Королева ничего

Ничто не выдаст меня с головой быстрее, чем мое неумение держать в руках иголку и нитку. Сказать, что я просто плохо шью, значит ужасно польстить мне.

– Не думаю, что я готова отвечать на расспросы насчет Локка, – предупреждаю я.

Она сочувственно кивает. Такие дамские посиделки – самый главный рассадник всевозможных слухов и сплетен, и смешно даже думать, что убийство моего мужа не станет там вишенкой на торте.

– Тогда ты можешь взять корзинку и пойти поискать что-нибудь пригодное в пищу, – предлагает Ориана. – Только смотри, держись подальше и от леса, и от лагеря. А если все-таки наткнешься на часовых, покажи им значок Мадока.

– Вот это мне вполне по силам, – соглашаюсь я, тщательно скрывая свое нетерпение.

Пока я надеваю на себя позаимствованный плащ, Ориана накрывает мою руку своей ладонью.

– Я слышала вчера твой разговор с Гримсеном, – говорит она. – Будь с ним очень осторожна.

Я помню ее многочисленные наставления насчет того, как надо вести себя на праздниках. Ориана повторяла их на протяжении многих лет. Заставляла нас с сестрой давать ей обещания, что мы не будем танцевать, ничего не станем есть и вообще не сделаем ничего, что могло бы повредить репутации Мадока.

И нельзя сказать, что у нее не было причин вести такие разговоры. Перед тем как стать женой Мадока, она сама была любовницей Верховного короля Элдреда и знала, что одна из других его любовниц – и при этом близкая подруга Орианы – была отравлена. Это, конечно, так, но все равно ужасно раздражает.

– Буду. Я буду осторожна, – говорю я.

– Гримсен очень много чего хочет, – смотрит мне в глаза Ориана. – Если ты будешь с ним мила, он может решить, что хочет и тебя тоже. Захочет именно за твою доброту, как хотят, например, заполучить драгоценный камень. Или может захотеть просто для того, чтобы посмотреть, откажется после этого от тебя Мадок или нет.

– Я понимаю, – отвечаю я с таким видом, будто действительно все приняла к сведению, и за меня ей больше не стоит беспокоиться.

Ориана отпускает мою руку и улыбается. Судя по всему, она верит, что мы поняли друг друга.

Выйдя из палатки, я со своей маленькой корзинкой направляюсь в сторону леса. Добравшись до его края, останавливаюсь. Меня переполняют радость и облегчение от того, что я больше не играю роль моей сестры. На короткое время позволяю себе расслабиться. Делаю несколько успокаивающих нервы глубоких вдохов и прикидываю свои варианты. Вновь и вновь возвращаюсь мыслями к Гримсену. Несмотря на предостережения Орианы, он мой главный шанс и главная надежда выбраться отсюда. Среди его магических безделушек вполне может найтись, например, пара железных колец, которые перебросят меня домой, или, скажем, волшебные сани, запряженные обсидиановыми львами. А даже если нет, то уж, во всяком случае, он не знает Тарин настолько, чтобы усомниться в подлинности ее личности.

Ну а если он захочет того, чего не захочу я, то у него есть дурная привычка оставлять ножы на виду. Острые.

Иду лесом, чтобы подняться выше по склону горы. Отсюда мне отлично виден весь лагерь. Нахожу взглядом самодельную кузницу, она на отшибе, и из трех ее труб поднимается дым. Затем нахожу место, где стоит большой круглый шатер – штаб, насколько я понимаю. Вероятно, там, внутри, находится Мадок и там же хранятся оперативные карты.

Кроме этого, я замечаю еще кое-что.

Когда я в первый раз осматривала лагерь, то обратила внимание на маленькую, отдаленную от него заставу у подножия горы. С того места, где я нахожусь сейчас, видно, что там есть еще и пещера, возле входа в которую стоят двое солдат-часовых.

Странно, однако. Застава находится слишком далеко от основного лагеря. Хотя в этом, возможно, есть смысл – все зависит от того, что охраняет эта застава. Могу лишь точно сказать, что оттуда до лагеря не долетит даже самый громкий крик.

Вздрогнув при этой мысли, начинаю спускаться со склона, держа курс на кузницу.

Проходя через внешний край лагеря, ловлю на себе заинтересованные взгляды гоблинов, григов и каких-то острозубых представителей народа с запыленными крыльями за спиной. Слышу вслед себе тихое шипение, а один из огров даже облизывает губы – и вовсе не потому, что восхищен моей красотой. Впрочем, остановить меня никто из них не пытается.

