Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков

Джулиет — Софи


23 марта 1946 года



Дорогая Софи!

Я получала только телеграммы, так что тебе известно больше моего. Но при любых обстоятельствах не вздумай лететь в Австралию. А как же Александр? Доминик? Твои овечки? Они будут плакать.

Сядь на минутку, подумай — и поймешь, почему не должна ничего делать. Во-первых, Пьерс прекрасно позаботится о Сидни. Во-вторых, лучше Пьерс, чем я или ты, — вспомни прошлую болезнь Сидни. Он ПРОСТО безобразный больной! Надо радоваться, что он за тысячи миль от нас. В-третьих, Сидни много лет жил как натянутая струна. Он так отчаянно нуждался в отдыхе, что судьба оказалась вынуждена сломать ему ногу. А главное, Софи, он не хочет, чтобы мы к нему приезжали.

Абсолютно уверена: Сидни гораздо нужнее, чтобы я писала новую книгу, а не сидела в Австралии у его постели. Поэтому я останусь в своей ужасной квартире и буду мучительно искать сюжет. У меня есть одна идейка, точнее, ее крошечный зародыш, но настолько немощный и беззащитный, что о нём и рассказывать страшно, даже тебе. Во имя ноги Сидни буду холить его и лелеять, вдруг выживет.

Теперь о Маркхэме В. Рейнольдсе (младшем). Твои вопросы деликатны, тактичны — и очень напоминают удары дубиной по голове. Влюблена ли я в «сего джентльмена»? Что это за вопрос? Какая-то туба в хоре флейт — я ждала от тебя лучшего. Первое правило дознавателя — заходить сбоку. Когда ты начала туманно писать об Александре, я не спрашивала, влюблена ли ты в него. Я поинтересовалась, какое его любимое животное. И твой ответ дал исчерпывающую информацию — кто ещё из мужчин признался бы в любви к уткам? (Кстати, существенный момент: я не знаю, каких животных любит Марк. Однако сомневаюсь, что уток).

Могу дать пару намеков. Например, выясни, кого из писателей он любит. (Дос Пассос! Хемингуэй!!) Какой его любимый цвет. (Синий, не уверена насчет оттенка, скорее всего, темно-синий). Хорошо ли он танцует? (Да, много лучше меня, никогда не наступает на ноги, но и не разговаривает во время танца и не подпевает себе под нос. Вообще, насколько я знаю, никогда не напевает). Есть ли у него братья и сестры? (Да, две старшие сестры: одна замужем за сахарным бароном, вторая в прошлом году овдовела. О младшем брате с презрением говорится одно: осел).

Ну? Теперь, когда я все сделала за тебя, ответь на свой нелепый вопрос сама. Потому что я не могу. В присутствии Марка у меня туманится в голове — это любовь или нет? Я неспокойна. К примеру, с ужасом жду сегодняшнего вечера. Очередное пиршество, на котором мужчины тянутся через стол поведать друг другу что-то важное, а женщины жестикулируют сигаретами в длинных мундштуках. Господи, так хочется поваляться на диване, а надо вставать и напяливать парадное платье. Любовь любовью, но Марк — огромная нагрузка для моего гардероба.

Не волнуйся о Сидни. Не успеешь оглянуться, как он заявится обратно домой.

С любовью, Джулиет





Джулиет — Доуси


25 марта 1946 года



Дорогой мистер Адамс!

Получила длинное письмо (точнее, два!) от мисс Аделаиды Эдисон с предостережениями: я не должна упоминать ваш клуб в моей статье. Если же не послушаюсь, она умывает руки. Как мне достойно это перенести? И она всегда так переживала по поводу «немецких подстилок»?

