавиан немедленно удалился в свой шатер, где, совсем как Цезарь после смерти Помпея, лил крокодиловы слезы о «человеке, который был его родственником, соправителем и товарищем во многих делах и битвах». Избавиться от Антония было непросто. В тот самый момент, когда его соперник умирал на руках Клеопатры, Октавиан занялся самооправданием, достав письма, которыми он обменивался со своим бывшим шурином за последние несколько лет, и прочитав их своим приближенным. Не правда ли, он обращался к родичу с неизменным дружелюбием, а тот отвечал бранью и оскорблениями (впоследствии он позаботился о том, чтобы уничтожить письма, хранившиеся у Антония). После этого сеанса художественного чтения Прокулей отправился в дорогу и прибыл к Клеопатре через несколько минут после смерти Антония.

До самого конца Антоний остался легковерным. У Прокулея было две цели: выманить Клеопатру из ее мавзолея и сделать так, чтобы богатства, на которые рассчитывал Октавиан, не были преданы огню. Нельзя было допустить, чтобы легендарные сокровища Египта, предмет всеобщих мечтаний со времен Гомера, погибли в погребальном костре. В Риме у диктатора осталось слишком много долгов. Египетскую царицу тоже хотелось бы взять живьем как «главное украшение предстоящего триумфа». Повествуя о дальнейших событиях, Дион понимает, что описывает поединок двух скользких, двуличных натур. Октавиан собирался захватить Клеопатру живой, но не хотел, чтобы все выглядело так, будто он заманил ее в ловушку. Благовоспитанный Прокулей должен был поддерживать в царице ложные надежды, чтобы не допустить рокового шага.

Несмотря на уверения Антония, Клеопатра отказалась впустить Прокулея в мавзолей. Ему пришлось говорить с ней через плотно закрытую дверь. В ответ на предложения Октавиана она потребовала твердых гарантий для детей, которые, за исключением Цезариона, были под надежной охраной. Прокулей не давал однозначных ответов. Он лишь убеждал царицу, что ей не стоит переживать, и она может полностью положиться на Октавиана. Недоверчивая Клеопатра приняла меры предосторожности. Она уже давно носила на поясе кинжал, Цезариона в сопровождении его наставника Родона отправили вверх по Нилу, выдав в дорогу значительную сумму, чтобы он добрался до побережья и отплыл в Индию, в которой Птолемеи покупали слоновую кость, пряности и черепаховые панцири. Царица понимала, что просить за старшего сына бессмысленно. Прокулей мало чего смог добиться в ходе переговоров, но по крайней мере воспользовался возможностью изучить мавзолей со всех сторон. К нему присоединился Гай Корнелий Галл, пришедший в Египет с запада во главе Антониевых легионов. Будучи поэтом и мыслителем, он прекрасно обращался со словом. Галл был одним из родоначальников жанра любовных элегий, которые он по иронии судьбы посвящал актрисе, бывшей любовницей Антония. Возможно, ему удалось бы уговорить сдаться другую женщину павшего полководца. Но долгая беседа так ни к чему и не привела. Клеопатра оставалась непреклонной.

