Кредит доверчивости
Часть 4 из 56 Информация о книге
— Портфель! — Меня догнал официант. — Вот, вы забыли под столом… — Он улыбнулся — совсем не заученной улыбкой «для клиентов», а человеческой, белозубой и искренней, словно вполне понимал мою забывчивость. — Большое спасибо! — горячо поблагодарила я его и вышла из кафе, прижимая портфель к груди. Натка умудрилась так выбить меня из колеи, что я первый раз в жизни забыла свои бумаги. И если б не добросовестный официант, неизвестно, у кого в руках оказались бы дела, которые я веду. От этой мысли я, несмотря на жару, почувствовала легкий озноб и безумную злость на Натку. Не дай бог, выяснится, что она все же брала кредиты… Я села в раскаленную «Хонду» и рванула с места так, что завизжали шины, а некоторые пешеходы встревоженно обернулись… Устыдившись своей неожиданной злости, я сбавила скорость, заняла место в правом ряду и поехала в суд. * * * Виктору казалось, что этот счастливый сон будет длиться вечно. У него не было начала, а значит, не должно быть конца… Он родился тогда в больнице заново — с сердцем, которое, казалось, сделало первые в его жизни удары, с новой чистой душой и чужой, незнакомой внешностью: Виктор не помнил, как выглядел раньше. Все говорили о какой-то аварии, о том, что байк всмятку, а его спасли чудо и шлем… Виктор не помнил никакой аварии, не помнил, что у него был байк, впрочем, иногда по ночам он просыпался от какого-то дикого шума в голове — этот шум напоминал визг колес и грохот металла… Он не мешал ему жить, этот шум, просто будил его изредка и подтверждал слова врачей и соседей по палате о какой-то аварии. Как ни прислушивался к себе Виктор, он не обнаруживал в своей новой душе и новом сердце страсти к байкам, скорости, ночным гонкам… К чему все это? Кажется, таких гонщиков называют в народе «донорами на колесах». Молодые, здоровые девчонки и парни разбиваются насмерть — бери на органы все, что хочешь, если с родственниками договоришься… Неужели он был таким же дураком? Это подтвердила мать, которую пустили к нему в тот день, когда он очнулся. Она поставила на тумбочку пакет кефира, положила несколько апельсинов в пакете и, поджав сухонькие губки, спросила: — Ну? Допрыгался?! Я ведь предупреждала… Не дай бог, калекой останешься, я тебя кормить не буду… Мать Виктор помнил, но смутно — какие-то крики, попреки, что «она его кормит», и губы — жесткие, злые губы, которые она всегда поджимала, и их почти никогда не трогала улыбка… Кажется, она растила его одна… Кажется, маялась, убивалась сутками на работе, не устроила свою личную жизнь, и все из-за него, Виктора… Он почувствовал себя виноватым тогда, глядя на пакет кефира и апельсины, наверное, мать потратилась, в чем-то себе отказала, а потом ехала долго, с пересадками, в больницу и опять тратилась — на билеты… — Прости, мам… — прошептал он, но, похоже, она его не услышала. — У всех дети как дети, а ты… — Мать закрыла лицо руками и всхлипнула. Виктор хотел спросить, откуда у него мог взяться байк — удовольствие дорогое, — ведь не она же ему денег дала на мотоцикл, который он якобы разбил всмятку. Он многое хотел у нее спросить, но мать развернулась и ушла, так и не оторвав рук от лица… Амнезия… Какое тягучее, вязкое слово. И одновременно — колючее. Врач говорил «у тебя амнезия», и Виктору казалось, что ему сообщали — прежний Виктор умер, а кто ты — неизвестно. — А когда это пройдет? — рискнул он однажды спросить у врача. — Одному Богу известно, — вздохнул пожилой доктор, и было невероятно странно, что он ссылается на творца… Впрочем, Виктор не хотел ничего вспоминать — наверное, в той его жизни было мало хорошего и радостного, наверное, он что-то делал не так, жил и мыслил неправильно. Виктору нравился белый лист в его голове, сердце, душе… Этот лист можно заполнять заново, начисто, не допуская ошибок. Так и случилось. Он переписал судьбу благодаря