Дверь в кузницу Гримсена распахнута, и я вижу внутри нее самого кузнеца. Его обнаженная по пояс волосатая жилистая фигура склонилась над лезвием, которое он кует сейчас своим молотом. В кузнице невозможно жарко, душно и сильно воняет креозотом. На верстаках разложены оружие и всевозможные безделушки. Вблизи они оказываются намного больше, чем кажутся издали. Вижу среди них металлические лодочки, броши, серебряные каблучки для сапог и висящий на стене ключ, который выглядит так, словно он вырезан из хрусталя.

Вспоминаю о предложении, которое Гримсен собирался передать через меня Кардану, перед тем как решил, что гораздо больше славы и выгоды ему принесет предательство: «Скажи своему королю, что, если он объявит войну, я изготовлю ему доспехи изо льда, о которые сломается любой клинок и которые сделают его сердце слишком холодным, чтобы испытывать жалость. Скажи ему, что я откую три меча, и, будучи использованы в одной и той же битве, они заменят тридцать солдат».

Мне очень неприятно думать, что все это теперь находится в руках Мадока.

Делаю над собой усилие и стучу по дверному косяку.

Увидев меня, Гримсен откладывает в сторону свой молот.

– А, девушка с сережками, – говорит он.

– Вы сами меня приглашали, – напоминаю я. – Надеюсь, я не слишком поторопилась прийти, но мне так интересно. Могу я спросить, над чем вы сейчас трудитесь, или это секрет?

Мне кажется, что Гримсен польщен. Он с улыбкой указывает на огромный металлический брусок, который обрабатывает, и отвечает:

– Я создаю меч, способный расколоть твердь островов. Что скажешь на это, смертная?

С одной стороны, Гримсен действительно выковал несколько образцов оружия, равных которым не было в мире. Но может ли Мадок планировать прорубиться сквозь армии Эльфхейма? Вспоминаю о том, как Кардан заставил море вскипеть и вызвал бурю, заставил увянуть деревья. Кардан, поклявшийся хранить верность десяткам правителей Нижних Дворов и взявшийся командовать всеми их армиями. Может ли одного меча оказаться достаточно, чтобы противостоять этому, пусть даже им станет самый выдающийся клинок, когда-либо созданный Гримсеном?

– Мадок должен быть благодарен тому, что вы на его стороне, – сдержанно отвечаю я. – И что он сможет обладать подобным оружием.

– Хм, – говорит Гримсен, уставившись на меня своим глазом-бусинкой. – Да, Мадок должен быть благодарен, но благодарен ли он? Ты должна спросить его об этом сама, поскольку благодарности от него я пока что не слышал. И если так случится, что обо мне начнут слагать песни, то захочется ли ему слушать их? Нет. Не время сейчас для песен, скажет он. Интересно, а что он сказал бы, начни народ складывать песни о нем самом?

Пожалуй, не стремление к хвастовству побуждало Гримсена говорить так, а горькая – обида.

– Если Мадок станет следующим Верховным королем, о нем сложат много песен, – говорю я, аккуратно надавливая на болевую точку кузнеца.

Лицо Гримсена мрачнеет, рот презрительно кривится.

– Но ваша история мастера, прославившегося со времен правления самой королевы Мэб и всех следовавших после нее правителей, гораздо интереснее истории Мадока и больше заслуживает того, чтобы о ней слагали баллады. – Боюсь, что моя лесть слишком груба, но Гримсен проглатывает ее не поперхнувшись.

– Ах, Мэб, – мечтательно произносит он. – Поручив выковать Кровавую корону, она оказала мне большую честь. А я наложил на корону заклятие, чтобы защитить ее на все времена.


Я улыбаюсь, подбадривая его. История о заклятии мне известна.

– Убийца того, кто носит эту корону, сам обрекает себя на смерть, – киваю я.

– Я хочу, чтобы мое творение существовало вечно, так же, как королева Мэб желала вечного продолжения своего рода. Но меня волнует судьба даже самых незначительных моих творений. – Он протягивает руку, чтобы прикоснуться к моим серьгам своими испачканными сажей пальцами. Гладит мочку моего уха. Кожа у Гримсена теплая и шершавая. Я ускользаю из его объятий со звуком, который, надеюсь, можно принять за притворно застенчивый смех, а не за гневное рычание.

– Взять хотя бы эти серьги, – говорит он. – Сними их, и твоя красота поблекнет. И не просто поблекнет та дополнительная красота, которую они придают, нет. Поблекнет вся твоя красота, и ты превратишься в такую уродливую девчонку, один вид которой даже народ умирать со смеху заставит.

Я стараюсь справиться с желанием сорвать серьги с ушей.

– Так ты и на них заклятие наложил?

– Не каждой такой мастер, как я, оказывает честь, которой удостоилась ты, Тарин, дочь Мадока. Не все, далеко не все заслуживают моих даров.

