Код человеческий

Конрад не понимал, почему один из миллионов крамольников и маргиналов, презренное ничтожество, вдруг вырос в такого титана. Возникало несколько вопросов. Откуда Верховный получил информацию о Янусе? Скорее всего – от НИХ. Но чем Янус так опасен, если завладел вниманием самого Экселенца, привыкшего оперировать терминами «население», «живые ресурсы», «масса»? Зачем ОНИ сузили внимание своего могущественного вассала до одного человека? Со временем Галаган стал заражаться навязчивой тревогой – следствием неопределенности и невозможности отыскать ответы на вопросы. Конрад очень не любил чего-либо не понимать, не контролировать, не просчитывать наперед. Он ненавидел состояние зыбкости, где действительность течет вопреки его воле и не поддается исправлению.

Разветвленная система тайной полиции не умела работать настолько избирательно и в то же время абстрактно. Будь у сыщиков настоящее имя, тогда другое дело. А сейчас? Кроме упоминания в кругах люмпенов о некоем подпольном сообществе Солнечного – ничего, и реально приблизиться к цели не удавалось. Иногда искусительными вспышками посещали сомнения по поводу самого факта существования Януса. В конце концов, может, ОНИ и Экселенец ошибаются?

Но внутренний червь всякий раз с обескураживающей быстротой пожирал ростки умиротворения: очевидно, враг, коварный и нестандартный, существует, его следы с неизбежностью проступают, пусть Конрад хоть тысячу раз попытается уверить себя в обратном.

Галаган столкнулся с назойливым образом просыпающегося сквозь пальцы мелкого песка. Очевидно, Янус – смертельно опасный вирус, урод, скрытый под оболочкой-обманкой. Его неуязвимость – в размерах, в физической микроскопичности, позволяющей смешаться с миллиардом идентичных внешне песчинок и сделать неприемлемо долгими поиски себя. Советник обладал властью, но к чему она, когда в руках песок, просыпающийся сквозь пальцы? Пренебречь Янусом тоже нельзя, он же вирус! Такой может заразить весь организм.

Конрад брезгливо поморщился. Что ж, если стандартные методы не действуют, он испытает нестандартные.





Глава 21




Библиотека смотрела на тихий тупичок окнами в старых деревянных рамах. У входа висела табличка «МУК № 2 им. М. Горького». Слева и справа от порога ютились маленькие клумбы с типичными цветами – астрами, дубками и «петушиными гребешками». У одной из клумб стояла скамейка в одну доску. После дождя ее поверхность пачкала брюки, поэтому Матвей сперва постелил полиэтиленовый пакет «Спасибо за покупку», затем присел и закурил сигарету. Она не успела истлеть даже на треть, когда в двери послышался щелчок открываемого изнутри замка и на ступеньки вышла девушка библиотекарь.

– У нас же написано – «Курить запрещено!», – обратилась она с укором, кивнув на убогий плакатик с перечеркнутой сигаретой, прикрепленный скотчем к оконному стеклу.

– Простите, Лиля Аркадьевна, привычка проклятая!

С этими словами, не мешкая, Туров затушил окурок, подошел к девушке и, обняв ее за талию, нежно поцеловал.

Матвей любил ее. В ранний час, как обычно запершись на ключ, они предавались страсти среди книжных полок и картотечных шкафов. Это потом Лиля, скрывая следы «бесстыдства», будет не торопясь, с мечтательной улыбкой укладывать перед зеркалом прическу и застенчиво опускать глаза, встречаясь взглядом с Матвеем. Сейчас же она как кошка вцепилась в него, позабыв обо всем на свете.

Туров называл ее галчонком за миниатюрность, острые черты лица и темный цвет волос. Лиля и вправду чем-то напоминала маленькую смешную птичку, порхающую между стеллажей архива. В ее поведении было столько трогательной наивности и беззащитности, что он всякий раз ловил себя на мыслях о хрупкости всего прекрасного.

