Королевство

– Гвоздь!

Мой голос пронесся над странно затихшей водой, ударился о скалу и дважды вернулся ко мне. Оздь… Оздь… «Все возвращается», – подумал я.

– Рой, я надеялся, ты поможешь мне понять, почему твои мама и папа не хотели больше жить.

– Это был несчастный случай, – сказал я, – давайте возвращаться, а?

– Рой, ты же понимаешь, что я это так не оставлю. Однажды тайное станет явным, поэтому для тебя же лучше прямо сейчас рассказать о ваших с Карлом отношениях. Юридически эта наша рыбалка допросом не считается. Мы с тобой просто вместе рыбу ловим, верно? Я постараюсь, чтобы все задействованные в этом отделались малой кровью, и, если ты будешь сотрудничать, я попытаюсь смягчить наказание. Потому что сейчас все свидетельствует о том, что началось это, когда Карл был несовершеннолетним, ты на год старше, а значит, рискуешь…

– Слушайте, – перебил я его. Горло перехватило, и голос звучал так, словно я в печную трубу говорю: – У меня машина стоит, которую чинить надо, а у вас, ленсман, сегодня, похоже, не клюет.

Ольсен долго смотрел на меня – точно хотел, чтобы я думал, что он меня как открытую книгу читает. Потом он кивнул и собрался было положить удочку на дно лодки, но тут крючок пробился сквозь белобрысую швабру у него на голове и впился в загорелую кожу. Ухватившись двумя пальцами за крючок, Ольсен выдернул его, а на коже выступила капля крови – она подрагивала, но оставалась на месте. Ольсен завел подвесной мотор, и спустя пять минут мы уже затаскивали лодку под навес возле их заколоченной на зиму дачи. Потом мы уселись в «пежо» Ольсена и двинулись по направлению к деревне и мастерской. Эти пятнадцать минут мы молчали.



Я уже с полчаса провозился с «короллой» и собирался менять рулевую рейку, когда телефон на мойке зазвонил. А потом раздался голос дяди Бернарда:

– Рой, к телефону! Тебе Карл звонит.

Я побросал все, что было у меня в руках, и бросился к телефону. Мы обычно звонили, только если что-то произошло.

– Что случилось? – Я старался перекричать шум бьющей из шланга воды – в зависимости от того, на какую часть машины дядя Бернард направлял шланг, звук менялся.

– Ленсман Ольсен! – Голос у Карла дрожал.

Я понял – что-то и впрямь случилось, и собрался с силами. Неужто этот подонок уже растрепал всем о своих подозрениях, будто я трахаю Карла?

– Он исчез, – сказал Карл.

– Исчез? – Я рассмеялся. – Бред. Я его меньше часа назад видел.

– Точно говорю. И он, кажется, мертв.

Я вцепился в телефон:

– Что значит – кажется, мертв?

– Точно я не знаю – говорю же, он исчез. Но я это чувствую, Рой. Я почти уверен, что он мертв.

В голове по очереди пронеслись три мысли. Первая: у Карла крыша поехала, по голосу непохоже, что он пьяный, и, хотя он довольно чувствительный, он не из тех, кто видит то, чего нет. Вторая: будет охренеть как забавно, если ленсман Сигмунд Ольсен исчез с лица земли как раз в тот момент, когда я об этом мечтаю. Третья: история с Догом повторяется. Выбора у меня не оставалось. Предав младшего брата, я остался его должником, и долг этот мне выплачивать до конца жизни. Просто пришло время очередного платежа.





14




– Вообще-то, я полицейским не собирался становиться, – сказал Курт Ольсен, ставя передо мной чашку кофе. Он отбросил упавшую на глаза светлую челку.

Мы сидели в помещении, похожем на камеру, которую, видимо, использовали еще и под склад, потому что вдоль стен тянулись стопки папок и документов. Похоже, те, кто сидел тут во время предварительного заключения, коротали дни, знакомясь с собственным послужным списком.

– Но когда отец исчез, все изменилось, – добавил Курт Ольсен, – когда твоей отец покидает тебя, такое часто бывает, верно?

Я отхлебнул кофе. Он притащил меня сюда, чтобы мне взяли анализы на содержание алкоголя в крови, зная, что анализ будет отрицательный, а теперь, значит, предлагает перемирие? Ну ладно.

– Ты взрослеешь за ночь, – сказал Курт, – потому что должен. И понимаешь, какая на нем лежала ответственность и как ты сам делал все, чтобы усложнить ему работу. Ты плевать хотел на все его советы, плевать хотел на его слова, из кожи лез, чтобы не стать таким, как он. Возможно, потому, что где-то в глубине души ты знаешь, что именно таким в конце концов и станешь. Копией отца. Потому что мы двигаемся по кругу. И придешь ты туда, откуда появился. Так со всеми бывает. Знаю, ты интересовался горными птицами. Ты подарил однажды Карлу перо, а он притащил это перо в школу, и мы Карла задразнили. – Курт улыбнулся, словно вспомнив о чем-то особенно дорогом. – Взять этих твоих птиц, Рой. Они перелетают с места на место. Так и называются – перелетные. Но они никогда не летят туда, где прежде не бывали сами или их предки. Они вьют гнезда и высиживают яйца на тех же самых местах и в то же самое время. Свободен как птица? Ну да, ну да. Мы сами это и выдумали, просто потому, что нам нравится в это верить. Мы движемся по одному и тому же проклятому кругу, мы – птицы в клетке, только клетка просторная, а решетка тонкая, и поэтому мы ее не замечаем. – Он взглянул на меня, словно желая убедиться, что его монолог произвел на меня впечатление.