амнезии. Поэтому начала у этого счастливого сна не было, а значит, не могло быть и конца… Утром дежурная сестра сказала, что звонила какая-то девушка, интересовалась здоровьем Виктора. Почему она звонила медсестре? Почему не пришла, если это его девушка? Виктор категорически не помнил, с кем встречался, кого любил, и любил ли вообще… Поэтому, когда сосед по палате вышел в коридор, а потом, заглянув, подмигнул и сообщил шепотом: «Там твоя пришла», — Виктор напрягся. Какая она — эта «твоя»? Вдруг сердце не дрогнет, не вспомнит, останется равнодушным… Что тогда делать, как объяснять, что на «белом листе» нет места чужому имени? Да, и кстати, как же ее зовут? Дверь открылась… И палата словно залилась солнечным светом — несмотря на то, что за окном сумрачный день, несмотря на то, что больничный воздух пропитан страданиями… Он сразу узнал ее. И вспомнил имя — звенящее, переливающееся, как луч солнца в горном хрустале, — Анжелика. Это имя он готов был вписать в белый лист и оставить его там единственным. Облако медовых волос, пронзительно-голубые глаза, фарфоровая кожа и свежие пухлые губы в полуулыбке. В руках она держала связку воздушных шаров — синих, красных, желтых и белых. Они заполнили пространство под потолком, нарушив скучную геометрию комнаты веселым разнообразием… Эти шары Виктор тоже готов был вписать в белый лист навсегда. — Лика! — Он подтянулся и сел на кровати, хотя прежде не мог даже приподняться. Она засмеялась, выпустила шары, которые разноцветным ковром оккупировали потолок, и присела на край кровати. — Лежи, Вить, мне сказали, что ты скоро поправишься. Он схватил ее прохладную руку и прижался к белоснежной коже губами. Почему-то это ее смутило — щеки зарделись, глаза потемнели и из пронзительно-голубых стали синими… — Вить, тебе нельзя волноваться… — Я так ждал тебя, так ждал… Еще минуту назад он никого не ждал, а теперь был уверен, что умер бы без этих глаз, этих тонких рук и разноцветных шаров… Она мягко отобрала свою ладонь и быстро-быстро стала говорить. Ее голос струился серебристым ручьем, слова сливались в бесподобную мелодию, и Виктор сделал усилие над собой, чтобы из этой мелодии вычленить предложения и фразы… Оказывается, они учились на одном курсе в лингвистическом университете, оказывается, уже защитили диплом… Все однокурсники бегают, ищут работу, иногородние разъехались по домам, поэтому его никто не навещает, и снарядили ее — от всего курса… Решили, что фруктов и соков у него навалом, поэтому скинулись на шары… Почему «снарядили», почему «скинулись»? Виктор не понимал ничего. Он снова взял ее за руку и, слушая удары собственного сердца, спросил: — Когда у нас свадьба? Она опять смутилась — на этот раз почти до слез, — испуганно глянула на соседа справа, который делал вид, что читает газету, опять мягко высвободила руку и дрогнувшим голосом спросила: — Ты о чем, Вить? — Я что, до сих пор не сделал тебе предложения? От возмущения Виктор забыл, что у него ушибы, переломы и черепно-мозговая травма. Он выпрямился и сел в кровати. — Вить! — еще больше покраснела Лика. — Я придурок, идиот… Извини, что нет кольца, я потом наверстаю… Будь моей женой, Лика! Выходи за меня замуж! — Но… — Я больше никогда не сяду на байк, клянусь! Я стал другим человеком. Найду работу, сниму квартиру… Лика в замешательстве встала и посмотрела на шары под потолком, словно впервые их увидела… — Вить, ты сейчас болен… — И поэтому делаю предложение? Ты ошибаешься, Лика, это раньше я был болен, когда гонял на байке и не говорил, как сильно люблю тебя! — Я приду еще… — Лика! Она ушла, тихонько прикрыв дверь, но вернулась, поцеловала его — целомудренно, в небритую щеку, — и, сияя глазами, сказала: — Я согласна, Вить. Он даже не успел схватить ее за руку, так стремительно она убежала. И только разноцветные шары, весело качаясь под потолком, подтверждали, что все это ему не приснилось.