Лиля жила с мамой и не имела статуса лояльности. Ее папка чем-то насолил властям в молодости, за что заплатил сполна. Видимо, он слишком расстарался, потому что дочери досталась его скверная репутация по наследству. Это означало вечное прозябание на плохо оплачиваемых должностях, профилактические визиты к копам и отсутствие личных перспектив – ну кто свяжется с нелояльной? Нелояльной навсегда! Девушка же, словно больной от рождения ребенок, относилась к своей участи философски.

В отсутствие друзей собеседниками Лили стали книги. Она читала бессистемно, жадно, перемежая дешевые бульварные романчики с Достоевским. По правде, Достоевский давался тяжело, нагружая девичье естество прессом мрачного самокопания, но любовные линии в его книгах стоили мучений. Какие прекрасные героини! Какие глупые кавалеры! Всего-то и надо – люби женщину, а они – в дебри, словно заговоренные: то рубят кого-то в горячке, то крадут, то к Богу обращаются, а то и вовсе мечутся, мечутся, – а в итоге труп любимой и сумасшествие в придачу. Приступая к очередному творению Федора Михайловича, Лиля всякий раз с азартом законченного лотерейного раба надеялась на счастливый финал новой любовной истории. Уж этим-то повезет, она дворянка, он офицер – куда краше и органичней? Но вот последняя страница – и мрачные предчувствия, сменявшиеся по ходу романа редкими проблесками надежды, подтверждены окончательно: лишь бесы, бесы, бесы да вывернутая наизнанку низменная натура человека. Еще надежда – как утешительный приз и повод снова сыграть в беспроигрышную лотерею Достоевского.

Должность библиотекаря оказалась естественной для девушки. В библиотеке можно спокойно читать, изредка отвлекаясь на малочисленных посетителей. Никто не обратит внимания на дешевенькое платье с ближайшего блошиного рынка, оно прекрасно вписывается в библиотечный антураж, не нужно пыжиться и казаться лучше, чем есть на самом деле. Правда, мама приучила Лилю выглядеть хорошо и девушка по мере возможности выполняла ее наставления. Она не ощущала себя бедной или нищей, в ее реальности никогда не было иного состояния, чем нелояльность и поражение в правах, к тому же мир, созданный писателями с далекой, наверняка уже исчезнувшей планеты, интересовал ее гораздо больше грязных улиц Защекинска и собственной судьбы.

Все изменилось с появлением Матвея.

Они познакомились в участке, когда Лиля в очередной раз посещала отдел по делам неблагонадежных.

Предпенсионного возраста инспектор не обременял девушку лишними вопросами и даже как будто участливо относился к ней, прекрасно понимая природу «неблагонадежности» поднадзорной. «Эх, мне бы всех таких неблагонадежных, как ты!» – вздыхал коп. Лиля не отвечала, справедливо рассудив, что в одной фразе он выразил всю внутреннюю гниль, присущую людям его профессии, готовым пасти даже невиновных, только б иметь рабочее место. Получив отметку в ХАЭН, девушка с облегчением выпорхнула в коридор, где Туров, пристегнутый наручниками к скамье, коротал время в ожидании разбирательства, учиненного гнусным участковым Василием.

– Девушка, вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? – обратился Матвей. – Копы заблокировали ХАЭН, не могу связаться ни с кем, а у племянника день рожденья. Бросите со своего, что у меня все в порядке?

– Вообще-то я с уголовниками не общаюсь, – строго ответила Лиля.

– Я тоже, – улыбнулся Матвей, – но они меня сами сюда притащили, так что придется, видимо.

По правде, Лиле подумалось, что знакомиться в кутузке ниже достоинства даже недостойных «поражистов», но нелюбовь к копам подтолкнула к логичной мысли: те вполне могли притащить в участок такого же неудачника, как и она сама. Так чем же он хуже Лили?

– Не воображайте, что остроумны, – не убавляя строгости, произнесла она. – Ладно, какой айди и от кого весточка?

– Матвей. Может, голосовым?

Поколебавшись, Лиля согласилась.

