Комната чудес

– Мам, ты охренела? Это не винище! Это хорошее вино, и я заплатила за него несколько сотен евро.

– Следи за выражениями, дорогая. Мне все равно, сколько ты за него заплатила. Больше так продолжаться не может. С этой минуты я беру контроль в свои руки.

– Нет, мама, ты не берешь контроль в свои руки. Ты оставляешь меня в покое. Если я время от времени позволяю себе выпить бутылочку вина, это мое дело. И в уборщицы я тебя не нанимала. Поэтому, пожалуйста, иди домой.

– Даже не думай. Никуда я не уйду.

– Ты что, надо мной смеешься?

– А что, похоже? Только мне, знаешь ли, не до веселья. Ты хоть понимаешь, как ты вчера рисковала? Ты так напилась, что кто угодно мог сделать с тобой что угодно. Водитель высадил тебя у подъезда, и ты отрубилась с ключами в руках. А если бы мимо проходил какой-нибудь псих? Одному богу известно, что могло бы произойти. Я весь вечер просидела в подъезде, на ступеньках, ждала тебя. Как побирушка. Хорошо еще, соседи меня узнали и не выставили вон. Я видела, как ты упала. Мне было больно на это смотреть. Мне больно смотреть, Тельма, во что ты превращаешься. Я уже несколько дней хожу за тобой по пятам. Я боюсь за тебя. Я же вижу, что ты гибнешь. Ты пьешь как сапожник и худеешь на глазах. Я знаю, что ты целыми днями сидишь в больнице. Вначале я думала, что это хорошо, что ты молодец, что столько делаешь для сына. Но на кого ты стала похожа? Ведь это не только я замечаю. Чем ты поможешь Луи, если сама загнешься? Откуда он возьмет силы бороться, если ты махнула на себя рукой?

– Мама! Ты что, блин, еще не поняла, что он никогда не очнется? С чем я должна бороться? Я умею бороться, если знаю, кто мой враг. А здесь нет врага! Они отменили снотворные препараты, и ничего не произошло! Ничего, черт бы меня побрал! Понимаешь, что это значит? Если через месяц в его мозге не будет изменений, они его отключат. Просто выдернут вилку из розетки. И все кончится. Не останется ничего. Я по уши в этом ничто. Посмотри на меня. Знаешь, кто я? Нищенка, у которой больше нет ничего. Я сама – никто и ничто.

Мама подошла, села рядом со мной на диван и положила руку мне на плечо. Кажется, это был наш первый физический контакт за минувшие лет десять. Я инстинктивно дернулась, но не скинула ее руку.

– Неправда. Ты ошибаешься. Ты способна на большее, чем сама думаешь. Ты сейчас как слепая. Тебе надо выбраться из этой безнадежной спирали, в которую ты сама себя загнала. Я с тобой. Луи с тобой. Врачи тебя не обманывают. Если они продолжают наблюдать за нашим мальчиком, значит, у них есть надежда. Ты сильная, Тельма. Я давно тебе этого не говорила, но я тобой горжусь. Я горжусь той женщиной, какой ты стала.

– Бред собачий. Ты так не думаешь.

– А ну прекрати! Ты еще будешь за меня решать! Мне лучше знать, что я думаю и чего не думаю. Одним словом, так: я остаюсь у тебя.

Я подпрыгнула как ужаленная и вскочила с дивана:

– Об этом не может быть и речи!

– А я тебя и не спрашиваю. Пока ты спала, я сделала себе дубликаты ключей.

У меня не было сил с ней сражаться. Только не сейчас. Я плюнула и легла на диван. Мать встала и включила пылесос. Под его монотонное гудение я и уснула. Мне тоже было тринадцать лет. И у меня страшно болела голова…





* * *


Это был первый день, когда я не пошла в больницу к Луи. Я проспала до самого вечера. Когда я проснулась, мать хлопотала на кухне, с которой плыли знакомые запахи. Запахи Юга.

