Кофейня

Искать долго не пришлось. Париж, как обычно, мел улицы на углу соседнего дома. В тех самых старых джинсах и сером свитере. Наблюдая за ним, невозможно было не заметить, что работал он чисто и увлеченно, не оставляя после себя следов.

Ледяной ствол револьвера уперся прямо в его затылок, только после этого Париж застыл на месте. Конечно, он слышал тихие шаги сзади и эту ситуацию мог предотвратить еще до ее начала, но…

– Намного страшнее ожидание, чем сама смерть, – обреченно, но спокойно сказал Париж.

– Ты боишься смерти?

– Не больше, чем ты меня, – заявил он тому, в чьих руках находилась его жизнь. Затем добавил: – Убить человека не так просто, особенно глядя ему в глаза.

– Медленно повернись лицом ко мне, я удостою тебя такой чести.

Париж обернулся, и теперь ствол касался его лба. Сказать, что им овладел страх, было бы ложью. Ни страха, ни паники, только расширенные зрачки выдавали его учащенное сердцебиение. Дыхание оставалось ровным.

– Пустые глаза наполняются жизнью. Забавное зрелище, – улыбаясь, сказал он.

Париж и правда прокручивал моменты своей жизни, осознавая, что вернуть то или иное он уже не в силах. Не в его положении прощаться с единственным близким человеком его жизни. В тот момент он бы отдал все свое состояние, чтобы этот день наступил позже. День расплаты, который тяжелым грузом он носил все эти годы, прекрасно понимая, что этого дня не избежать никак. Ни капли сожаления, ни слез отчаяния… Он был готов.

– Чувствуешь вкус этих секунд, ценишь последние вдохи воздуха, но при этом остаешься собой. Вот что всегда восхищало в тебе, Париж…

– Стреляй! – процедил он сквозь зубы своему убийце, не отводя от него глаз.

Его рука даже не вздрогнула, нажав на курок. Громкий хлопок…

Париж упал на колени, подавившись воздухом. Задыхаясь, он начал кашлять, будто проглотил огромный ком. Только в эти минуты он почувствовал дикий страх и нечеловеческую панику. В то время как его собеседник уже отдалялся от него, ускорив свой шаг, и, зайдя за угол соседнего дома, вовсе исчез из вида.

– Зачем? – громко прохрипел Париж, вызвав тем самым еще больший кашель.

Слезы наворачивались на его глаза. Он остался жив, глядя в лицо смерти. Попрощавшись с жизнью и не цепляясь за надежду, он был готов уйти. Вот только время его еще не пришло. Блеф…



Зайдя в квартиру, он положил револьвер на стол. Только ему было известно, что патронов в нем не было, и только он прекрасно знал, что подарил человеку жизнь, которая не стоила и цента.

Когда тебя коснулась смерть своей холодной ладонью, ты начинаешь видеть то, чего раньше не мог видеть, чувствовать… От капли росы поутру и до холодного дождя, под которым тебе становится тепло. Только смерть может научить человека жить. Как ребенка учат ходить в первые годы, так и взрослый, переосмыслив прожитое, начинает идти по-другому, неведомому раньше пути. Каждая мелочь приносит радость, каждая неудача так и остается неудачей, но уже не камнем, о который можно споткнуться. А если и споткнулся, то появится очередной повод встать. Как не в печали, так в чем познают радость? Кто не умирал, тот и не жил вовсе…

Картины смотрели на него, а он прятал револьвер, которым сегодня показал человеку жизнь. Жестокому человеку, в котором если и оставались клавиши чувств, то его пиано давно было сломано и растоптано им же самим. Он восхищался им как художник, как человек – он его ненавидел. Картины вокруг… Темные глаза, как и волосы. Глаза женщины, которую он любил больше своей жизни. Сухие губы, недоцелованные и потрескавшиеся от ветра… Он мог к ним прикоснуться и, водя по ним рукой, ощущать, как бьется ее сердце. Немые губы, которые он целовал, аккуратно прикоснувшись к своему шедевру. Капля за каплей скользила по контурам, каждый день высыхая, но горький вкус этих губ постоянно обжигал его… Темные глаза, в которые он смотрел, темной ночью были светлее звезд, тех самых звезд, что однажды его предали.