Случайный знакомый потом не шел из головы, романы не читались, а старички – завсегдатаи библиотеки про себя отметили нехарактерную рассеянность девушки, появившуюся «ни с того ни с сего».

Матвей впоследствии подкараулил Лилю у полицейского участка. Оказалось, он целый месяц дежурил там в часы приема отдела по делам неблагонадежных в надежде, что девушка рано или поздно придет отмечаться! Она никогда не встречала подобного отношения к себе, их роман стал неизбежностью.





Глава 22




Работа мотокурьером больших денег не приносила, позволяя лишь сводить концы с концами, и вдобавок не сулила ни перспектив, ни надежд. Игорь об этом размышлял иногда, но, не желая зацикливаться, продолжал доставлять почту, доверившись времени. Оно благодарно утекало под бурчание бензиновой двойки «Супер-В», катавшего хозяина сквозь пробки, жару и холод по сотням адресатов, под общение с такими же водилами в гараже между заказами, под решение рутинных ежедневных надобностей и под дешевую еду, поглощаемую от случая к случаю и отдающую целлофановым запашком химических ингредиентов. Настоящее дно жизни, где осознается собственная ничтожность, где от беззлобного отчаянья даже не хочется поднимать голову и смотреть вдаль, ведь с вероятностью в 99 процентов на годы вперед там встретится неизменная лапша быстрого приготовления, дешевый пакетированный чай, такие же дешевые пирожки и непреходящие бытовые трудности. Да и оставшийся процент, похоже, лишь плод воображения, выращенный непотопляемой надеждой, без которой никак. «Пуля» – обитель прокаженных, которым больше некуда податься.

Дни повторялись как под копирку.

Всякий раз утром на подходе к офису Игорь слышал звук не желавшего запускаться движка, усиливавшийся по мере приближения. Это Пашка насиловал свой мотоцикл. Поначалу рыжий высасывал из аккумулятора все соки стартером, а затем, когда озлобленный стрекот реле возвещал о кончине энергии, наступал черед мускулов и ножного кика. О, это было похоже на корриду из учебников истории, а может, и на гладиаторские бои! Рыжий остервенело, до изнеможения топтал кик, сопровождая затухающее бормотание моторных кишок самыми грязными ругательствами из тех, которые доводилось слышать Кремову. С Пашки ручьями лил пот, в пылу борьбы амбре подмышек окутывало несчастного облаком, распространяясь далее по округе. Наконец, когда мотор изматывал человека окончательно, тот надрывно взвывал: «Сука-а-а-а-а-а!», резюмируя очередное поражение белковой формы жизни перед бездушно циничным железом.


Рыжий вносил потную вонь в офис, и все бросались учинять кофе: ходило поверье, будто запах жженого овса мог хоть чуток нейтрализовать смрад. Древний чайник, замацканный пальцами в сто слоев, выступал на авансцену. Темный пластик колбы, натужное пыхтение да роль универсального спасителя закрепили за ним прозвище Черный Властелин. Илья даже скотчем прилепил на крышку бумажные глаза, а сбоку – там, где когда-то стояло название фирмы-производителя, – фотографию усталого негра в БДСМ облачении. Юкэ периодически чистила спираль от накипи лимонной кислотой, и тогда рыжий виновник вонючих атак, паскудненько хихикая, отпускал шуточки вроде «помассируй властелина, детка!».

Да, у Черного Властелина определенно имелись харизма и реальная власть над «пулевцами».

Обычно рабочее утро в офисе, помимо Игоря и Пашки, встречали Юкэ, Серж, Жучок да пара-тройка новичков. Светка чаще начинала работу прямо из дома, у нее всегда имелся груз несрочных писем, но, бывало, и ей приходилось за компанию со всеми топить в кофейном омуте запах Пашкиного пота.

Курьеры успевали поболтать, обсуждая прошедшую смену. Серж рассказывал о забавных заказчиках, Пашка травил небылицы о своих похождениях, Светка ругала адресатов и отправителей за неточности. Жук не болтал, лишь иногда скупо описывал, в какие районы соваться опасно и на каких АЗС не стоит заправлять бак топливом. Юкэ обычно молчала, копаясь в ХАЭНе или просто глядя в окно.

