Комната чудес

В отель мне пришлось вести мать под ручку – передвигаться самостоятельно она была не в состоянии. Портье встретил нас улыбкой, в которой угадывалось легкое беспокойство.

– Everything’s fine, don’t worry. Good night[8].

Часы показывали четыре часа утра. Я уложила маму в постель, сняла с нее туфли и несуразную наколку. В последний раз постояла у окна и тоже легла.

В стремлении пробудить от сна своего сына я заснула как маленькая девочка, прижавшись к маминому боку.





Из дневника чудес





Провести в Токио офигительный день с человеком, которого я люблю больше всех на свете



(пока это мама)


• Совершить налет на «Покемон-центр» в Икэбукуро и разжиться суперредкими картами

• Посмотреть на традиционную японскую свадьбу в Мэйдзи Дзингу (с кимоно и всеми делами…)

• Пересечь перекресток Сибуя с закрытыми глазами

• Сделать тату у звездного мастера Томо Томо (адрес: Токио, Синдзюку-ку, Кабуки-тё, 1-12-2)

• Поужинать в идзакая, попросить меню на японском (без картинок), выбрать наугад пять блюд и… съесть все до крошки! Ням-ням

• Нажать на все кнопки в японском туалете

• Побалдеть в ресторане «Робот» в Синдзюку

• Что-нибудь выпить в квартале Голден-Гай

• Зайти в патинко и не уходить, пока не лопнут барабанные перепонки

• Спеть в караоке-баре в Сибуя

• Насладиться видом огней Токио с вершины небоскреба.





Глава 12

Не слабо!

До конца срока 21 день





Шарлотта окрестила палату 405 «комнатой чудес», и теперь все только так ее и называют. После того как мама пришла ко мне с аппаратурой под мышкой и целый день с подробными комментариями показывала мне, что они с бабулей Одеттой наснимали в Токио, она стала в больнице Робера Дебре настоящей звездой.

Шарлотта сказала, что хотела бы присутствовать при просмотре записей, и мама предложила устроить показ в ее выходной. Мама теперь знает ее имя и больше не называет ее Софи Даван. Разумеется, Шарлотта была в курсе этой поездки и включала мне с планшета многие отрывки, но ей хотелось выслушать их с начала до конца «вживую». Пока мама их проигрывала, в палату то и дело заходили другие медсестры, санитарки и другие сотрудники больницы, у которых был перерыв, и до меня доносился их веселый смех и адресованные маме «спасибо». Потом Шарлотта сказала: «Это просто невероятно, что вы делаете для вашего сына». Я был с ней целиком и полностью согласен.

В тот день я здорово развлекся. Но как бы мне хотелось посмотреть на все своими глазами – не только в записи, но и в реальности. Мне больше всего понравился комический дуэт мамы с бабулей – ни дать ни взять Лорел и Харди с их грошовыми шутками и устаревшими приколами. Они привели меня в восторг, и, думаю, не меня одного, если судить по аплодисментам случайных зрителей. Бабуля тоже пришла на просмотр, и я почувствовал, что там, в Японии, между ними что-то произошло. Они стали, как бы это сказать, сообщницами, что ли. Ни разу их такими не видел. Судя по всему, фильм монтировала бабуля, потому что мама в отличие от нее в компьютерах ничего не смыслит, но должен подтвердить, что никакой цензурой там и не пахло. Было смешно до ужаса. Меня так и подмывало вскочить и заорать: «Чуваки, это моя мать и моя бабушка! Прикиньте, что они замутили!»

Потом все ушли, а мама осталась со мной. Она долго меня целовала – ну, мне так кажется, – а затем открыла следующую страницу моего дневника чудес. Она ее прочитала и, по-моему, чуть не описалась. Сначала мне было немножко стыдно, потому что там были всякие такие вещи, ну, типа немножко о сексе, но мама сказала, что хотя она не представляет себе, как все это исполнить, она все равно это сделает. Было 29 января, воскресенье, и она пообещала, что справится с заданием за два дня – слово скаута (которым она никогда не была). Поскольку я знал, что ей предстоит, то мне очень хотелось подать ей какой-то знак. «Я очень тебя люблю, мальчик мой, мне тебя не хватает, и бабушке тоже тебя не хватает. Возвращайся к нам скорее. Я делаю все это для тебя, чтобы показать тебе, до чего прекрасна жизнь. Она стоит того, чтобы жить». Хорошо, мам, я постараюсь. Если бы ты знала, как я сам этого хочу.

На следующий день, вечером, мама рассказала мне, как прошел первый этап испытания. Скажу честно, я обалдел. В жизни не поверил бы, что она на такое способна. Но самое ужасное, что она, по-моему, словила кайф. Она в точности исполнила все бредовые идеи с этой страницы моего дневника и как будто расцвела! А это была страница, которую я озаглавил «Мне не слабó!»… Целая программа.