Карандаш. Одиночество. Мрак…



«…Эти первые дни были особенными. Нет, не потому, что мы загорались в постели и в своих ярких вспышках теряли рассудок. Просто не было причин смотреть на календарь, не было желания следить за временем. Все как будто остановилось в один момент. Выключить свет, отключить мир и смотреть в глаза. Неизведанные… Мне это нравилось. Я никогда не испытывал подобных чувств к женщине. Больше, чем увлеченность, но меньше, чем привязанность…

То, что люди называли любовью, я всегда называл мусором. Туалетной бумагой, которой потом подтирали то, что от нее оставалось со временем. Обещания, клятвы, все эти нежности – от дорогих подарков до дешевой банальности. А потом – детей растить, крики, ссоры, бытовые радости. Слезы, измены, чувство вины… То, что остается в итоге, так неизбежно. В лучшем случае – взаимопривязанность на фоне взаимопонимания и чувства ответственности за детей. В худшем случае – жалость, неразделенность, обиды. И это все вы называете любовью? Я бы язык отрезал тому, кто придумал это слово, и заставил бы его же проглотить.

Чувство собственности. И не более того… Как вещи: сначала их покупают, потом их донашивают другие, а затем их выбрасывают. Я не возьмусь сказать за всех, но скажу за себя: любой человек – собственник, кем бы он ни был и что бы он ни говорил. Но вот в чем парадокс: не всегда свою «собственность» можно удержать, и, как ни горько признавать, любой собственник – это всегда чья-то собственность. Вот в чем главный фокус!»



Последняя мысль автора о любви не понравилась Розе, и более того, она начала спорить сама с собой, доказывая совсем обратное. Она перелистнула эту страницу от осознания бесполезности спора и принялась углубляться дальше.

То, что она не появлялась в кофейне уже третий день, видимо, меньше всего волновало ее сейчас. Но женское любопытство взяло вверх над ее мыслями, и она начала думать о нем. Как красиво она ушла в тот день… С гордой походкой и пламенным поцелуем на прощание. Интересно, ждет ли он ее?



«Когда она призналась мне, что я дурак, я понял, что она вовсе не дура. И никогда ею не была, в любом случае, на протяжении совместного мучительства – точно. Что в ней привлекало больше всего, так это пальцы. Начиная с того, как они держали сигарету, и заканчивая сплетением в моей руке. Они были какими-то особенными – тонкие и холодные, но до жара привлекательные, наигранные, или это было что-то большее… Тяжело объяснить словами состояние, когда пальцы человека намного приятнее и чувственнее, чем сам человек. На седьмой день я их поцеловал – к горю своему, так как на восьмой день я пробудил в ней тему «любви».

– Каждая женщина желает быть любимой, – мечтательно начала она.

– А мне казалось, что каждая женщина мечтает, чтобы у ее мужчины носки не воняли. Ну, и крышку унитаза не забывал поднимать, – улыбнулся я.

Она повернулась ко мне и посмотрела, как на идиота. О, да. Этот взгляд не спутаешь ни с чем.

– Ты никогда не любил? Не целовал нежно плечи, держа ее за талию, шею.?.. Не целовал руки, стоя на коленях, а на ее колени положив свою голову? Ты никогда не просыпался с мыслью, что ее может не быть рядом? Представляешь, просто не быть. Ты никогда…

– Хватит! – со злостью отрезал я.

– Так и женщина нуждается в любви не меньше, чем мужчина нуждается в ней, – сказала она слегка огорченно.

– Вот уйду я, и ты останешься как раньше, один в своей квартирке, наедине со своими книгами, фотографиями. Наедине с собой. Ах, да, я забыла совсем – и супом своим изысканным. Вечерами будешь сидеть в парке и курить свои сигареты, думать, чего тебе в этой жизни не хватает. Потом приходить домой, включать свет, и кругом пустота. Все на своих местах будет лежать, вот только ты себе места находить не будешь.

– Уходи, – спокойно ответил я.


Она умеет блефовать – это ее главный козырь. Садиться с ней за один стол, даже с фулл-хаусом на руках, я бы не стал. Но это не игра, и мы в ней не карты.

– Ты так уверен, что я не уйду, как я уверена, что проснешься ты завтра один и будешь меня ненавидеть за то, что ворвалась в твою жизнь, чтобы просто и тихо из нее сбежать.

Когда она закончила, мне стало не по себе. Я не знал, что ей ответить, да и, сказать по правде, что я мог сказать? Бывают моменты, когда, кроме глаз и сердца, губы бессильны, слова пустеют, собственно, как и сами глаза. Дождь на душе, а за окном – солнце…

– Я надеюсь, ты это серьезно, потому что снаружи ты эту дверь больше не откроешь, закрыв ее однажды за собой, – улыбаясь, сказал я после длительной паузы. В своей улыбке я проглотил три горьких кома, в своих словах я не нашел решительности.

В ответ она промолчала, не сказав ни слова.