После первой чашки, примерно к семи, к присутствующим подтягивались Илья и Матвей. Учуяв запах пота, Матвей беззлобно отчитывал Пашку за разгильдяйство и свинское отношение к технике. С этого момента, словно по уговору, начинал звонить телефон, и курьеры разлетались на заказы. Клокочущие городские недра поглощали их до позднего вечера. Пашкин драндулет вступал в игру последним: Илья что-то налаживал в моторе, и тот запускался.

Неподалеку от главного офиса «Пули», под мостом, располагалось кафе дяди Ашота. Там, хоть изредка, питались все курьеры, даже те, которым казалось, что Ашот начиняет шаурму окрестными крысами. Завсегдатай кафешки и самый преданный ее фанат Пашка парадоксальным образом сочетал негодование от «непомерных цен» и любовь к пирожкам, изжаренным в вонючем прогорклом масле с тысячелетним стажем.

Впрочем, «дерут как липку нашего брата!» в Пашкином исполнении означало скорее неудачный день, чем реальную претензию. Ашотовское кафе его устраивало, а отвратительное качество еды рыжий компенсировал специфическим чувством юмора и беззлобным дворово-детским изумлением от любых финтов судьбы: «Откусываю раз полпирожка – ну голодный был, как чертяка, – и проглатываю не жуя! Только какое-то щекотание в горле заметил. Думаю, показалось. Глядь – из второй половины, что в руке осталась, перекушенный таракан выглядывает и еще лапами шевелит! И как он прожарку-то выдержал, ума не приложу! Живучий, выходит! Только через перекусывание преставился, бедняга».

«Блеванул?» – гадливо поинтересовался Серж за всех. «Кто? – не сразу сориентировался Пашка. – Я, что ли? Не, не блеванул. Я не миллионер пирожками разблевываться! Да и таракан – штука питательная, вона вчера по телеку говорили, „Монсанье“ тараканов сотнями тысяч разводит, узкоглазые их в ресторанах заказывают как деликатес!» – «Так то кузнечиков!» – возразил Жук. «Какая разница?!» – отмахнулся Пашка.

Одна Юкэ у Ашота не питалась принципиально, из-за чего рыжий, похохатывая, обзывал ее расисткой, всякий раз нарываясь на ответное лаконичное «дебил». Наверняка дело было вовсе не в расизме, просто Юкэ не обладала должной любознательностью, чтобы поражаться примерам живучести прожаренных насекомых и прочим естественно-научным чудесам. Ее позицию внешне разделял Жучок, но в отсутствие Идеальной Особи он охотно трапезничал с Пашкой. Серж тоже, хоть и морщился брезгливо при виде антисанитарной стряпни, все же жаловал ее, нивелируя отвращение толстенным слоем майонеза и кетчупа. Особенно беспроблемно процесс поглощения «бургашотов» и «крысмаков» у Сержа протекал под залипание в компьютере и пиво. Ему завидовали все курьеры, ведь он мог наслаждаться алкоголем хоть с утра, в то время как двухколесным требовалось для этого оттарабанить смену в седле по любой погоде.

Игорь продержался недолго. Пару раз, проголодавшись по-настоящему и не сумев раздобыть «Молчановских зорь» с майонезом и сухой лапшой, он вынужденно принял новую гастрономическую реальность. Знакомство состоялось не без шероховатостей: приступы диарейной боли поначалу исправно скрючивали Нерва, заставая даже на выездах, но затем желудок пообвыкся и принялся худо-бедно извлекать калории из неведомой ранее пищи. Впрочем, кишечные расстройства хоть изредка настигали всех, провоцируя Пашкины шуточки про «визиты мистера поноса», «резь в глазах» и «закупоренный сортир». Независимо от пищевого ассортимента, съеденное запивалось «кофе».