Начала она с самого простого пункта, во всяком случае, наиболее безобидного. Она должна была сесть в первое попавшееся такси, сделать вид, что она смертельно напугана, и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!» – как в шпионском фильме. Эта фраза всегда казалась мне суперской, и я мечтал произнести ее вслух в реальной жизни. Так вот, моя мама ее произнесла. У нее получилось с третьего раза, потому что две первые попытки провалились: водители высадили ее ровно через пять секунд. Но на третий раз она добавила короткое словечко «полиция» и к тому же догадалась заранее распечатать и закатать в ламинат фальшивое удостоверение, которое вполне могло ввести в заблуждение не слишком внимательного или растерявшегося человека. Она как фурия влетела в такси, взмахнула своей бумажкой и прорычала заданную фразу. По ее собственным словам, она так вжилась в роль, что ей позавидовали бы самые блестящие выпускники престижной театральной школы. Водитель ударил по газам. Очень скоро он начал задавать ей вопросы, но она это предвидела и приготовилась. Кого мы преследуем? Опасных преступников, грабителей банка. А почему она одна? Обычно полицейские работают по двое, разве нет? Она была внедрена в банду; подкрепление уже на подходе. Чем дальше, тем вопросы становились конкретнее. Из какого она подразделения? Из финансового. Отдел по борьбе с налетчиками. Да? Никогда про такой не слышал. Ничего удивительного, отдел совсем недавно сформировали. Потом он спросил, в каком она звании и как ее зовут. Тут он застал ее врасплох, и она ляпнула первое, что пришло в голову: «Комиссар Адамберг». Водитель оказался страстным поклонником детективной литературы, читал романы Фред Варгас и помнил имя главного героя. Он резко остановил машину и велел маме выметаться, пока он не вызвал настоящую полицию. Она повиновалась. Но перед этим она все же успела сделать селфи: в салоне такси, с удостоверением в руках. Я увижу этот снимок, когда, черт возьми, дам себе труд открыть глаза. В ее последних словах мне послышалось что-то вроде упрека, но я отнес ее раздражение на счет усталости.

В среду 1 февраля ко мне пришли мама с бабулей с отчетом о своих подвигах. Накануне мама прихватила бабулю с собой, чтобы «гарантировать двойную эффективность съемки». Я не сразу понял, что она имеет в виду, но, когда она включила планшет и запустила фильм, до меня дошло: им удалось создать у меня полное впечатление, что я нахожусь на месте событий. Они вслух комментировали происходящее, не упуская ничего. По-моему, они на глазах становятся настоящими профи кинодокументалистики. На всякий случай поясню: в диалоге участвуют моя мать и мадам Эрнест, моя учительница математики. Бабуля стоит в сторонке и снимает все это на камеру. Вот самые лучшие фрагменты фильма, которые я прослушал.


– Спасибо, мадам Эрнест, что согласились с нами встретиться и разрешили вести съемку. Для нас это очень важно.

– Пожалуйста. Я очень огорчилась, когда узнала про вашего сына. Надеюсь, он выкарабкается.

– Можете что-нибудь ему сказать. Мы дадим ему прослушать запись.

– О… Хорошо. Дорогой Луи, желаю тебе большого мужества! Ты – сильный мальчик. Кстати, за последнюю контрольную ты получил двадцать из двадцати. Поздравляю!

Замечание в скобках: по-моему, пожелания мадам Эрнест звучат довольно-таки тошнотворно. Тоже мне, магистр Йода…

– Спасибо, мадам Эрнест. Уверена, что Луи будет очень тронут. Но у меня к вам одна просьба… Мне очень хотелось бы, чтобы вы ее выполнили. Не только ради Луи. Ради всех в мире больных детей.

– Буду рада помочь вам, чем смогу.

– Отлично. Сейчас я все вам объясню. Не сердитесь, если моя просьба покажется вам нахальной. Вопрос деликатный… Видите ли, сейчас в соцсетях проходит флешмоб под названием Boob challenge. В переводе это означает что-то вроде «испытание сиськами». Люди уговаривают разных женщин позволить им дотронуться до их груди и собирают средства на медицинские исследования проблемы глубокой комы.

– Я полагаю, вы шутите?

– Ни в коей мере. Разве вы не в курсе другой аналогичной кампании? Знаменитые женщины позируют с обнаженной грудью и перечисляют заработанные деньги в фонд борьбы против рака…

– Да, я что-то такое слышала…

– Так вот, здесь принцип тот же. Разумеется, лица на фото смазаны. Изображения анонимны. Я сейчас занимаюсь тем, что обхожу всех, к кому Луи относится с особенным уважением, и прошу разрешения потрогать их грудь. Это мой вклад в дело исцеления больных детей. Мадам Эрнест, я очень хотела бы потрогать вашу грудь.

Замечание в скобках: все это мама говорила чуть ли не со слезами в голосе. Моя мать – невероятная женщина.