Наутро, как она и обещала, я проснулся один в своей белой майке…»



Вставать с кровати Роза даже и не думала, хотя на часах уже было без десяти два, и укуталась потеплее. Ее мучил вопрос: закурить прямо в постели или выйти на кухню и заварить чашечку горячего кофе? Последняя мысль ее резко взбодрила, и она, застегнув лифчик, направилась в кухню. Сонная, с нелепой прической на голове, Роза была больше похожа на кактус, что стоял у нее на подоконнике. Достав из пачки две сигареты, одну она положила как закладку между страниц, а вторую закурила. Приоткрыв немного окно, она достала пепельницу из верхней тумбочки и положила на стол. Загудел чайник. На кухне было прохладно, и она надела свой белый халат. Налив себе кофе и усевшись поудобнее на стул, Роза вновь погрузилась в книгу.



«Ненавидел ли я ее? Нет. Скорее, еще больше был очарован ее решительностью и стойкостью характера. Ну и, конечно же, первым делом я закрыл дверь изнутри. Слово за слово. Если бы даже она вернулась, в чем я сильно сомневаюсь, я бы ее все равно не впустил. Итак, что мы имеем, кроме убитых нервных клеток и двухдневной щетины? Белый бюстгальтер третьего размера, хотя природа явно наградила ее вторым. В ванной все ее вещи так и оставались на своих местах. Даже свои кремы особого назначения – для разных зон, как она мне объясняла – оставила. Я уже подумал, что она с ума сошла, оставив мне все эти «драгоценности». И как я без них раньше обходился? Аккуратно сложив все ее вещи в самое надежное для них место – мусорный пакет, я вынес их в мусорный бак на улице. И неожиданно заметил пропажу. Перстень. Я носил его на среднем пальце, не снимая с тех пор, как мне его подарили. Черт возьми, она забрала мой перстень! О, как я был взбешен! В голове моей родилось сразу два вопроса. Первый: каким образом она смогла его снять, чтобы я не почувствовал? Это же почти нереально. И второй: где теперь мне искать это восьмое чудо света?

Главная проблема мужчины – это женщина. А когда она еще и умная – это уже его беда…



Спустя несколько дней. «Гости»



Обычное утро, самые обычные сигаретные затяжки на фоне автомобилей и утренней суеты. На балконе прохладно и немного сыро. Ветрено. Надев свитер, я отправился готовить завтрак. Крепкий чай и яичница с беконом – вот утренние блюда моего меню. Приготовив завтрак, я стал искать соль, чтобы досолить яичницу. Как только я взял щепотку соли, раздался звонок в дверь.

Посмотрев в глазок, я не увидел никого на лестничной клетке. Возможно, детишки из соседних квартир балуются, такое явление встречается нередко. Особенно когда напротив твоей квартиры живет семья с тремя детьми. И как они только не посходили с ума в своей маленькой двушке? Ну ладно, это уже их проблемы, а у меня завтрак стынет. Только я отошел от двери на два шага, как раздался еще один звонок. Ну, ребята, сейчас я с вами проведу воспитательную беседу! Открыл дверь, и прямо с порога – удар в нос! Такого поворота я не ожидал и, само собой, не был готов. Теплая кровь потекла к губам… Передо мной стояли двое мужчин тридцати-тридцати пяти лет, почти моего роста – пожалуй, это было моим главным преимуществом. Тот, что разбил мне нос, был слева, и первым делом ему я швырнул всю щепотку соли в глаза. Пока первый вопил и протирал слезившиеся глаза, второй направился ко мне, но не успел сделать и шага, как я ударил ногой в его коленную чашечку, а затем, сделав шаг вперед, крепко приложил в солнечное сплетение. Первый отделался легким ударом в печень. Не нужно быть мастером боевых искусств, чтобы знать самые болезненные точки на теле человека. Вытолкнув за порог этих несчастных, я пошел искать лед, чтобы остановить кровотечение. Я ждал чего угодно после: звонков и громкого стука в дверь, матерных слов, но только не тишины. А это меня больше всего и пугало. Тишина… Когда я посмотрел в глазок, их уже не было, но плохое предчувствие не оставляло меня ни на минуту. Выбросив свою недосоленную яичницу в мусорную корзину, я сидел и думал, кому же я успел перейти дорогу.



Вечер того же дня. 22:45



В этот день я решил лечь пораньше, чтобы хорошо выспаться и бодрым пойти на работу. Ровно в десять я, выключив свет, отключил и себя, но, как оказалось, ненадолго… Звонок в дверь. Проснувшись, я не сразу понял, в чем дело, но настойчивые звуки звонка привели меня в чувство. Первая моя мысль: те двое отморозков вернулись обратно, прихватив с собой еще пару человек для компании, и поэтому торопиться к двери я не стал. Овладел ли мной страх или это пальцы ног начали мерзнуть под одеялом, я так и не понял. Звонки прекратились, но чувство беды не покидало меня ни на минуту. Мое дурное предчувствие, как оказалось, было не напрасным: больше никто не звонил, но начали стучать в дверь. Громко стучать. Ничего, в этот раз я уже был готов. Прихватив с собой травматический пистолет с верхней полки шкафа, пылившийся там уже больше трех лет, я прекрасно осознавал, что магазин в нем пуст и пользы от него, как от детского автомата, вот только им это знать ни к чему. В глазок я смотреть не стал. Резко открыв дверь, я отошел на два шага назад, чтобы держать под прицелом всю лестничную площадку. Я ожидал там увидеть кого угодно, но только не ее. Опустив пистолет и быстро спрятав его за спину, я начал прокручивать в голове нелепые объяснения тому, что ей пришлось увидеть. Как щелчок в голове: кому и что я должен объяснять? Человеку, который мало того что сбежал три дня назад, так еще и забрал мой перстень! Самую бесценную и дорогую для меня вещь.