Я хотел было медленно закивать, но передумал.

– Со мной и с тобой, Рой, происходит то же самое. Большие и маленькие круги. Я работаю в том же полицейском участке, что и мой отец, – это большой круг. И подобно тому как он все время возвращался к своему единственному нераскрытому делу, я сейчас возвращаюсь к моему – это круг маленький. Его нераскрытое дело – это гибель твоих родителей. А мое – это исчезновение собственного отца. Есть в них некое сходство, не находишь? Двое отчаявшихся или убитых депрессией мужчин лишают себя жизни.

Я пожал плечами и сделал вид, будто мне все равно. Мать же вашу, так, значит, он все это замутил из-за исчезновения ленсмана Сигмунда Ольсена?

– Но в случае с моим отцом не существует ни тела, ни места, – добавил Курт, – только озеро.

– Великая тайна. – Я медленно закивал.

Курт испытующе взглянул на меня, а затем тоже принялся кивать в такт мне, и на секунду мы стали похожи на два слаженных нефтяных насоса.

– Учитывая, что ты был предпоследним, кто видел моего отца в живых, а твой брат – последним, у меня накопилось несколько вопросов.


– Вопросы у нас у всех накопились, – я отхлебнул еще кофе, – но я уже на них отвечал и в подробностях пересказывал, как мы с твоим отцом в тот день рыбачили. Думаю, где-нибудь тут, – я кивнул на стопки бумаги у стены, – это все можно в отпечатанном виде найти. К тому же ты меня сюда привез, чтобы я кровь сдал, верно?

– Разумеется, – согласился Курт Ольсен. Скрутив сигарету, он положил ее в кисет с табаком. – Но этот разговор – не официальный допрос, никаких записей я не веду, и говорим мы без свидетелей.

«Прямо как тогда, на рыбалке», – подумал я.

– Меня особенно интересует, что происходило после того, как отец высадил тебя в восемнадцать часов возле автомастерской.

Я перевел дыхание:

– Конкретно? Я поменял на «тойоте-королла» рулевую рейку и подшипники. По-моему, «королла» была восемьдесят девятого года выпуска.

Взгляд у Курта сделался жестким, – похоже, над перемирием нависла угроза. Я выбрал стратегию отступления.

– Твой отец поехал к нам на ферму, где беседовал с Карлом. Когда он уехал, Карл позвонил мне, потому что электричество вырубилось, а почему – Карл не понимал. Проводка там древняя, и заземление кое-где барахлит. Карл не сказать чтоб особенно рукастый, поэтому я поехал домой чинить электричество. Заняло это несколько часов, так что в мастерскую я вернулся поздно.

– Да, в протоколе записано, что ты вернулся в одиннадцать вечера.

– Может, и так. Это давно было.

– И один свидетель утверждает, будто видел машину отца в деревне в девять вечера. Но тогда уже стемнело, поэтому свидетель не уверен.

– Ясно.

– Вопрос в том, что мой отец делал между половиной седьмого, когда он, по словам Карла, уехал от вас, и девятью.

– Да уж, задачка, – посочувствовал я.

Он уставился на меня:

– Есть соображения?

Я изобразил удивление:

– У меня? Нет.

Снаружи остановилась машина. Видать, врач. Курт посмотрел на часы. Готов поспорить, что он попросил врача приехать не сразу.

– А как с машиной тогда все прошло? – непринужденно спросил Курт.

– С машиной?

– С «тойотой-королла».

– Хорошо прошло.

– Вон оно как. Я уточнил, у кого из местных была старая «тойота». Модель восемьдесят девятого года была у Виллумсена, и он отдал ее в ремонт, чтобы потом перепродать. Думаю, ему хватило бы, чтоб она на ходу была.

– Похоже, так оно все и было, – сказал я.

– Вот только вы ее не починили.

– Чего-о? – вырвалось у меня.

– Я вчера говорил с Виллумсеном. Он помнит, что Бернард обещал ему починить машину, чтоб та, по крайней мере, ездила. Он это хорошо запомнил, потому что на следующий день покупатель к нему за сто километров на тест-драйв приехал. Но вы машину не починили, хоть и обещали.

– Разве? – Я прищурился, будто вглядываясь в сумрак прошлого. – Видно, я проковырялся с заземлением и не успел.

– Но чинил ту машину ты долго.

– Правда?

– Я позавчера разговаривал с Гретой Смитт. Знаешь, просто поразительно, какие мелочи люди запоминают, если эти мелочи связаны с определенным событием. Например, с исчезновением ленсмана. Она помнит, что проснулась в пять утра, посмотрела в окно и увидела в окнах мастерской свет, а возле входа – твою машину.

– Если пообещал клиенту что-нибудь, обещание надо держать, – сказал я, – и даже если не получилось, девиз неплохой.

Курт Ольсен так скривился, словно я рассказал ему особенно похабный анекдот.

– Ну да ладно, – весело сказал я, – кстати, в Хукен-то скалолазов будете спускать?

– Посмотрим.

– Нерелл не рекомендует?

– Посмотрим, – повторил Ольсен.