Тем временем Прокулей приставил лестницу к окну, через которое втащили Антония, и забрался в мавзолей. За ним по стене залезли двое слуг. Оказавшись внутри, троица спустилась на один этаж и подкралась к Клеопатре. Хармион и Ирада заметили их первыми и закричали: «Клеопатра, несчастная, тебя хотят взять живьем!» Увидев римлян, Клеопатра выхватила кинжал, чтобы убить себя, но Прокулей опередил ее: бросившись вперед, он крепко обхватил царицу обеими руками, вырвал кинжал и обыскал ее одежду в поисках яда, продолжая со всей учтивостью говорить то, что ему велели. Клеопатре не следует вести себя опрометчиво. Она несправедлива и к себе, и к Октавиану. Почему бы не дать ему возможность проявить доброту и благородство? Ведь он «милосерднейший из полководцев», совсем как тот, чье окровавленное тело лежит этажом выше. Октавиан приставил к Клеопатре вольноотпущенника Эпафродита, дав ему четкие указания: «неотступно» следить, чтобы царица Египта не лишила себя жизни, «в остальном же обходиться с нею самым любезным образом и исполнять все ее желания». Клеопатра уже дважды пыталась убить себя, и от нее спрятали все, что можно было использовать для самоубийства. Скорее всего, тогда же из мавзолея вывезли все сокровища. Клеопатра получила все необходимое, чтобы приготовить Антония к погребению: ладан, кедровое масло и корицу. Два дня ушло на бальзамирование тела; Октавиан этому не препятствовал: он был не прочь заработать лишние очки, проявив великодушие к мертвому сопернику. Люди диктатора не тронули никого из приближенных Клеопатры, «дабы она не отчаялась и не причинила себе вреда». С ее детьми обращались хорошо. Шестнадцатилетнего Антилла, который прятался под ворохом одежды, выдал его собственный наставник, польстившись на крупный алмаз. Сын Антония укрылся в святилище, расположенном, судя по всему, за стенами Цезариума. Молодой человек умолял пощадить его, но люди Октавиана выволокли его наружу и отрубили голову. Наставник не мешкая снял с тела казненного драгоценный камень, за что его впоследствии распяли.

Клеопатре было позволено собственноручно похоронить Антония. Третьего августа состоялось поистине царское погребение, подготовленное царицей при содействии преданных Ирады и Хармион. От женщины того времени ожидалось, что на похоронах мужа она будет пронзительно кричать, биться в конвульсиях и царапать себя ногтями. Клеопатра так и поступила: к концу похорон ее грудь воспалилась и покрылась язвами от чрезмерных проявлений скорби. Началось заражение и лихорадка. Царица радовалась болезни: отказавшись от пищи, она теперь могла тихо умереть без участия римлян. Так она говорила своему врачу Олимпу, помощью и советами которого пользовалась много лет. Впрочем, Октавиан быстро заподозрил неладное. В его распоряжении было сокровище, не уступавшее в цене богатствам Клеопатры. Он «стал угрожать ей расправою с детьми», что, по признанию Плутарха, по своей эффективности не уступало ведению боевых действий. Клеопатра согласилась есть и лечиться.

К тому времени Октавиан уже успел проявить себя с лучшей стороны. Во второй половине дня первого августа, в день смерти Антония, он вступил в город, держа наготове небольшой свиток: диктатор по обыкновению заранее составил речь на латыни и велел перевести ее на греческий. В гимнасии, где проходили подношения, он поднялся на специально построенную трибуну. Собравшиеся александрийцы в ужасе упали ниц. Октавиан велел им встать и объявил, что не причинит им вреда. Он решил помиловать город по трем причинам: во-первых, ради его основателя Александра Великого, во-вторых, потому, что он восхищен его красотой, и в-третьих, чтобы угодить своему другу Арию, греческому философу, который в тот момент стоял рядом с ним. На самом же деле, как полагал Дион, Октавиан не хотел «нанести непоправимый ущерб столь большому числу людей, которые по разным причинам могли оказаться очень полезными для Рима».