В таких условиях Кремов не сломался, даже наоборот – раскрыл в себе неизвестные душевные резервы. Еще он начал совсем по-другому воспринимать людей, которых в прошлой жизни порой считал неудачниками, научился чувствовать их токи, недоступные тогда из-за социальных барьеров. Они перестали казаться примитивными или, как выражался Миха, «темным быдлом».

Тот же Паша Рыжий – небритый русак с рябым лицом, словоохотливый до невозможности, всегда служил объектом незлобливых подначиваний и шуток. Кем такие были для Нерва всего год-два назад? Шпаной, безликими завсегдатаями сводок по бытовой преступности, вызывающими отвращение манерами вроде сплевывания слюны через щель в зубах и характерным запахом недельного пота. Сейчас эти вещи служили второстепенным фоном портрета Рыжего, незначительной особенностью – и все. Пашка убил в Нерве малейшую предвзятость, поделившись однажды куском дешевейшей колбасы. За нехитрым актом тянулся длиннющий след обстоятельств, в мгновение осмыслен ных Игорем и превративших забавного парня дворовой наружности в открытие.

Кусок колбасы «Молчановские зори», после которой развивались неудержимый метеоризм и скотская отрыжка, служил желанным обедом в курьерском сообществе, потому что мог легко конвертироваться, особенно с хлебом и майонезом, в калории и намек на сытость. Пашка, как и все, не отличался обеспеченностью и потому ценил «Зори» на вес золота. В один из дней шпарил неприятный холодный дождь, и, забравшись в гараж к верстаку, продрогший Рыжик нетерпеливо принялся нарезать колбасу и хлеб в надежде пообедать. Тут ввалился обессиленный после смены Кремов, пропитанный водой до нитки. Ужасно хотелось есть и спать, но усталость убивала охоту плестись в магазин за лапшой. Просить поделиться язык тоже не поворачивался: вечно нищий Пашка сегодня собирался уничтожить крохотную даже для себя снедь, – так что, подавив усилием воли протесты измученного желудка, Игорь просто снял одежду, натянул ничейный свитер и рухнул на протертый до дыр диван, настроившись потерять сознание. Но Рыжий, ни секунды не колеблясь, растормошил его и протянул бутерброд. Искренность и простота этого поступка стали чем-то новым в восприятии Игоря, не привыкшего получать с материальной вещью, будь то еда, одежда, шариковая ручка, деньги, да и вообще что угодно, еще и положительный ментальный заряд «за просто так». Ничего взамен ценнейшей «Молчановской зари»!

Или вот всегда молчаливый Жучок, спрятавшийся в такой толстой скорлупе от окружающих, что Игорь не мог его как следует прощупать. Жучок катал на костлявом черном чоппере-пинчере, напоминавшем типажом хозяина. Такой аппарат не позволял доставлять пиццу, не развивал космических скоростей и припекал лодыжки раскаленными цилиндрами за будь здоров. Но Жучок ему не изменил и просто приспособился: чтобы не приторачивать к пинчеру уродливые кофры, возил письма в сумке на лямке через плечо; во избежание перегрева надевал штаны, отделанные с внутренней стороны бедра и по промежности кожзамом; охотно ходил в несрочные пригородные рейсы, где недостатки его машины проявлялись наименее выраженно. Жучок мало разговаривал, а когда делал это, казалось, будто слова даются ему с большим трудом. Он больше ценил дела. Очевидно, Жук много читал, когда выдавалась возможность. Его заставали даже с бумажной книгой или диковинным журналом из мира техники и технологий; он словно готовился к чему-то, запасаясь знаниями. На его мировоззрение наверняка повлияла какая-то авария в прошлом, оставившая на память заметную хромоту и умение не спешить.

