Кровь на снегу

И когда мы его проезжали, я в первый раз понял, что мне напоминает этот звук. Металлом по металлу. Ощущение порядка, все по своим местам. Судьба. Это был звук моей работы, подвижных металлических деталей оружия, затвора и поршня, передернутого затвора и отдачи.

Мы были единственными, кто вышел на станции «Виндерен». Я шел за ним. Снег скрипел у нас под ногами. Я старался шагать в такт ему, чтобы он меня не услышал. По обеим сторонам дороги стояли виллы, и все же мы были настолько одиноки, что можно было подумать, будто мы идем по Луне.

Я подошел к нему почти вплотную, и в тот момент, когда он сделал полуоборот, вероятно, чтобы взглянуть, не приближается ли к нему знакомый или сосед, я тихо выстрелил ему в самый низ спины. Он повалился на изгородь из штакетника, и я перевернул его ногой. Он уставился на меня стеклянными глазами, и на мгновение я подумал, что он уже умер. А потом он пошевелил губами.

Я мог бы прострелить ему сердце, шею или голову. Так почему же сначала я выстрелил в самый низ спины? Чтобы спросить о чем-нибудь? Возможно, но теперь я этого не помнил. Или вопрос показался мне незначительным. Вблизи этот мужчина не слишком отличался от того, что я видел в окно. Гиена. Я выстрелил ему в лицо. Гиена с окровавленной пастью.

Из-за изгороди высунулась голова мальчишки. Его шерстяные варежки и шапочка были облеплены снегом. Может быть, он пытался слепить снеговика, а это не так-то просто сделать из сухого снега. Все разваливается, снег ускользает сквозь пальцы.

– Он умер? – спросил мальчишка, глядя на труп.

Наверное, немного странно называть человека трупом спустя несколько секунд после смерти, но я всегда думал о них как о трупах.

– Это был твой отец? – спросил я.

Мальчишка отрицательно покачал головой.

Я не знаю, почему мне так показалось, почему я вообразил, что раз мальчишка кажется таким спокойным, значит лежащий перед нами труп должен быть его отцом. Нет, знаю. Я сам отреагировал именно так.

– Он живет вон там, – сказал мальчишка, указывая направление рукой в варежке.

Он начал облизывать снег со второй варежки, не отводя взгляда от трупа.

– Я не вернусь за тобой, – произнес я. – Но забудь, как я выгляжу. Хорошо?

– Ладно.

Он попытался всосать в себя кусочек снега, и щеки его втянулись, как у ребенка, сосущего соску.

Я развернулся и пошел обратно той же дорогой. Вытерев рукоятку пистолета, я выбросил его в сточную канаву, тепло которой растопило покрывавший ее тонкий слой снега. Пистолет найдут, но это сделает полиция, а не парочка неосторожных подростков. После убийства я не пользовался ни метро, ни автобусом, ни такси: это строжайше запрещено. Я шел пешком, нормальным быстрым шагом, а если навстречу мне двигались полицейские машины, я разворачивался и шел по направлению к месту преступления. Я услышал сирены, лишь дойдя до района Майорстуа.





Глава 6




Прошла примерно неделя. Как обычно, я ждал после закрытия магазина за мусорными контейнерами на парковке позади гастронома. Я услышал, как дверь открылась с мягким щелчком и сразу же захлопнулась. Марию легко узнать по походке из-за хромоты. Я немного подождал и пошел за ней. С моей точки зрения, я за ней не слежу. Естественно, она решает, куда мы направимся, и в тот день мы не сразу пошли в метро. Мы зашли в цветочный магазин, а потом на кладбище у церкви Акер. Там больше никого не было, и, чтобы не быть замеченным, я ждал Марию снаружи. Когда она вышла, желтых цветов в руках у нее уже не было. Она направилась по улице Киркевейен к метро, а я зашел на кладбище. Я обнаружил цветы на свежей, но уже замерзшей могиле. Красивый могильный камень блестел. Знакомое французское имя. Это он, ее торчок. Я не знал, что он умер, да и наверняка немногие знали. Во всяком случае, даты смерти на камне высечено не было, только месяц. Октябрь. Наверное, если дата точно не известна, то пишут любую, чтобы покойный не казался таким несчастным беднягой, лежащим в тесноте на заснеженном кладбище.



По дороге домой я подумал, что теперь могу перестать провожать ее. Она в безопасности. Я надеялся, она знает, что находится в безопасности. Я надеялся, что он, ее торчок, стоял позади нее в поезде и шептал: «Я не вернусь за тобой. Но забудь, как я выгляжу». Да, я очень надеялся. Мне больше не надо провожать ее. Ее жизнь начинается с этого момента.

Перед телефоном-автоматом на улице Богстадвейен я сделал глубокий вдох.

