Кредит доверчивости

Лику выписали из клиники, и она угасала дома.

Виктор жил все это время словно во сне — не заметил, как разразился кризис, как развалилась и обанкротилась фирма…

Он только понял, что стало катастрофически не хватать денег — на лекарства, продукты, ипотечные взносы, квартплату и еще на что-то, он не помнил на что.

Евгению Савельевну пришлось уволить.

Приехала Света — постаревшая, похудевшая, с седыми висками и черными ямами вместо прежде веселых глаз.

Она сказала:

— Детей я заберу на время к себе. Ничего, выкарабкаемся. Ты, главное, не сдавайся.

— Ни за что, — ответил ей Виктор. — Мы в такое время живем… Ракеты в космос летают, атом по косточкам разбирают…

Теща с детьми улетела в Барабинск, оставив Виктору все свои сбережения — сто сорок девять тысяч рублей.

Виктор внес ипотечный платеж, квартплату за несколько месяцев, купил лекарства, продукты и… деньги кончились.

Где их взять, Виктор не совсем понимал…

Переводы? Он, кажется, знал языки. Четыре — испанский, английский, немецкий, французский… Неужели он знал эти языки так, что мог переводить сложные технические тексты и договоры?

…Время как будто остановилось, хотя день сменял ночь, а ночь — день.

Ликина тень лежала в гостиной на широкой кровати, и узнать в этой тени Лику было практически невозможно. Виктор научился делать уколы и ставить капельницы, он научился всему, что умеет делать профессиональная сиделка и медсестра, но Лике это не помогало. Она угасала, как падающая звезда, — стремительно и неумолимо.

— Я умираю? — спросила она как-то на рассвете, когда Виктор не спал — которую ночь! — возле ее кровати.

— Что ты! — слишком горячо и чересчур неестественно возразил он. — Ты просто заболела немного. Сейчас все лечится…

— Только не говори мне больше про ракеты и атомы, — улыбнулась Лика бескровными губами. — Я умираю. Но это не страшно. Ты не переживай. Ведь главное — мы так долго были с тобой вместе.

Она взяла его за руку и умерла. Виктор видел, как ее душа улетела в открытую форточку, улыбнувшись ему на прощание прежней Ликиной улыбкой — чуть-чуть смущенной и немного дразнящей…

«Ведь главное — мы так долго были с тобой вместе», — эхом прозвучали ее слова.

Виктор встал и вышел на лоджию, которую так и не переделали в кабинет, с намерением улететь за душой Лики. Хорошо, что он взял квартиру на двенадцатом этаже… Словно знал, что ему придется догонять Лику.

В коридоре надрывно завыл Дармоед, как будто знал, что жизнь закончилась.



Его не отпустила Света.

Он уже собрался лететь, когда зазвонил телефон. Виктор сначала не хотел брать трубку, но потом подумал — не возьмет, Света примчится сюда вместе с детьми, а у нее денег нет, значит, будет бегать, занимать по подругам и по соседям…

Он ответил:

— Да, Свет.

— Не смей. Я знаю, что ты хочешь сделать, — глухо сказала она.

— Откуда?

— У меня икона со стены упала. Она умерла?

— Улетела.

— Не смей. У тебя дети.

— Мне никто без нее не нужен.

— Зато ты нужен им. Подумай об этом… Я приеду завтра.

Он подумал.

Если бы Лика узнала, что он оставит детей Свете, ее бы это сильно расстроило.

«Главное — мы так долго были вместе…»






* * *


После месяца изнурительной жары вдруг прошел дождь — проливной, бешеный, смывающий все на своем пути, освежающий и обновляющий.

В поддержку ливню всю ночь гремела гроза и сверкали молнии.

Утром я с трудом добралась до машины, прыгая через лужи и набрав полные туфли воды. Дождь все еще моросил — мелкий, нудный и уже раздражающий, хотя еще вчера я мечтала о нем как о спасении от духоты и жары. Впрочем, раздражал он меня по одной простой причине — у меня не было зонта. Зонт вчера сломал Сенька, играя сначала в мушкетера, потом в парашютиста.

Мушкетера зонт еще выдержал, а на парашютисте сломался, потому что Сенька, прыгая с дивана, держал его не над собой, а перед…

В общем, хозяйство мое, и без того нехитрое, недорогое и малочисленное, терпело ущерб, урон и постоянную порчу.

Каждый день, приходя с работы, я обнаруживала пролитые духи, сломанные очки, рисунки на зеркале, сделанные губной помадой, открученные ручки дверей, разобранный фен, взрывоопасную смесь в электрическом чайнике и… Сеньку с красным оттопыренным ухом.

— Он экспериментировал, — несчастным голосом сообщала Натка, и я прощала племянника без выговоров и нравоучений, потому что ухо его красноречиво говорило о том, что свое он уже получил.