События развивались стремительно. Клеопатра потребовала срочной аудиенции у Октавиана и встретилась с ним восьмого августа. Хотя в общих чертах описания этой встречи у Плутарха и Диона похожи, детали разнятся кардинально: Плутарх писал либретто для Пуччини, а Дион — для Вагнера. В обоих случаях художественного вымысла может оказаться больше, чем правды, но представление удалось на славу (и совсем не походило на то, что устроил Ирод). Плутарх описывает, как ослабевшая и растрепанная Клеопатра в одном хитоне лежала на простом ложе. Октавиан пришел к ней без предупреждения и, увидев его, она вскочила и бросилась ему в ноги. Неделя мучений не прошла для царицы даром: «Ее волосы и лицо были в полном беспорядке, голос дрожал, глаза потухли. Грудь ее покрывали кровоподтеки. Одним словом, телесное ее состояние, казалось, было ничуть не лучше душевного». Дион изображает гордую и величественную царицу, встретившую гостя в богатых покоях на изящной скамье. Траур «был ей к лицу». Когда Октавиан вошел, Клеопатра поднялась на ноги и оказалась лицом к лицу со смертельным врагом. Почти наверняка это была их первая встреча. Октавиан, если верить панегерикам в его честь, был хорош собой и нравился женщинам, ибо «лик его радовал взор», как позднее напишет Николай Дамасский. Клеопатра, должно быть, испытала облегчение. Как говорил Цицерон, «в страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся». В конце концов перед царицей стоял всего лишь болезненный молодой человек небольшого роста, с взъерошенными светлыми волосами и добрым лицом, моложе ее лет на шесть, изъяснявшийся на корявом греческом, скованный и напряженный.

Если из кто двух историков и приукрасил действительность, то это Дион. Его рассказ излишне кинематографичен, слишком неправдоподобен даже для восточного царства. При всей любви к театральным эффектам, Клеопатра обычно не заходила так далеко. На скамье она якобы разложила бюсты и портреты Цезаря и его любовные письма, которые хранила на груди. Почтительно приветствуя победителя, она якобы хотела напомнить ему о том, что его приемный отец был когда-то ее возлюбленным. Дион утверждает, что Клеопатра даже прочла вслух отрывки из писем, старательно выбирая подходящие фрагменты. Она была застенчива, мила и утонченна. Ведь у них столько общего! Царица всегда была Риму другом и союзником, а корону получила из рук самого Цезаря. Октавиан наверняка слышал о почестях, которых она была удостоена? По ходу действия Клеопатра «обливалась слезами и целовала письма, а потом вновь и вновь падала на колени перед портретами Цезаря». Поднимая глаза, она бросала нежные взгляды на Октавиана, будто сравнивая старого Цезаря с новым. Царица показала себя соблазнительной, красноречивой и дерзкой, хотя, разумеется, диктатор держался с традиционной римской прямотой и простотой. Вся сцена у Диона построена на этом контрасте. Октавиан оставался непроницаем, чувственные взгляды его не трогали. Он всегда гордился своим пронзительным взором, но в этот раз избегал смотреть женщине в глаза, предпочитая разглядывать пол. Гость был немногословен, старался придерживаться заранее подготовленной речи, избегал разговора о судьбе Египта и царевичей. Увлеченный описаниями, Дион обходит молчанием кое-что другое: Клеопатра не просила благодарности за сдачу Пелузия или за передачу флота Антония, или за то, что это она вынудила его покончить с собой. Возможно потому, что на самом деле никого не предавала. Будь по-другому, она потребовала бы платы. В конце концов царица разрыдалась и бросилась в ногам Октавиана. Жизнь ей опостылела. Неужели в память об отце Октавиан не исполнит одну ее просьбу? Не позволит ей присоединиться к Антонию? Клеопатра молила: «Не откажи мне быть похороненной с ним, ибо я умираю из-за него, и мы будем рядом в самом Аиде». Но Октавиан был непреклонен. Он задумал грандиозный триумф, и египтянка была нужна ему живой.