Также мне пришло длинное письмо от Кловиса Фосси о поэзии, а от Изолы Прибби — о сестрах Бронте. Помимо огромного удовольствия они подарили мне совершенно новые идеи. Кловис, Изола, Вы, мистер Рамси, миссис Моджери — весь остров Гернси буквально пишет статью за меня. Даже мисс Аделаида Эдисон внесла свою лепту, ведь поступить ей наперекор будет истинным наслаждением.

О детях я знаю много меньше, чем хотелось бы. Я — крестная мать чудесного трехлетнего малыша Доминика, сына моей подруги Софи. Они живут в Шотландии, близ Оубена, и крестника я вижу не часто. Но меня при каждое встрече потрясает, с какой быстротой он развивается — едва я привыкла носить на руках теплый комочек, а он уже перестал им быть и затопотал своими ногами. Еще полгода, и — чудо из чудес! — мальчик выучился говорить! Теперь он без умолку болтает сам с собой, и это ужасно умиляет: весь в меня.

Мангуст (расскажите об этом Кит) похож на горностая с очень острыми зубами и вздорным характером. Он единственный в природе, кто не боится кобр, потому что не подвержен действию змеиного яда. В отсутствие змей мангуст лакомится скорпионами. Может, Вам удастся достать для Кит маленького мангустика?

Ваша Джулиет Эштон

P.S. Я истерзалась сомнениями насчет этого письма — вдруг вы дружите с Аделаидой Эдисон? Но потом решила: нет, исключено. Так что отправляю.





Джон Букер — Джулиет


27 марта 1946 года



Дорогая мисс Эштон!

Амелия Моджери попросила написать Вам, поскольку я — один из основателей клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Правда, я читал и теперь постоянно перечитываю всего лишь одну книгу, «Письма» Сенеки, перевод с латинского в одном томе с приложением. Сенека и клуб — сие только и удерживает меня от пьянства.

С 1940 по 1946 год я изображал перед немецкими властями лорда Тобиаса Пенн-Пьерса, бывшего своего хозяина. Когда Гернси начали бомбить, тот в панике бежал в Англию. А я, камердинер, остался. Мое настоящее имя — Джон Букер, я родился и вырос в Лондоне.

После ужина с жареной свиньей меня вместе с другими остановили на улице за нарушение комендантского часа. Толком я ничего не помню, был навеселе (как обычно). Вижу словно во сне: солдаты кричат и размахивают пистолетами, а Доуси поддерживает меня, чтобы я не упал. Затем — голос Элизабет. Что-то про книжки — с чего, почему? Дальше — Доуси с бешеной скоростью волочет меня через пастбище, потом я падаю на кровать. Все.

Вы хотели знать, как книжки влияют на нашу жизнь. Я уже говорил, у меня книга одна: Сенека. Слышали про такого? Римский философ, писал письма воображаемым друзьям с наставлениями, как себя вести. Думаете, занудство? Нет. Письма вовсе не скучные, даже остроумные. А смешное, по-моему, поучительней серьезного.

Мне кажется, его письма адресованы всем людям во все времена. Вот Вам пример из жизни: люфтваффе с их причесочками. Во время блица люфтваффе базировались на Гернси и вместе с большими истребителями летали бомбить Лондон. Это по ночам, а днями они могли развлекаться в Сент-Питер-Порте как угодно. И где же проводили время? В парикмахерских. Делали маникюр, массаж лица, выщипывали брови, завивали и укладывали волосы. И вот, бывало, идут в сеточках на головах колонной по пять человек, локтями расталкивая местное население — прочь с дороги! — а я смотрю и вспоминаю слова Сенеки про гвардию императора: «Любой из них предпочел бы падение Рима разрушению прически».

Объясню, почему мне пришлось притворяться бывшим хозяином. Лорд Тобиас рассчитывал переждать войну в безопасном месте и приобрел на Гернси особняк Лафорт. Первую мировую просидел на Карибах, но очень страдал там от жары.