Некоторое время я размышляю над тем, как много из покинувших кузницу Гримсена «творений» были заколдованы. Все, наверное. Или почти все.

– Так вас поэтому изгнали? – спрашиваю я, наконец.

– Верховной королеве не понравилось то, что я позволяю себе слишком много вольностей, поэтому я уже вышел из фавора к тому времени, когда отправился в изгнание вслед за Алдеркингом, – говорит он, и я понимаю, что именно он имеет в виду. – Ей всегда хотелось быть самой умной.

Я киваю так, словно меня в его истории ничто не тревожит, а сама лихорадочно припоминаю все вещи, которые были созданы им.

– А разве это не вы подарили серьгу Кардану, когда впервые прибыли в Эльфхейм?

– У тебя хорошая память, – говорит он. Надеюсь, что у меня память лучше, чем у него, потому что Тарин не присутствовала тогда на празднике Кровавой Луны. – Та серьга позволила ему слышать все, что о нем говорят в его отсутствие. Прекрасная вещица для подслушивания.

Я с нетерпением жду продолжения.

– Это совсем не то, о чем тебе хотелось бы узнать, правда? – смеется Гримсен. – Да, на ту серьгу было наложено еще одно заклятие. Достаточно мне было произнести всего лишь слово, и я мог превратить ее в рубинового паука, который бы укусил Кардана, и тот умер.

– И вы оживляли его? – спрашиваю я, вспоминая стоявший в кабинете Кардана стеклянный шар, внутри которого беспокойно скребся сверкающий красный паук. Меня переполняет ужас при мысли о том, какой трагедии удалось избежать, а затем на смену ему приходит ослепляющий гнев.

– Но Кардан до сих пор жив, не так ли? – пожимает плечами Гримсен.

Ответ в классической для фейри манере. Звучит вроде как нет, хотя на самом деле означает, что кузнец пытался, но не смог.

Мне надо бы расспросить Гримсена о том, как сбежать из лагеря, но чувствую, что не смогу провести с ним ни минуты, чтобы не проткнуть кузнеца его же собственным оружием.

– Могу я вновь навестить вас? – выдавливаю я фальшивую улыбку. Боюсь, что со стороны она скорее похожа на жуткую гримасу.

Мне не нравится взгляд, которым меня окидывает Гримсен. Так он мог бы смотреть на драгоценный камень, который ему хочется поместить в металлическую оправу.

– Буду рад вновь видеть тебя, – говорит он и многозначительно добавляет, обводя широким жестом свою кузницу: – Как видишь, я очень люблю красивые вещицы.





Глава 10




После моего визита к Гримсену я возвращаюсь в лес и с похвальным усердием собираю все, что может годиться в пищу – ягоды рябины, дикий щавель, крапиву, немного «сладкой смерти» и огромное количество белых грибов. Сильно пинаю камешек, посылая его глубже в лес. Затем пинаю второй. Да, немало мне потребовалось камешков, чтобы успокоиться и почувствовать себя лучше.

Я не нашла способа сбежать отсюда и ровным счетом ничего не узнала об отцовских планах войны. Единственное, чего мне удалось достичь, так это того, что я стала еще на шаг ближе к разоблачению и провалу.

Бредя наедине с этими мрачными мыслями, я обнаруживаю Мадока. Сидя у огня перед палаткой, он чистит и точит кинжалы, которые всегда носит при себе. Испытываю вполне естественное желание помочь ему, но вовремя напоминаю себе, что Тарин этим никогда не стала бы заниматься.

– Присаживайся, – приглашает Мадок, похлопывая по бревну рядом с собой. – Не привыкла ты к военной кочевой жизни, да вот пришлось тебе с головой в нее погрузиться.

Подозревает он меня или нет? Я сажусь, ставлю свою доверха наполненную корзинку перед костром и убеждаю себя, что он не разговаривал бы так любезно, если бы думал, что перед ним Джуд. Я сознаю, как мало мне отпущено времени, и потому использую шанс задать вопрос, который давно вертится у меня на – языке:

– Ты на самом деле думаешь, что сможешь победить его?

Он смеется так, словно это детский вопрос. Наивный такой и глупый. Вроде: «А если ты свою руку далеко-далеко протянешь, сможешь снять луну с неба?»

– Я не стал бы затевать эту игру, если бы не мог победить в ней.

Его смех неожиданно ободрил меня. Он действительно верит, что я Тарин, а значит, ничего не знаю и не понимаю в войне.

– Да, но как?

– Всей стратегии я тебе рассказывать не буду, ты ее все равно не поймешь, – говорит он. – Но если в двух словах, то я вызову Кардана на дуэль, а когда выиграю ее, то раскрою ему башку, как дыню.