Мама родилась на юго-востоке Франции, и, хотя мы перебрались в Париж, на каникулы часто ездили в департамент Вар, в гости к тете Одилии, – она умерла пять лет назад. Одетта и Одилия – это ж надо было дать дочерям такие имена! Бездна воображения, ничего не скажешь. Но они и правда были очень близки – не просто сестры, а близнецы. Я обожала свою тетю, которая потрясающе готовила. Вечером Четырнадцатого июля, поужинав овощным супом с базиликом, мы шли из старой части Йера в центр города смотреть фейерверк и наслаждаться всякой вкуснятиной. Я тогда была по-настоящему счастлива. И сейчас поняла, чего добивалась сегодня вечером моя мать. Аромат супа с базиликом я узнала бы из тысячи других ароматов. Вообще-то это летнее блюдо, а на календаре было 19 января. Ну и плевать. Как ни странно, я зверски проголодалась.

Я сразу заметила, что в квартире чисто. Мать никогда не была фанаткой домашней уборки, и я заподозрила, что она вызвала Франсуазу – женщину, которую я время от времени приглашала помочь мне по хозяйству. Но я не стала ничего говорить. Села за кухонную стойку. Две тарелки, два стакана. Значит, я буду ужинать с матерью. Еще несколько дней назад подобная перспектива показалась бы мне ужасной. Но моя жизнь и так перевернулась с ног на голову, так имело ли смысл цепляться к еще одной нелепости? Мать улыбнулась и спросила, хорошо ли я выспалась. Ее вопрос, как и дурманящий запах базилика, отбросили меня на тридцать лет назад. Мадленка Пруста немедленного действия. Мне вспомнилось, как я сидела у нас на кухне в квартире на Бют-о-Кай перед чашкой горячего шоколада и мать с привычной улыбкой спрашивала меня: «Как мой теплый котенок, хорошо выспался?» Мать всегда называла меня теплым котенком. Я уже целую вечность не слышала этих слов.

Это был день больших открытий. Возможно, день возрождения.

Я отбросила защиту и просто сказала:

– Да, мам, спасибо.





Breaking News




Наверное, я должен извиниться, потому что, как мне кажется, ввел вас в заблуждение. Похоже, я все-таки жив. Мне хреново, но я жив. Если бы обо мне снимали сюжет на BFM TV, то внизу экрана на красной плашке написали бы: «Breaking news: он жив». Надо сказать, что мне было нелегко об этом догадаться. Это потребовало времени. Погодите, а почему вы узнали об этом раньше меня? И зачем тогда я вам об этом говорю?

Сейчас вы недоумеваете: зачем я сказал вам, что умер? Ну, во-первых, вы просто невнимательно читали. Я никогда не говорил, что я умер. Я воспользовался хитрым ораторским приемом, про который вычитал в книжке про мифы Древней Греции. Я сказал: «Судя по всему, я умер». И это была правда. Честное слово, я понятия не имею, где находился все это время. Как я уже рассказывал, я увидел фары грузовика и тут же провалился в какую-то черную дыру, а потом обнаружил, что я вроде бы и не жив. Хотя я продолжал думать и размышлять. Как будто мне снился сон, но только без всяких странностей, какие обычно видишь во сне. Например, я не видел себя как будто со стороны, не летал по воздуху стилем кроль на спине, за мной не гнался по коридорам замка Спящей красавицы трехголовый призрак, я не занимался сексом с Дженнифер Престон-Конвелл – ничего такого не было, nothing, nada[5], просто самые обычные стандартные мысли.

Предвижу закономерный с вашей стороны вопрос: откуда я знаю, что я не умер. Хотелось бы мне ответить вам, что я видел туннель и белый свет, что меня позвал по имени Господь Бог – он был красивый и высокий, от него пахло горячими облаками, и он сказал мне: нет, Луи, твой час еще не пришел, возвращайся на Землю, увидимся через сто лет. Но на самом деле ничего подобного не было. На самом деле я находился внутри сна-который-не-был-сном и не чувствовал своего тела, как будто превратился в чистый дух и одну сплошную мысль. Нет, я не псих, вы уж мне поверьте, но теперь вы поняли, как следует толковать мое «судя по всему».