Весной 1940 года он перебрался в Лафорт со своим имуществом, включая леди Тобиас. Чосси, лондонский дворецкий, ехать отказался — заперся в буфетной. Его место занял я, лакей. Я следил за расстановкой мебели, развешиванием портьер, полировкой серебра, пополнял запасы винного погреба. Раскладывал бутылочки по ячейкам деревянных стеллажей, нежно, точно младенцев по люлькам.

Когда мы вешали на стену последнюю картину, налетели немецкие самолеты. На Сент-Питер-Порт посыпались бомбы. Лорд Тобиас, до смерти перепугавшись, вызвал капитана своей яхты и приказал поднять якоря. Нам было велено срочно грузить на борт серебро, картины, безделушки и, если останется место, леди Тобиас, — мы немедленно отплываем в Англию!

Я шёл по трапу последним. Лорд Тобиас кричал: «Быстрей, быстрей! Проклятые немцы наступают!»

И тут, мисс Эштон, меня озарило: решается моя судьба! При мне ключ от винного погреба его превосходительства. Бесконечные ряды бутылок, не попавших на яхту, — вино, шампанское, бренди, коньяк. И я один-одинешенек на них на всех. Ни звонков, ни ливрей, ни лорда Тобиаса. Вообще никакой службы.

Я развернулся прямо перед его носом, быстро сошёл на берег, добежал до Лафорта и оттуда смотрел, как уплывает яхта. Лорд Тобиас что-то вопил на борту. А я укрылся в доме, развел огонь, спустился в погреб. Взял свою первую бутылку бордо, вытащил пробку. Дал вину подышать. Затем вернулся в библиотеку и, потягивая вино, начал читать «Справочник ценителя вин».

Я читал о винограде, и возделывал сад, и спал в шелковой пижаме, и пил вино — так продолжалось до сентября. Но вдруг явились Амелия Моджери и Элизабет Маккенна. Элизабет я немножко знал — несколько раз беседовали на рынке, — а миссис Моджери видел впервые. «Собираются донести на меня констеблю?» — думал я.

Нет. Пришли предупредить. Комендант Гернси приказал всем евреям явиться в отель «Грандж-лодж» на регистрацию. Якобы проставить «еврей» в удостоверениях, а потом разойтись по домам. Элизабет знала, что моя мать еврейка, я об этом как-то упомянул. Так вот, они с миссис Моджери хотели сказать, чтобы я ни в коем случае не ходил в «Грандж-лодж».

Но это еще не все. Элизабет обстоятельно (гораздо обстоятельней меня) обдумала мое положение и разработала план. Раз жителям острова так или иначе положено удостоверение личности, почему мне не объявить себя лордом Тобиасом Пенн-Пьерсом? Тогда можно заявить, что я здесь проездом, а документы остались в лондонском банке. Амелия не сомневалась, что мистер Дилвин охотно мне подыграет, — так и оказалось. Он и Амелия отправились со мной в комендатуру и дружно поклялись, что я — самый что ни на есть настоящий лорд Тобиас Пенн-Пьерс.

Элизабет придумала еще одну вещь, так сказать, завершающий штрих. Немцы отбирали хорошие особняки для своих офицеров и ни за что на свете не обошли бы вниманием резиденцию вроде Лафорта — слишком уж хорош особняк. К их появлению следовало подготовиться, чтобы достоверно изобразить лорда Тобиаса. Выглядеть надо как лорд на отдыхе и вести себя соответственно. Я умирал от ужаса.

— Глупости, Букер, — сказала Элизабет. — У вас идеальная внешность. Вы высокий, красивый, темноволосый. К тому же лакеи всегда исключительно талантливо смотрят свысока.

И она быстро написала мой портрет якобы шестнадцатого века — в виде Пенн-Пьерса в бархатном плаще с кружевным воротником на фоне тёмных портьер и чего-то еще неясного, с рукой на рукояти кинжала. Вид получился благородный, страдальческий и коварный.