Моя жизнь тоже начнется сейчас, с этого разговора. Я должен получить помилование от Даниэля Хоффманна. Это начало. Все остальное я представлял менее ясно.

– Дело сделано, – сказал я.

– Хорошо, – ответил он. – Ее нет?

– Не ее, сэр. Его.

– Прошу прощения?

– Я отправил так называемого любовника.

По телефону мы всегда говорим «отправил» для безопасности, на случай если нас подслушивают или прослушивают.

– Вы его больше не увидите, сэр. И они не были настоящими любовниками. Он принуждал ее. Я уверен, что она его не любила, сэр.

Я говорил быстро, быстрее, чем обычно, и после моих слов наступила долгая пауза. Я слышал, как Даниэль Хоффманн тяжело дышит носом. Фырчит – думаю, это так называется.

– Ты… ты убил Беньямина?

Я уже понял, что мне не стоило звонить.

– Ты… ты убил моего единственного… сына?

Мой мозг регистрировал и толковал звуковые волны, переводя их в слова, после чего начинал их анализировать. Сын. Возможно ли это? Одна мысль поразила меня: то, как он скидывал с себя ботинки. Как будто бывал в этом доме много раз. Как будто когда-то жил там.


Я повесил трубку.



Корина Хоффманн смотрела на меня с ужасом. Она надела другое платье, волосы ее еще не высохли. Было четверть шестого, и она, как и в другие дни, смыла с себя запах покойника перед приходом мужа.

Я только что рассказал ей, что получил задание ее убить.

Она попыталась захлопнуть дверь у меня перед носом, но я слишком быстрый.

Я поставил ногу между дверью и косяком и открыл ее. Корина попятилась назад, в освещенную гостиную. Ухватилась за спинку дивана. Как актриса, использующая реквизит на сцене.

– Прошу вас… – начала она, подняв перед собой руку.

Я заметил блеск. У нее на руке было большое кольцо с камнем. Раньше я его не видел.

Я сделал шаг вперед.

Корина громко заорала диким голосом, схватила настольную лампу и бросилась на меня. Я так удивился нападению, что едва успел увернуться от удара. Это усилие и инерция движения заставили Корину потерять равновесие, но я успел подхватить ее. Я ощутил ладонями ее влажную кожу и вдохнул тяжелый запах. Интересно, в чем она искупалась? В самой себе, что ли? Я крепко держал ее, чувствуя быстрое дыхание. Боже мой, я хотел овладеть ею прямо здесь и сейчас. Но нет, я не такой, как он. Я не такой, как они.

– Я пришел сюда не затем, чтобы убить тебя, Корина, – прошептал я в ее волосы. Я вдохнул ее запах, это было все равно что вдохнуть опиум: я почувствовал опьянение и одновременно обострение всех чувств. – Даниэль знает, что у тебя был любовник. Беньямин. Он мертв.

– Так… так Беньямин мертв?

– Да. И если ты будешь здесь, когда вернется Даниэль, он и тебя убьет. Ты должна пойти со мной, Корина.

Она посмотрела на меня, растерянно моргая:

– Куда?

Удивительный вопрос. Я ожидал скорее «почему», «кто ты такой» или «ты врешь». Но вероятно, она инстинктивно почувствовала, что я говорю правду, что дело срочное, и перешла прямо к сути. А возможно, она просто сбита с толку и пала духом, и первое, что она смогла сказать, – это «куда».

– В комнату за комнатой, – ответил я.





Глава 7




Она сидела, сжавшись в комок, на единственном кресле в моей квартире и сверлила меня взглядом.

Так она была еще красивее: напуганная, одинокая, незащищенная. Зависимая.

Хоть это и излишне, я объяснил, что квартира у меня очень скромная, простая холостяцкая берлога с одной гостиной и нишей для кровати. Здесь было чисто и убрано, но это место не для такой женщины, как она. Однако у моей квартиры было одно большое преимущество: никто не знал, где она находится. Точнее говоря, никто – в буквальном смысле никто – не знал, где я живу.

– Почему? – спросила Корина, отхлебывая из чашки кофе, который я ей сварил.

Она попросила чаю, но я пообещал ей чай на следующий день. Я сказал, что пойду и куплю чай, как только откроются магазины, и что я знаю, как она любит пить по утрам чай, поскольку пять последних дней подряд смотрел, как она пьет по утрам чай.

– Если ты выполняешь такую работу, как я, то лучше, чтобы никто не знал твоего адреса, – ответил я.

– Но ведь теперь я его знаю.

– Да.

Мы пили кофе в молчании.

– Значит, у тебя нет ни друзей, ни родственников? – спросила она.

– У меня есть мама.

– Которая не знает…

– Да.

– И она наверняка не знает ничего о твоей работе.

– Да.

– А что ты рассказывал ей о своих занятиях?