Короче говоря, я был в этом особом мире, когда вдруг снова ощутил, что у меня есть тело. Началось с пальцев. Они опять стали реальными, и в них появились довольно противные иголочки. Ну, знаете, если ночью отлежишь руку, то потом, когда встанешь, она как будто мертвеет и надо ждать мурашек – это кровь возвращается в онемевшую конечность. Иногда мурашки ощущаются как легкое покалывание, иногда боль такая, что тебе кажется, что рука сейчас отвалится. Так вот, у меня в пальцах руки поселилась постоянная боль, как будто их кололи миллионами раскаленных иголок. Потом боль распространилась на остальные части тела, и я понял, что придется ее терпеть. Постепенно я привык к этой боли – или она стала не такой острой? Не знаю, не уверен. Зато я уверен в другом: мое тело проснулось, но отказывается двигаться. Как я ни напрягался, как ни приказывал себе открыть веки, пошевелить рукой, высунуть язык, ничего не получалось. Я чуть с ума не сошел. Заплакал. Заорал. Разумеется, беззвучно. Я был заперт в тюрьме, в одиночной камере. После многочасовой (или многодневной?) борьбы я, судя по всему, уснул. Потом, судя по всему, проснулся. Потом, судя по всему, снова уснул. Избавлю вас от подробностей, но у меня впечатление, что все это продолжалось довольно долго.

Потом случилось кое-что необычное. Я услышал чей-то голос. Сначала это было похоже на неясный далекий гул. Я даже подумал: неужели я и правда попал на тот свет, в существование которого мы с мамой никогда не верили. Но вряд ли на том свете встречают вновь прибывших вопросом: «Брижит, ты сегодня утром убирала палату четыреста пять?»

Oh my God. Oh my God. Oh my God. Oh my God. Именно так реагируют герои американских сериалов, когда по сюжету происходят странные вещи. В эсэмэсках пишут OMG. Короче, OMG OMG OMG OMG. По-моему, я слышу чью-то речь.

Какие выводы я могу сделать из услышанного?

Вывод первый: я лежу в палате 405 – или неподалеку от палаты 405.


Вывод второй: поблизости от меня находятся два человека, одного из которых зовут Брижит. Я не знаком ни с одной Брижит, если не считать группу, которая поет песню «А теперь деритесь». Может, это знак, что я должен стать их фанатом? На мой взгляд, сложновато. Или мне полагается небольшой приватный концерт? Вряд ли.

Вывод номер три: Брижит издалека ответила, что нет, она еще не убирала палату четыреста пять и не понимает, к чему такая спешка, и вообще, там и так чисто; из ее слов я заключил, что обсуждалась необходимость навести порядок в палате 405.

Я решил немного подождать. Хотя что значит «решил»? Что еще мне оставалось делать? Тем не менее я старательно ловил каждый звук. Я чувствовал себя Али-Бабой, проникающим в пещеру с сокровищами; Гарри Поттером, открывшим в себе волшебные способности; Золушкой, увидевшей, как тыква превращается в карету… В общем, вы понимаете, что я имею в виду. Каждый звук был драгоценным, и меня охватило невероятное возбуждение, опять-таки внешне никак не проявившееся. Внешне я по-прежнему хранил poker face – абсолютно бесстрастное, непроницаемое выражение лица профессиональных игроков в покер, иначе говоря, выглядел все таким же безучастным, и это еще мягко сказано. Я быстро проанализировал окружающие шумы: равномерное попискивание аппаратуры, звук дыхания (моего?), приглушенные голоса и стук ножей и вилок (где-то рядом столовая?), пение подружки Брижит, мурлыкавшей незнакомую мне мелодию. Вдруг она прервала песню и сказала: «Здравствуйте, доктор». Ага, я в больнице. Блин, если вам известно что-то еще, поделитесь со мной, а то я начинаю чувствовать себя дураком. Хотя я уверен: про то, что я снова слышу, вы не знали. Как вы могли об этом знать, если я сам только недавно сделал это открытие?