В версии Плутарха, основанной на рассказе лекаря, но от этого ничуть не более достоверном, если учесть, что у лекарей тоже бывают политические пристрастия, изможденной болезнью Клеопатре удается сохранить чувство собственного достоинства. Подняв пленницу с колен, Октавиан усадил ее на скамью и сам сел подле нее. Клеопатра обрушила на него все тот же набор оправданий, который она ранее предъявляла Тирсу, объясняя свои действия «необходимостью и страхом перед Антонием». После того как Октавиан разбил все ее аргументы один за другим, царица изменила тактику и принялась взывать к его жалости, моля сохранить ей жизнь. У Диона Клеопатра доведена до отчаяния, у Плутарха она и в отчаянии сохраняет величие. Его египтянка пытается соблазнить своего тюремщика. Отбросив откровенные выдумки и более поздние наслоения, Дион и Плутарх сходятся в сути произошедшего. Растрепанная или нет, но Клеопатра по-прежнему вызывает восхищение: «ее чарующее обаяние и дерзкая красота» никуда не делись, несмотря на все ее несчастья. Она как и прежде льстива и проницательна, обладает «музыкальным голосом» и умеет быть убедительной. Даже будучи больной и голодной, она не утратила мужество и сумела повергнуть Октавиана в полное замешательство.

Увидев, что мольбы не действуют, Клеопатра предъявила свой главный козырь. Признав победу Октавиана, она передала ему опись своих сокровищ. Диктатор стал изучать список, и тут попросил слова дворцовый управляющий. В такие моменты каждый сам за себя. Селевк заявил, что царица «похитила и утаила» несколько весьма ценных предметов. Услышав это, Клеопатра вскочила со своего ложа, «вцепилась ему в волосы и била по лицу». Октавиан, не в состоянии сдержать улыбку, попытался остановить ее и услышал резкий ответ в духе Клеопатры: «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! Ты удостоил меня в моем жалком положении посещения и беседы, и один из моих же рабов меня обвиняет в том, что я отложила, припрятала безделушки! Да, припрятала, но не для себя, а в подарок твоим Ливии с Октавией, чтобы они постарались смягчить твое сердце!» У Диона эта сцена получилась совсем уж гротескной. По его версии, Клеопатра действительно отложила несколько камней для Ливии, хотела даже даже воззвать к женской солидарности. Оба рассказа насквозь фальшивы и отдают дешевым фарсом. Октавиан хотел, чтобы Клеопатра прошла по улицам Рима во время его триумфа, но скрывал свои намерения. Клеопатра обо всем догадалась, но не подавала вида. Она не собиралась возвращаться в город Цезаря в цепях. Это унижение было бы для нее «хуже тысячи смертей». Царица прекрасно знала, как оканчивали жизнь пленные цари, привезенные в Рим. Те, кому удавалось избежать казни, навсегда попадали в темницу, многие сходили с ума или кончали с собой. Услышав имя Ливии, Октавиан заверил Клеопатру, что «все обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает» и «удалился с мыслью, что обманул ее, но в действительности обманутый ею».

Напоследок Клеопатре удалось покорить еще одно мужское сердце. В окружении Октавиана был знатный юноша по имени Корнелий Долабелла. Плутарх сообщает нам, что он испытывал «определенного рода влечение» к Клеопатре, хотя в реальности это чувство скорее более походило на жалость. Долабелла рассказывал царице обо всем, что творилось в городе. 9 августа он тайно известил ее, что Октавиан через три дня планирует отбыть в Рим, забрав с собой царицу и царевичей. Клеопатра тотчас же отправила гонца к Октавиану, испрашивая разрешения принести жертвы в честь Антония. Диктатор разрешил. На следующее утро царицу отнесли на могилу. Ее сопровождали Ирада и Хармион. Плутарх вкладывает в уста Клеопатры душераздирающую речь, больше подходящую для греческой трагедии, чем для реальных исторических событий. Со смерти героя прошло десять глав, а автор не на шутку увлекся новой героиней. Бросившись на могилу Антония, Клеопатра, обливаясь слезами, принялась проклинать свое горькое положение. Ее «зорко стерегут, чтобы плачем и ударами в грудь она не причинила себе вреда; ее тело больше ей не принадлежит, это тело рабыни, сберегаемой для триумфа». Тех, кого не смогли разлучить при жизни, вот-вот навеки разведет смерть. Антоний испустил свой последний вздох в ее стране, а ей, «злосчастной женщине», суждено встретить свой конец на его родине. Боги Олимпа отвернулись от них, и если у богов подземелья остались сила и могущество, пусть Антоний попросит их за нее. Все что угодно, только не позорный триумф. Клеопатра умоляла «схоронить ее рядом с любимым, ибо из всех горестей ее жизни тяжелее всего была краткая разлука с ним». В этой трогательной сцене нет и намека на призыв к отмщению: у Плутарха Клеопатра погибает от любви, а не вследствие вражды. Украсив могилу венком и поцеловав надгробие, она с нежной грустью сообщила Антонию, что это последнее возлияние, которое она сможет совершить в его честь.