Закончилась эта история еще более удивительным образом. Выслушав возмущенные – само собой – возражения моей любимой математички, мать показала мадам Эрнест видеоролик, на котором она трогает грудь разных женщин: не только бабули, но и нашей дорогой медсестры Шарлотты и нашей помощницы по хозяйству Франсуазы. После этого мадам Эрнест дала свое согласие. Мама описала мне, как она осторожно положила руки на ее высокую грудь, поблагодарила и простилась. Позже она прочитала мне целую нотацию, объясняя, что делать такие вещи непозволительно; прекрасно понимая, о чем грезят школьники, она тем не менее считает, что трогать чужую грудь без взаимного согласия недопустимо, это граничит с сексуальным домогательством, поэтому она начала с того, что спросила у этой милой женщины разрешения. Во всяком случае, она не собиралась наброситься на нее исподтишка. Мама была очень сердита, хотя под конец призналась, что одобряет мой выбор, потому что учительница в самом деле хорошенькая, кроме того, она уверена, что очень скоро появится множество девочек, чью грудь я смогу потрогать – разумеется, с их согласия.

Потом мама с бабулей долго бродили по школьным коридорам, разыскивая класс мадам Гропирон – учительницы английского, которую я ненавижу. Найдя его, они без палева (для тех, кому за сорок, – втихую) туда проскользнули. Бабуля достала камеру и зажгла свет, а мама показала задницу таблице неправильных глаголов. Они хохотали как сумасшедшие, но, выходя из класса, нос к носу столкнулись с завучем. Мама еще не успела как следует одернуть юбку. «Видел бы ты его физиономию», – рассказывала она мне. Чтобы выпутаться из неловкого положения, мама включила пафос и принялась объяснять, что пришла сюда за тетрадью Луи: «Вы ведь в курсе, месье Фарес?..» Месье Фарес растрогался и выразил ей искренние соболезнования. Тут уж ей стало не до смеха. Она ответила, что вообще-то я жив, и в атмосфере мгновенно возникло напряжение. Больше мама в тот день не смеялась. Она сказала, что я должен быть сильным, что она в меня верит, любит меня больше всего на свете и очень без меня скучает.

Что-то я переставал узнавать свою мать. Нет, конечно, это она. Но она изменилась. Стала более открытой, веселой, раскованной, остроумной. А еще – более искренней, более общительной.

Мамой версии 2.0. Улучшенной.





Из дневника чудес





Мне не слабо!!!


• Потрогать сиськи мадам Эрнест!!

• Сесть в такси и крикнуть: «Поезжайте вон за той машиной!»

• Показать задницу в классе мадам Гропирон!!!





Глава 13

Шарлотта forever!

До конца срока 17 дней




Когда я вышла из палаты Луи, с натужными смешками рассказав ему о сомнительных подвигах его матери и бабки в коллеже Поля Элюара, я чувствовала себя как выжатый лимон.

Мне требовалось срочно сесть, прямо здесь, в коридоре пятого этажа. Буквально на минутку. Еще утром у меня мелькнула мысль, которая прочно засела в голове и не покидала меня целый день. Луи не видел, как наступил январь 2017 года. Весь этот месяц он провел в палате 405, от обстановки в которой меня уже начинало мутить.

Я не могла больше смотреть в одно и то же окно, из которого открывался унылый вид на бетонные коробки вокруг бесцветно-серого бульвара. Меня тошнило от зеленого линолеума и стен, увешанных стикерами с изображением птичек, инопланетных космических кораблей и прочих лютиков-цветочков, призванных перебить мерзкие больничные запахи. Притворяться, что жизнь по-прежнему прекрасна, читать веселые стишки и разглядывать фотографии улыбающихся детишек, слыша, как с другого конца коридора то и дело доносятся стоны и крики боли, – у меня не осталось на это сил. Меня достали все эти провода и трубки, перекрывавшие мне доступ к единственной подлинной красоте, оживляющей это помещение, – красоте моего сына. Я устала постоянно думать о том, что Луи, возможно, никогда не увидит приход весны.

Это было невыносимо. Большую часть времени мне удавалось отгонять от себя эти мысли, но чем ближе подступала дата 18 февраля – день, когда истечет месяц, назначенный доктором Бограном, – тем чаще на меня накатывал страх, от которого сжимало внутренности. Луи должен очнуться сейчас. Потом будет слишком поздно. Без него моя жизнь превратится в ледяную пустыню, которая меня убьет – медленно, но верно. Мне не пережить этой весны, если его не будет рядом. Весна – вот мой физический предел, граница моего существования.

Погруженная в эти размышления, я опустилась на неудобный больничный стул, приняв позу, которую сторонний взгляд принял бы за позу отчаяния: закрыла лицо ладонями, а пальцами принялась массировать круговыми движениями лоб и голову. Это было мне необходимо, иначе меня засосало бы в весну. Февраль только начался, и у меня оставалось еще семнадцать дней, чтобы разбудить сына. Я должна держаться.