Вдумчивый механик Илья с большими, глубокими как озера глазами на самом деле являлся технофриком. Он фанатично надраивал очередной мотоцикл сразу после покупки и немедля принимался за его «улучшения». Когда улучшению машина уже не поддавалась, Илья без сожаления сбывал ее какому-нибудь обеспеченному бездельнику и приобретал новую, не «улучшенную», чтобы начать процесс сызнова. В таком круговороте техники Илья усматривал свою миссию в этом мире. «Я довожу аппарат до безупречного состояния, а безупречное состояние – залог безаварийной езды! Чем больше я насыщаю братскую среду хорошей техникой, тем больше наездников останутся в живых. Просекаешь?» – бесхитростно объяснял он. Игорь верил.

Светка, по слухам, любила мужчин больше всего на свете. Непостоянство и хорошее настроение являлись ее отличительными особенностями. А еще Светка имела ярко-оранжевую копну волос, из-за чего «пулевцы» прозвали ее Огоньком. Впрочем, Огоньком ее называли и бывшие бойфренды, которых она подбирала, словно руководствуясь принципом «чем болтливее, тем лучше», а в их интерпретации, да в обрамлении сальных ухмылок прозвище приобретало совсем другой смысл. Светка отлично выполняла работу, но выматывала Матвея каким-то иррационально-маниакальным козьим упорством, оспаривая все его приказы и постоянно причитая. Поначалу Игорю казалось, что Светку действительно ущемляют, пока однажды Матвей не сорвался и не наговорил ей упреков с три короба. После этого Светка будто просветлела и с облегчением поротого ребенка с удвоенной энергией принялась за работу. Она однозначно была энергетическим вампиром.

Среди «пулевцев» особняком стояла Юкэ. Еще в первую их встречу у Кремова в голове непроизвольно возникло определение – «идеальная особь», оно очень точно подходило этой красивой молодой девушке. Прямые соломенно-желтые волосы Юкэ спускались к талии, ровная челка над темными бровями подчеркивала строгие голубые глаза, нос, прямой и острый, придавал лицу хозяйки хищные черты, а завершали образ волевой, слегка выдающийся вперед подбородок и острые скулы. Тело излучало здоровую силу, – казалось, ничто не сможет сломить его обладательницу; на общее восприятие в немалой степени влияла и кожа однородного светлого тона без родинок и прочей пигментации. А еще голос! Низковатый голос Юкэ отдавал чем-то притягательно-первобытным.

Подружиться с ней никому не удавалось: девушка держала курьерское большинство на расстоянии, в коротких беседах тщательно подбирала слова и не проявляла лишних эмоций. Лишь иногда Юкэ снисходила до редких полуулыбок, но чаще хмурилась. Общению она вообще предпочитала просмотр кино в ХАЭНе. Никто не видел, как она ест или пьет что-то кроме воды или кофе.

Такое поведение подогревало интерес к Юкэ со стороны новичков; многие, вопреки всему, старались добиться ее расположения, но попытки ухаживания пресекались решительно и безапелляционно. Фифа – закрепили за ней прозвище отвергнутые кавалеры, однако после того как Матвей уволил парочку ребят, не в меру распускавших язык из-за уязвленного самолюбия, нездоровое внимание к Фифе сошло на нет, а в обиход вернулось странноватое, но привычное Юкэ.

Особые отношения у нее были с Жучком, Игорь даже перехватил как-то необычно теплый взгляд, брошенный амазонкой в сторону молчуна. Сердце тогда кольнула непонятная ревность, но Нерв решил не разбираться в этом и просто постарался забыть эпизод. Пашка вызывал у Юкэ презрительные усмешки, Илью она не выделяла из общего окружения вообще, с Кремовым держалась отчужденно.

Вне всяких сомнений, девушка пользовалась большим доверием у Ястреба, поскольку он поручал ей только особые задания. Из-за этого диспетчер никогда не привлекал Юкэ к рядовым заказам. Бывало, она часами сидела без дела, в то время как остальные растревоженными пчелами судорожно сновали по адресам, срывая графики. Ее это не волновало вообще. Но чаще светловласка сама отсутствовала, пропадая по нескольку суток неведомо где на своем мощном спортивном мотоцикле, «Ящере», который был под стать хозяйке – породистый, красивый, с гранеными формами пластика. Он выдавал басовитое урчание на холостых и низкий вой на предельных оборотах. Этакий самурайский меч, вещь для конкретного дела, а не для пустого блеска, идеальная «механическая особь».