Вернувшись в свой мавзолей, царица приказала приготовить ей ванну и завтрак. Ближе к вечеру у ее дверей появился крестьянин с корзиной спелых смокв. Стражники изучили содержимое корзины, подивившись сочности и сладости плодов: римлянам такие фрукты были неведомы. Улыбнувшись, крестьянин поделился смоквами со стражниками, после чего был беспрепятственно пропущен внутрь. Через некоторое время Клеопатра запечатала заранее приготовленное письмо и попросила Эпафродита поскорее доставить его Октавиану. Эпафродит взял послание и отправился во дворец, а Клеопатра отпустила всех своих слуг, кроме Ирады и Хармион. Женщины кое-как закрыли двери мавзолея; засовы выломали, когда вынесли сокровища. Служанки одели Клеопатру в роскошные одежды, дали ей знаки царского отличия, водрузили на голову диадему.

Открыв письмо, Октавиан поморщился: опять жалобы и просьбы похоронить ее рядом с Антонием. Перечитав послание, он вдруг понял, что произошло, и пришел в ужас. Сперва диктатор хотел бежать в мавзолей, но потом передумал и отправил доверенных людей. Они помчались к мавзолею, который охраняли ничего не подозревавшие гвардейцы. Вместе они ворвались внутрь, но было уже поздно. По словам Плутарха, «все совершилось очень скоро». Клеопатра лежала на золотом египетском ложе с львиными лапами вместо ног и львиными головами по краям. Облаченная в «лучшие из своих одежд», в руках она держала знаки фараонского достоинства — крюк и плеть. Покойная выглядела совершенно умиротворенной. У ее ног умирала Ирада. Слабевшая на глазах Хармион неловко пыталась поправить диадему в волосах Клеопатры. Кто-то из людей Октавиана в ярости воскликнул: «Прекрасно, Хармион!» Перед тем как упасть бездыханной подле своей госпожи, ей хватило только сил, чтобы дать ответ, которым бы гордилась сама Клеопатра: «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких царей».

Никто не мог оспорить эту эпитафию. Шекспир процитировал ее дословно, ибо не смог придумать ничего лучше. «Храбрость обреченных вызывает восхищение даже у их врагов», писал Плутарх. Беспримерное мужество Клеопатры потрясло весь римский лагерь. Непонятно было только, как ей удалось осуществить свой замысел. Октавиан был убежден — или делал вид, что убежден, — что царица прибегла к помощи аспида. Прибыв на место вскоре после своих приближенных, он предпринял попытку вернуть Клеопатру к жизни. Послали за псилами, ливийскими заклинателями змей, которые, как считалось, обладали иммунитетом от всяческих ядов и могли, высосав отраву из раны и прочитав заклинания, вернуть мертвого к жизни. Как и следовало ожидать, чуда не случилось, и Клеопатра не воскресла. Ни Дион, ни Плутарх не были абсолютно уверены в том, что Клеопатра умерла от укуса змеи, которая, судя по всему, проползла в эту историю уже после ее смерти, а не была принесена в корзине со смоквами. Даже Страбон, прибывший в Египет вскоре после смерти царицы, не верил в версию с аспидом.