— Хоть бы ты уж компьютер доламывал, — вздыхала я, но, видимо, все, что мог, Сенька с компьютером уже сделал, и, слава богу, тот мало-мальски работал, «мышь» чудесным образом не ломалась и не терялась, а клавиатура, хоть и была постоянно липкая от сладостей, исправно выполняла свои функции.

Промокнув под моросящим дождем, я нырнула в салон и завела двигатель. Ремень генератора засвистел — тоненько и истошно, он всегда так свистел от повышенной влажности.

Стараясь не обрызгать прохожих, я вырулила на проспект. Оставалось потерпеть минуты три — за это время ремень просыхал и переставал издавать ультразвук, от которого начинали ныть зубы и болеть голова.

Чтобы высохнуть, я включила печку на полную мощность. Ничего, успокоила я себя, потерплю некоторое время — будет немного душно, зато блузка просохнет.

Говорят, понедельник — день тяжелый, но для меня тяжелее всего пятница. В первую очередь потому, что я тороплюсь завершить начатые на неделе дела — не люблю оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня, а тем более на понедельник. За выходные теряется настрой, придется снова входить в ритм, набирать обороты, как непрогретый двигатель.

Вот и сегодня с утра я наметила важную встречу с представителем банка «Астра-Финанс» Андреем Троицким и с Виктором Ивановичем Малышевым — тем самым, который не выполнял свои обязательства по кредиту, но подал встречный иск этому банку.

Эту встречу я хотела провести именно сегодня и именно с утра, чтобы до понедельника осмыслить ситуацию, сделать правильные выводы и, как говорила моя бабушка, «не пороть горячку». Виктор Иванович, как выяснилось, один воспитывал троих детей, и это обстоятельство придавало делу неоднозначность.

Много ли в наши дни найдется мужчин, не просто имеющих троих детей, но и заботящихся о них в одиночку?

В общем, я хотела посмотреть Малышеву в глаза. Поговорить и понять — он тот самый «спортсмен», что берет ипотеку в надежде: авось «как-нибудь пронесет» и отдавать долги не придется, или…

Вот с этими «или» и надо поработать с утра, глядя в глаза Виктору Ивановичу и задавая вопросы ему и представителю банка.

За что я еще не люблю пятницу, так это за глобальные, катастрофические, абсолютно непреодолимые пробки. Если в другие дни заторы хоть как-то двигаются, то в пятницу, когда все дачники выдвигаются на свои садовые участки, груженные снедью, велосипедами, стройматериалами и всеми членами семьи, включая кошек, собак и попугаев в клетках, машины стоят мертво, и даже регулировщики, выставленные на подмогу светофорам, ситуации не спасают…

В общем, я попала не в обычную пробку, а именно в затор. Часы отсчитывали минуты, издевательски намекая, что на встречу с Малышевым и Троицким я опоздаю.

Дождь усилился, неумолимо превращаясь в ливень. Ремень генератора снова начал посвистывать, к его «ультразвуку» добавился скрежет дворников по стеклу: их пришлось включить, чтобы хоть что-нибудь видеть.

Я почувствовала себя очень несчастной. Мне даже захотелось заплакать, потому что пятница, потому что пробка, потому что машина старая, и в придачу дождь… А еще потому, что Виктор Иванович Малышев и Андрей Иванович Троицкий непременно подумают, что я легковесная сумасбродная дамочка, которая опаздывает на деловые встречи, словно на любовные свидания…

Я уже достала телефон из сумки, чтобы позвонить Диме и сказать, что тут, на Таганской площади, коллапс из-за дачников, как телефон зазвонил прямо у меня в руке.

— Сашка! — обрадовалась я, увидев на дисплее родное имя. — Сашка! — выкрикнула я в трубку слишком громко и слишком возбужденно.

Но Сашка не заметила моего состояния. Она плаксиво сказала:

— Мам, я хочу есть!

— Что ты хочешь? — не поняла я.

— Есть! Борщ, котлеты, пирог с капустой, гречку с грибами, утку с яблоками!

— Господи, тебя что, там не кормят?

— Кормят, — крайне язвительно, но при этом все равно плаксиво ответила Сашка. — Овсянкой, сэр, и пережаренным беконом. Они других блюд не знают, мам!

— Но… ты можешь купить продукты и сама что-нибудь сварить?

— Где сварить, мам?! На барабанах?!

— Каких барабанах? — вконец запуталась я в тонкостях английской жизни.

— Мам, ну я же говорила — Джимми увлекается тяжелым роком!

Насколько я помню, Джимми — пятнадцатилетний сын Тома и Анны, в семье которых Саша «погружается в языковую среду». Еще у них, кажется, есть восьмилетний Ники, и именно он «погружает» Сашку весьма эффективно, потому что болтает без умолку, сопровождая свои слова красноречивыми жестами. Сашке в первое время его жестикуляция очень помогала…

— Саш, он что, дома им увлекается? — осторожно поинтересовалась я, все еще не понимая связи между тяжелым роком и плохим питанием.