Идея была гениальная. Не прошло двух недель, как ко мне в библиотеку ввалился отряд немецких офицеров (числом шесть человек) — без стука. Я принял их, потягивая «Шато Марго» урожая 1893 года и до боли напоминая собственного «предка» с портрета над камином.

Оккупанты кланялись и были сама учтивость, что, впрочем, не помешало им на следующий день выселить меня в коттедж привратника. Эбен и Доуси тем вечером тайно пробрались ко мне после комендантского часа и помогли перенести в новое жилище почти все вино. Мы хитро спрятали бутылки за дровяной кладкой, в колодце, в печной трубе, в сене и над балками. Но все равно к началу 1941-го вино закончилось. Грустно, очень грустно. Но друзья помогали отвлечься, а потом я познакомился с Сенекой.

Я полюбил книжные заседания, с ними оккупация становилась терпимой. Я с интересом слушал про книги, но хранил верность Сенеке. И постепенно уверился, что он в своей забавной, язвительной манере обращается лично ко мне. Его письма помогли пережить все, что было потом.

Я по-прежнему посещаю собрания. От Сенеки всех уже тошнит, и меня умоляют прочитать что-нибудь новое. А я не хочу. Помимо чтения я играю в пьесах, которые ставит здесь один театр, — роль лорда Тобиаса привила мне вкус к актерству, к тому же я высок и мой голос слышно из последних рядов.

Искренне рад, что война кончилась и я опять Джон Букер.

Искренне ваш, Джон Букер.





Джулиет — Сидни и Пьерсу


31 марта 1946 года



М-ру Сидни Старку

Отель «Монреаль»

Бродмидоуз-авеню, 79

Мельбурн, Виктория

Австралия



Дорогие Сидни и Пьерс!

Не волнуйтесь, крови не будет — только небольшое растяжение правой руки из-за переписывания писем от моих новых гернсийских друзей. Мне эти письма так нравятся, что я не решилась отправить оригиналы под брюхо земного шара в пасть собакам динго.

Я знала, что во время войны немцы захватили Нормандские острова, но совершенно об этом не думала. А теперь буквально прочесала подшивки «Таймс», и всю Лондонскую библиотеку в поисках статей об оккупации. Мне еще нужен хороший путеводитель по Гернси — с историями, а не расписаниями поездов и рекомендациями по выбору отелей. Хочу почувствовать дух острова.

По письмам я влюбилась в двух гернсийцев, Эбена Рамси и Доуси Адамса, и отнюдь не из-за одного их интереса к чтению. Кловис Фосси и Джон Букер мне нравятся. Амелия Моджери? Хорошо бы она меня удочерила. Сама я хочу удочерить Изолу Прибби. Мои чувства к Аделаиде Эдисон (мисс) вы определите сами, прочитав её письма. По правде говоря, я сейчас живу скорее на Гернси, чем в Лондоне, — притворяюсь, будто работаю, а сама сижу, навострив уши, и жду, когда письма упадут в почтовый ящик. Услышав желанный стук, стремительно скатываюсь с лестницы и залпом прочитываю продолжение. Совсем как люди, которые толпились у дверей издательства ради свежих, только что со станка, глав «Дэвида Копперфильда».

Уверена, вам письма тоже понравятся, — но захотите ли вы продолжения? Меня эти персонажи, их характеры и военные переживания положительно завораживают. А вас? Вам кажется, что здесь есть потенциал для книги? Не говорите ничего из вежливости — мне нужно подлинное мнение (вас обоих). И не волнуйтесь — я буду по-прежнему пересылать копии писем, даже если вы скажете, что книгу о Гернси писать не стоит. Мелкая мстительность мне (как правило) не свойственна.

Поскольку ради вашего развлечения я пожертвовала собственным здоровьем, вы должны прислать мне последние произведения Пьерса. Очень рада, что ты снова пишешь, мой дорогой.

С любовью к вам обоим, Джулиет