По ряду причин Клеопатра не могла воспользоваться аспидом, или египетской коброй; вряд ли бы женщина, известная своим благоразумием, могла доверить свою судьбу дикой твари. В ее распоряжении было много более быстрых и безболезненных способов распрощаться с жизнью. Конечно, смерть от знака египетской власти имела глубоко символический смысл. Ни одна кобра не может убить трех женщин подряд, а вообще аспиды известны своей медлительностью. Свирепо шипящая египетская кобра, достигающая двух метров в длину, не могла долго прятаться в корзине со смоквами. Да она бы в ней попросту не уместилась. Скорее всего, Клеопатра приняла один из своих ядов. Например, смесь цикуты и опия, которой отравили Сократа. Ганнибал выпил яд, когда его загнали в угол. Митридат пытался сделать то же самое. Дядя Клеопатры, правитель Кипра, знал, что делать, когда римляне пришли за ним в пятьдесят восьмом году. Если предположить, что Клеопатра умерла от того же яда, что и Хармион, и мертвой выглядела именно так, как описали историки, особых мучений она не испытала. Между тем укус кобры вызывает конвульсии. Токсин, которым воспользовалась Клеопатра, больше походил на какой-нибудь наркотик. «Впрочем, истины не знает никто», — заключает Плутарх, но его уже никто не слушает.

Человечество возвращается к этой истории вот уже две тысячи лет. Аспид Клеопатры — ключевой персонаж древней истории, легко запоминающийся символ, настоящий подарок для скульпторов и поэтов. С художественной точки зрения, змея была вполне к месту (как и оголенная грудь, о которой изначально не было сказано ни слова). История зажила своей собственной жизнью. В одах Горация встречается «острозубый змий». Ему вторят Вергилий, Проперций и Марциал. Змея или змеи появляются во всех ранних рассказах о смерти царицы. Октавиан собственноручно зацементировал легенду, во время своего триумфа пронеся по римским улицам изображение Клеопатры со змеей. В Египте свернувшаяся кобра была символом не только власти фараонов, но и культа Исиды. Женщина со змеей — емкий образ. Мать Александра Великого — самая жестокая и кровавая из всех македонских цариц — держала змей в качестве домашних животных, чтобы внушать страх мужчинам. А до нее были Ева, Медуза, Электра и эринии. В союзе женщин и змей есть нечто, вызывающее оторопь. Судя по истории с псилами, Октавиан и сам оказался очарован вечным образом. Диктатор контролировал работу историков не менее строго, чем свою юношескую чувственность. Возможно, это он направил нас по ложному следу.

Существует и альтернативная версия смерти Клеопатры. Сохранившиеся описания событий десятого августа не отличаются правдоподобием, и конец этой удивительной женщины до сих пор остается тайной. В самом раннем из письменных свидетельств «Клеопатра усыпила бдительность стражи», чтобы достать змею и таким образом покончить с собой. Октавиан был в бешенстве. Однако не стоит забывать, что в его распоряжении был огромный аппарат, состоявший из преданных ему людей. Как показывает случай с Селевком, мало кто в Александрии осмеливался перечить новой власти. В Октавиане беспечности было не больше, чем в Клеопатре наивности. Человек, который на всех своих письмах проставлял не только дату, но и час написания, ни за что не выпустил бы из рук добычу. Возможно, уходя от Клеопатры восьмого августа, Октавиан усыпил ее бдительность, сам подстроил ее убийство. Живая царица была опасна даже в цепях. Октавиан присутствовал на триумфах сорок шестого года и даже участвовал в одном из них и помнил о сочувствии, которое вызвала тогда у зрителей сестра Клеопатры. Он и сам публично осудил Марка Антония за то, что тот провел Артавазда в цепях по улицам Александрии. Тогда он заявил, что подобные выходки бесчестят Рим. В случае с Клеопатрой все было еще сложнее: царица была любовницей божественного Цезаря и матерью его сына. Многие считали ее богиней. Если даже ее сестра решилась устроить переворот, рассчитывать на лояльность самой Клеопатры уж точно не приходилось. Царица дважды пыталась покончить с собой и рано или поздно могла добиться своего.