Сам Матвей оказался уникальным человеком. Очевидно, в нем бурлил кипящий котел, позволявший тратить энергию без экономии – на все хватало. Этим объяснялся и магнетизм, благодаря которому Матвей сколотил сплоченную компанию из разношерстных уникумов – тот самый клуб прокаженных, «кочегарку», как называл про себя «Пулю» Игорь.

В прошлом эти люди собирались в гараже после работы, пили пиво, крутили гайки, рассуждали о жизни. Никто из них не имел ни карьерных перспектив, ни обеспеченного будущего, но общий мирок компенсировал все. В гараже удавалось забыть о трудностях и низкооплачиваемой подработке, о грубости начальства, о затяжном безденежье. Не то чтобы они не хотели чего-то добиться, просто не знали с чего начинать, да и веры в свои силы недоставало. Не знал с чего начать и Матвей, но кипящий котел провоцировал двигаться, искать возможности. Остальные, кто поумней, с надеждой ухватились за лидера, как за локомотив. Появилась мотомастерская, а затем и курьерская служба – предмет деятельности органично вытекал из их прежнего образа жизни. По сути, костяк «Пули» состоял из гаражной компании, увидевшей свет в конце тоннеля, лишь по необходимости обраставшей новичками извне. Плюсы и минусы не заставили долго ждать: с одной стороны, старожилы друг друга прекрасно знали и ценили, с другой, некоторые оказались не готовы к изменению ролей и отходу от гаражной вольницы с ее пивом, необязательностью и всеобщим равенством. Такие отсеялись.

Новички чаще всего преследовали прагматичные цели, сентиментальной мутью мотоциклизма болели недолго и, выработав запал, находили другую работу – официантами, грузчиками, уборщиками, продавцами – хоть и низкооплачиваемую, как в «Пуле», но свободную от курьерских тягот. Матвей называл это оборотом «фекалоидов» в выгребной яме, полагая, что обмен шила на мыло ни к чему не приведет. Он верил в силу объединения, исповедовал правило «друг за друга стеной» и рассчитывал «прорываться наверх» только так и верхом на мотоцикле.

– Понимаешь, – поделился он как-то соображениями с Игорем, – мотоцикл – это инструмент свободы и независимости. В хороших руках он позволяет жить без оглядки на придирки вымогателей из полиции, на нем можно ездить всегда, даже когда городской трафик стоит запором. Свобода перемещения и восторг – вот что такое мотоцикл!





Глава 23




По-видимому, небольшой процент людей всегда стремится «за флажки», ограничивающие бытие привычным кругом «дом-работа» либо «учеба-развлечения». Может, путь странника начинается в углу, где маленьким ребенком он отбывает наказание за самовольную отлучку из детсадовской песочницы или «побег» с игровой площадки через дыру в заборе. Почему не с момента совершения «проступка»? Потому что все дети хоть раз да пускаются в приключения, ускользая от внимания воспитателей, но, будучи наказанными, обычно «понимают, что так делать нельзя». Только один из нескольких сотен, всхлипывая и тоскливо рассматривая каждую неровность на стене «темницы», будет мыслями снова где-то там, за пределами предписанных рамок – гладить бродячих собак, срывать немытыми руками неизвестные ягоды и есть их, блаженно вдыхать воздух, который на вкус-то совсем не то, что спертая атмосфера детсада. Приходит незнакомое ощущение глобальности мира и рождаются первые протесты против произвола нянечки, безапелляционно и больно выкручивающей ухо, «чтоб не лазил где попало».

Затем кто-то из маленьких путников, взрослея, забрасывает мечты о странствиях и новых дорогах, включаясь в мощный поток жизненной рутины. Он любит читать приключенческие книги, смотреть передачи о дальних уголках и других людях, но все открытия происходят в голове, спокойно сидящей на теле, которое никуда не движется, а только нежится в объятиях дивана. «Ничего, – нашептывает желудок душе, – еще успеешь смотаться куда-нибудь, а пока подай еще немного пивка».