– Это что сейчас было? – находясь в шоковом состоянии, спросила она.

Я проигнорировал ее вопрос, так как волновал меня вопрос куда важнее.

– Где мой перстень?

– Он у меня, и будет до того времени, пока ты не засунешь свое эго в одно место и будешь думать не только о себе, – заявила она со злостью.

Смех… Простите, мне стало настолько смешно от ее слов, что даже слезы наворачивались на глаза. Если этот человек не ошибся адресом и из глубины души произнес эту воспламеняющую сердце речь, от которой я даже пустил скупую мужскую слезу, то талант ее пропадает зря.

– Отдай мою вещь и скатертью тебе дорога, бриллиантовая моя, – немного успокоившись, ответил ей я.

Удар коленом в пах. Невыносимая боль… Оттолкнув меня, она направилась в спальню, не закрыв за собой дверь. Минуты две мне казалось, что там было все разбито. Раздавлено всмятку. Я продолжал смеяться, только уже намного громче…



Что значил ее поздний визит и, что ей от меня нужно, я тогда выяснять не стал. Спрятав пистолет в шкаф, я умылся и уснул на диване в гостиной. Утром все выяснится. Но то, что эта женщина куда опаснее тех двух отморозков, я был уверен на все свои целых два…

– Прости, я не сильно вчера ударила? – с сожалением тихо спросила она.

Я слышал, как она подошла, но сделал вид, что еще сплю. Мало ли, что ей стукнет в голову на этот раз? А уж эти ее «стуки» могут довести если не до инфаркта, так до инвалидной коляски. Еще этот голос… Либо она хорошая актриса, либо я схожу с ума. Еще вчера в ней было столько злости, агрессии, а сегодня это невинное хрупкое создание просит прощения за то, что чуть не лишила меня будущих наследников. Так нежно и тихо, с нотками сожаления.

– Терпимо, – повернувшись к ней, ответил я.

Она улыбнулась и поцеловала меня в лоб, а затем, глядя мне в глаза, начала водить пальцами по щекам. Неописуемо приятное ощущение… Мурашки пробежали под кожей. Так тонко и нежно ее пальцы как струны пробуждали во мне нереально прекрасную мелодию тела. Состояние блаженства… Закрыв тяжелые веки, я уснул.



Лиана… Ее настоящее имя. Какого она была роста? Смотря в какой обуви она была. Иногда на своих каблуках она становилась выше меня на полголовы, а дома, в одних тапочках – на полголовы ниже. Она была действительно хрупкой, хоть часто раздражалась, когда весы показывали то пятьдесят один, то пятьдесят один с половиной. И всегда убеждала меня в том, что это весы у меня неправильные, так как она весила сорок девять. Она была права, абсолютно. Вот только я думаю, ей этого знать не стоило. Я специально их подкручивал, чтобы ее позлить, мне это безумно нравилось. У нее были темные волосы, как и глаза, а мысли – еще темнее. Она была непредсказуемая, наверное, поэтому я с каждым днем очаровывался ею все больше и глубже…»



Кофейня, как обычно, была пуста, и, наверное, глупо в очередной раз винить в этом кофе. Ровно четыре показывали стрелки настенных часов, равно как и Роза впервые не опоздала на четыре дня. Она читала книгу за своим столиком, а он читал ее… Предсказуемую и слегка банальную, но до горя печальную – книгу. То, что она не подсела к нему с одним-единственным вопросом, значило лишь одно: вопросов будет много. Вот только кому на них отвечать, как не ей самой?

Здесь не было мест для счастливых, наполненных жизнью людей. Здешний кофе не имел вкуса и запаха, а дверь открывалась только для того, чтобы закрыться. Гости приходили, а персонал из одного человека приветливо их обслуживал, затем гости покидали эти стены и оставались мы. Единственные и постоянные… Возможно, из-за этого кофейня еще не разорилась, и на ее месте не построили какой-нибудь дешевый ресторан с дорогими картинами и безвкусными обоями. Быть может, так, а возможно, и нет.