Октавиану нужно было решить, что хуже: вернуться в Рим с пустыми руками или привезти туда опасного врага. Предсказать реакцию римлян было сложно. Порой они улюлюкали вслед детям поверженных Римом царей, а порой портили триумф слезами. Клеопатра была объявлена врагом Рима, но с нее хватило бы чучела; в прежние времена так и поступали. Смерть царицы делала торжества в честь победы не столь эффектными, но зато позволяла избавиться от множества проблем. Самого Октавиана ничуть не волновало, жива Клеопатра или мертва. Куда важнее было заполучить ее сокровища. Молодой Долабелла мог оказаться пешкой в игре диктатора и действовать по его наущению: едва ли он решился бы нарушить волю своего господина ради египтянки. На самом деле Октавиан не собирался покидать Александрию двенадцатого августа. Этот слух был запущен намеренно, чтобы ускорить развитие событий. Разумеется, ни Дион, ни Плутарх ни слова не говорят о виновности Октавиана. Наоборот, они в один голос говорят о том, царица была нужна диктатору живой. Разумеется, это ровным счетом ничего не значит. Четвертой жертвой десятого августа тридцатого года стала истина.

Все изложенное выше можно легко опровергнуть: Клеопатра пыталась заколоться, а потом уморить себя голодом. С какой целью Октавиан предотвратил эти попытки и даже шантажировал ее детьми? Между смертью Антония и смертью Клеопатры прошло девять дней. Не логичнее было бы сразу от нее избавиться? Тем более что царица сама дала клятву умереть с Антонием. Клеопатра не могла не понимать дилеммы, стоявшей перед Октавианом: она не забыла истории своей сестры. Царица могла надеяться, что Октавиан не осмелится прогнать ее и ее детей-полуримлян по улицам Рима. Узнав о смерти Клеопатры, диктатор искренне огорчился. Победителю не довелось выказать великодушие, которого все от него ждали. В своих воспоминаниях он хвастал, что многие цари и девять царских детей прошли перед его колесницей во время трех триумфов. Никто из последующих историков, включая тех, кто относился к Октавиану без симпатии, даже не намекает на его причастность к убийству. Единственное, что нам остается, это ходить по кругу. Все, что можно сказать с полной уверенностью, это то, что Клеопатра до конца держалась героически, и даже ее враги не могли бы это оспорить. Между прочим, много раз описанная и задокументированная чуть ли не по часам смерть Александра Македонского остается не менее загадочной.

У Плутарха Октавиан разрывается между двумя противоположными эмоциями: он одновременно «раздосадован смертью этой женщины» и восхищается ее «благородством». У Диона он также полон сочувствия и восхищения, хотя и «чрезмерно горюет», но по другой причине: без царицы триумф был бы неполным. Клеопатра оказалась одной из тех, кто обрел вечную жизнь — благодаря обстоятельствам своей смерти. Это была благородная и достойная кончина, уход, которому стоило бы подражать. Несломленная женщина сама выбрала свою участь. С точки зрения римского поведенческого кодекса, она наконец-то поступила безупречно и совсем не так, как можно было ожидать от представительницы слабого пола. В римской истории женщины всегда получали дополнительные очки за глотание раскаленных углей, за то, что они душили себя собственными волосами или бросались с крыши, или протягивали своим мужьям окровавленный кинжал со словами: «Это не больно». (В греческих трагедиях женщины гибнут не менее часто, но за ними никогда не остается последнее слово.) Панегерики не заставили себя ждать. В оде, написанной вскоре после ее смерти, Гораций осуждает Клеопатру за ее безрассудство и излишние амбиции, но в итоге восхищается ей. «Мужества не женского полна»[58], она вызывает восхищение своим ясным умом, самообладанием и храбростью. Ее финал был ее величайшим деянием. Эту цену Октавиан готов был платить: отныне слава царицы была и его славой. Благородный противник — достойный противник.