С возрастом «мальчишество» проходит, нереализованные желания вытравливаются из памяти, чтобы не жалили по ночам. Подыгрывая лени, выдумываем новые причины никуда не ехать, а затем оформляется железное «у меня не тот возраст, да и вообще, просто сгоняю на курорт». Все. Смерть одного из миллиардов планктоновых, забытого еще раньше, чем наступил последний вздох, и смирившегося с нянечкой из детского сада во всех ее ипостасях.

Для Матвея такой исход был однозначно неприемлем.

Судя о всему, его взгляды разделяли Жучок, Юкэ, Илья, Пашка и Светка, но матвеевское «прорываться наверх» казалось Игорю достаточно парадоксальным. Какой именно верх? Наверняка тот, где нет нужды и плохой еды (речь не о Пашке), где простое выживание становится неактуальным. Но понимает ли Ястреб, что стремится к тому, что сейчас ненавидит?

Как-то он и Игорь пересеклись в мастерской, когда Матвей что-то горячо рассказывал Илье.

– Представьте себе, – усмехаясь и хмуря брови одновременно, восклицал Туров, – еду по одиннадцатой улице не спеша, в потоке. Замечаю, что поток-то вязнет и быстренько перерастает в обычную мегаполисную пробку. Жара адская. Какое-то время я постоял, но затем решил по пустой встречке отвоевать пару кварталов. Проезжаю метров двести и вижу типичную картину: мигая светом аварийки, у тротуара стоит крутой автомобиль, его силится объехать троллейбус. От крутого авто, не торопясь, отходит дама средних лет и направляется в близлежащий салон «Белье для элитных людей». Троллейбус закупорил все движение. Водила, обливаясь потом, обреченно следит, как элитная дама шествует по своим элитным делам, но ничего не может сделать, чтобы объехать ее тачку. В то же время температура в раскаленном салоне троллейбуса неумолимо растет, люди варятся заживо, повиснув на поручнях. Понаблюдав за этим раскладом, я уж собирался протиснуться дальше, но вдруг заметил, что дедуля пассажир как-то неестественно сник на своем сиденье. Оказалось, его хватил удар. Скорую ждать бессмысленно, копов – тем более. Короче, скончался человек, а еще двух женщин откачивали прям на тротуаре прохожие. Элитная дама как ни в чем не бывало, прикупив шелковых трусов, возвратилась в авто и уехала далее. Все этому только обрадовались и, обматерив ее в сердцах, радостно поплелись по одиннадцатой, – закупорка-то рассосалась! Случайные прохожие-спасатели и я остались ждать скорую. Та приехала через сорок минут, и дождался ее один дедуля, и то потому, что ему некуда больше спешить. К чему все это? Да к тому, что не люди мы уже, а куски мяса, не лучше грязи или там камней. Ведь нет различий между трусами и жизнью одного из нас. Где душа? – И, помолчав, уже грустно добавил свою коронную фразу: – Вот уйду в монастырь от вас или к красным!

Красные – настоящая гроза полиции и общественного порядка – оккупировали самые дальние, темные и страшные закоулки обывательского сознания. Там они шевелились мутной смертоносной заразой, угрожая любому нормальному человеку шальной расправой и убийством «ни за что». С экранов телевизоров, из газетных статей и криминальных хроник добропорядочному мужу, отцу, трудяге частенько напоминали о нависающей над ним опасности в виде маргиналов верхом на ревущих двухколесных монстрах. Такие громили полицейские участки в неспокойных кварталах, расстреливали экипажи патрульных машин, крышевали бордели и наркопритоны. Поймать или наказать их крайне сложно, мощные мотоциклы гарантированно уносили отчаянных ребят от преследователей куда-то в Восточный Мегаполис, в сумрак защекинских окраин.