В комнату, где я лежу, вошли несколько человек, и уровень шума немного повысился. Один мужской голос, два – женских. Все новые. Признаюсь, из их разговора я понял не все, но кое-что уловил, и далеко не все мне понравилось. Говорили обо мне, то и дело повторяя мое имя. Еще говорили, что мое состояние стабильно. Не улучшилось, но и не ухудшилось. Никаких существенных изменений. Но что значит «стабильно»? И тут я услышал это слово. Кома. Я обалдел. Кома означает, что дела у меня хреновые. Когда в кино кому-нибудь сообщают: «Он в коме», то все вокруг принимаются плакать, падать в обморок, вопить или набрасываться с кулаками на врача, который в конце концов соблазняет безутешную мать. Я тут же вспомнил про маму. А ей сказали, что я в коме? Ну конечно, сказали. Она уже пыталась отдубасить врача? Это было бы очень на нее похоже, подумал я и улыбнулся – разумеется, внутренне, потому что внешне мое лицо по-прежнему являло собой идеальное poker face.

Интересно, на какой стадии коматозной интриги мы находимся? Мне стало жалко маму. Лично я все это время не сознавал, что я в коме, поэтому особенно и не страдал. Мне захотелось узнать, как долго я здесь валяюсь, но они меня не слышали, и мне было довольно трудно внушить им, чтобы они поделились со мной этой информацией. Тогда я сосредоточился, и вскоре одна из женщин спросила: «А какой сегодня день?» Так-так-так, вот сейчас мы и узнаем. Вторая женщина ответила: «Четверг». Мне это мало что дало. Но она поспешила добавить: «Девятнадцатое января».

OMG OMG OMG OMG. Последний день, который я помнил, была суббота 7 января. Что произошло между этими двумя датами? Меня охватило сильнейшее беспокойство. Я представил себе, в каком состоянии должны быть мама и бабуля Одетта. Я желал одного: сказать им, что я опять все слышу, что все будет хорошо и скоро я смогу с ними разговаривать.

Я ждал целый день. Немного поспал. Много думал и много слушал. Я ждал маму и бабулю.

Потом я услышал, как в коридоре кто-то говорит кому-то: «Спокойной ночи», и понял, что день кончился. Ко мне никто не пришел. Я был совсем один.

И тогда я заплакал.

Разумеется, внутренне. Внешне — poker face.





Глава 7

Сумасшедший план

До конца срока 26 дней




Прошло еще несколько дней, прежде чем я решилась войти в комнату Луи. Не в больничную палату, а в его настоящую комнату. После седьмого января я в нее не заглядывала. Закрыла дверь и больше ее не открывала. Мать правильно поняла, насколько важна для моего психологического восстановления эта комната, и тоже туда не совалась, в кои-то веки сообразив, что не надо на меня давить.

Но настал момент, когда я почувствовала, что готова. Готова встретиться лицом к лицу с его постерами, с его рисунками, более или менее успешно изображающими его любимых героев, с его неубранной постелью, с его скомканной пижамой, валяющейся на письменном столе, с его школьным дневником, открытым на странице «Понедельник 9 января». Я пробыла у него в комнате долго. Не торопясь разложила по местам вещи. Собрала белье в стирку. Приподняв матрас, чтобы снять голубую простыню на резинке, я услышала глухой стук. Что-то упало на пол. Я перевернула матрас и посмотрела, нет ли под ним чего-нибудь еще, но больше ничего не было. Тогда я встала на коленки, пошарила под кроватью и нащупала упавший предмет.

Это оказалась общая тетрадь формата А5, обложка была оклеена стикерами с футболистами. Я улыбнулась и открыла тетрадь. На титульной странице красовалась надпись:





Дневник чудес


Я узнала почерк сына – плотный и корявый, как у первоклашки. Мне объясняли, что такой почерк часто бывает у детей с ранним развитием: рука не поспевает за мыслью, и ребенок пишет «как курица лапой». Я перевернула страницу и начала, затаив дыхание, читать.



Мой любимый, мой бесценный дневник чудес!

Сегодня я делюсь с тобой списком вещей, которые хотел бы сделать до того, как умру. Это мои чудеса. В каком-то смысле их можно назвать мечтами, но это будет не совсем правильно, потому что я постарался включить в список только те планы, которые представляются мне осуществимыми.

Список открытый. Я буду добавлять в него новые пункты, если меня осенит какая-нибудь идея, или я вспомню о каком-нибудь человеке, или мне захочется чего-нибудь прикольного или более серьезного. Поскольку в ближайшее время я умирать не собираюсь, то я позаботился о том, чтобы тетрадь для моего бесценного дневника чудес была достаточно толстой. Эту мысль мне подсказала Иза. Кстати, она у меня в списке:))

Спите спокойно, мои скромные чудеса!



Чего-чего, но этого я не ожидала. Я захлопнула тетрадь и быстро, словно боясь обжечься, положила ее на стол Луи. Села на табурет и уставилась на нее. Антуан Гризманн ободряюще улыбался мне, сверкая зубами. Прочитав надпись на титульной странице, я подумала, что Луи слегка перегнул палку, причислив к разряду чудес парней в трусах, пинающих мяч. Я полагала, что найду в тетради те же фотографии футболистов, что украшали ее обложку. Вместо этого я обнаружила у сына под матрасом целый список вещей, о которых он мечтал, и одно имя, ни о чем мне не говорившее. Кто такая эта Иза? Я почувствовала себя неуютно: я без спроса вторглась на запретную территорию, грубо взломав окружавшую ее решетку. К глазам подступили слезы, но я знала, что мать где-то рядом, и не хотела, чтобы она влетела в комнату Луи. Мне удалось сдержаться. Я закрыла дверь. Мне надо было побыть одной.

Прошло несколько долгих минут. Я никак не могла прийти в себя. Что мне делать? Мне хотелось одного: читать дальше. Листать страницу за страницей, проникнуть во внутренний мир Луи, узнать, к чему он стремится. Но главное, главное, я сгорала от желания выяснить, включил он меня в свой список чудес или нет. Как эту неведомую Изу, ревность к которой переполнила меня с первой секунды. Найдется ли в том будущем, о каком мечтал мой сын, место для меня?

Я сумела побороть искушение. Вернула тетрадь туда, где она лежала, решив, что должна спокойно обдумать, как себя вести. За ужином я не промолвила ни слова. Мать это, разумеется, заметила – она всегда все замечает. Перед сном, испугавшись, что ночью она отправится рыться в комнате Луи, я притворилась, что читаю (не сдвинувшись с восьмой страницы), пока до меня не донесся ее храп, после чего пошла забрала тетрадь и спрятала ее у себя в спальне. Несколько часов я ломала голову, не зная, на что решиться, пока не заснула. Читать тетрадь я не стала, только посмотрела, заполнена она или нет. Она была заполнена. Во всяком случае, изрядное количество страниц.

Среди ночи я внезапно проснулась. Мне приснился странный сон. Я сидела рядом с Луи, дома, в его комнате. Он зевал, но я не давала ему спать, потому что читала ему вслух какую-то книгу. Стоило ему закрыть глаза, как я его тормошила. Потом мы очутились в больничной палате, и на этот раз Луи спал. Я опять читала ему ту же самую книгу, но он не шевелился и вообще никак не реагировал. Тогда я закрыла книгу и принялась в лицах изображать ее сюжет. Это тоже не подействовало. Я продолжала жестикулировать, постепенно старея. Когда мне исполнилось шестьдесят лет, Луи открыл глаза и закричал. Я выронила книгу и только тут заметила, что это не роман и не сборник сказок. Это была его тетрадь. На этом месте я проснулась – в холодном поту.

Безумная мысль, зародившаяся у меня в мозгу, окрепла и приняла форму фразы, звучащей с назойливостью наваждения: «Луи не умер. Луи в коме, но Луи жив. Все еще возможно, Тельма. У него впереди еще целый месяц. Он обязательно очнется». Врачи упорно твердили мне, что он без сознания. Но разве они могли знать это наверняка? Нет, не могли. Значит, оставалась надежда, что он меня услышит. Вот за эту надежду я и должна уцепиться.

Я обязана внушить сыну желание вернуться. Показать ему, как много он теряет, валяясь в коме. Я должна вернуть ему вкус к жизни. Это был сумасшедший план, но я верила, что он осуществим. Я была в этом убеждена.

Действующие лица? Спортсмен – Луи. Тренер – я.

Вид спорта? Выход из комы.