Кто убил Оливию Коллинз?

— Вот как. — Фрэнк провел пальцем по губам. — То есть вы не хотели, чтобы ваши бывшие знали о том, что вы богаты?

— Да я не особенно-то богатый… — начал Рон, но сразу оборвал себя. — Дело в том, что у меня определенный стиль жизни и… другие расходы.

Я оплачиваю уход за своим братом. Он… Неважно. Знаете, я вовсе не собирался заводить детей. Никогда не хотел детей. После того, что случилось с моим братом. Но эти девицы… — он замолчал.

— Девицы? — сказала Эмма. — Дети? Сколько же их всего?

— Всего двое. Две бывшие, двое детей.

— Зачем же Оливия создавала вам проблемы? — спросил Фрэнк.

Рон пожал плечами. Он выглядел искренне растерянным. И, подумала Эмма, обиженным.

— В этом-то и дело. Ума не приложу. Я пытался с ней поговорить об этом, но она отказалась. У нее просто был такой дурацкий вид, будто это я ее предал. Я так разозлился, что сразу послал ее как можно дальше. Теперь вам понятно, наверное, почему я не очень беспокоился, что ее не видно последние месяцы.

— Да, — сказала Эмма. — Нам понятно. Смотрите, вы только что рассказали нам, что заходили к ней домой в вечер смерти; что у вас был секс, больше похожий на месть, чем на последний поцелуй; и что вы на нее жутко злились. Теперь вам понятно, что у нас могут возникнуть на этот счет определенные соображения?

Рон машинально поднес руку ко рту и принялся обгрызать ноготь.

— Постойте, ведь она же сама умерла, разве нет? Мне-то откуда было знать? Я, конечно, не заходил ее проведать, но это же не преступление. Я вам все по-честному рассказал. Какой мне смысл, если я что-то скрываю?

Фрэнк вздохнул.

— Дело в том, мистер Райан, что у нас есть основания подозревать, что у кого-то был умысел против мисс Коллинз. Обстоятельства ее смерти не совсем ясны, возможно, это не несчастный случай. Мы пока не раскрываем эту информацию публично, но, в свете того, что вы только что рассказали, вы становитесь важным свидетелем. На данный момент вы последний, кто видел ее живой.

Рон выпучил глаза и убрал руку ото рта.

— Поэтому предлагаю вам подробно рассказать о том, что произошло между вами и мисс Коллинз в тот вечер, — продолжал Фрэнк. — А потом наш сотрудник проедет с вами в участок, где вы дадите официальные свидетельские показания под протокол.

— Постойте. Не думаю, что я последний, кто видел ее живой.

Эмма подалась вперед.

— Что вы имеете в виду?

— Ну как, в тот день я видел пару человек у ее дома, как минимум один заходил к ней в дом. Я поглядывал, на всякий случай, вдруг она снова придет выяснять со мной отношения.

— Кого именно вы видели? — спросил Фрэнк.

— Утром я видел, как Эд Миллер выходил из ее дома. И я видел Мэтта Хеннесси перед калиткой в ее сад. И это только те, кого я случайно видел. В смысле я не следил весь день за ее домом. А, да, и Элисон Дэли тоже к ней заходила, во второй половине дня.





Лили

№2




Вулф отсиживался в своем логове.

Так Лили называла про себя это сооружение. Дэвид называл его крепостью; наверное, Вулф и воображал себе крепость, когда отгородил угол своей комнаты большими мягкими игрушками и пластмассовыми кубиками, накрыв сооружение сверху одеялом.

Она называла это логовом по той причине, что даже теперь, восемь лет спустя, еще не смирилась с тем, что ее сына зовут Вулф.

Все почему-то считали, что это она придумала близнецам имена. Ведь тогда это она всегда была в тренде, а Дэвид еще не совсем определился в своем выборе стиля жизни.

Когда Лили забеременела, все изменилось, причем для них обоих. Она знала, что Дэвиду хочется детей, но не могла себе представить, насколько серьезно он будет к ним готовиться. Дэвид накупил пособий для будущих родителей, чтобы они читали их вместе. У нее просто мозги текли из ушей от одного взгляда на эти книжки. Она и так каждый день с утра до вечера работала с детьми, поэтому не испытывала потребности в теоретической подготовке. И тем более не имела желания изучать физиологические подробности — как долго ей придется выдавливать из себя близнецов.

Она подозревала, что Дэвид изо всех сил старается стать полной противоположностью своему отцу, а также всем многочисленным предкам по мужской линии. Впрочем, отчасти ее радовало, что она вышла замуж за мужчину, который проявляет столь деятельное участие в будущих детях. Ее папе наверняка бы это понравилось.

Вскоре Дэвид начал включать музыку для беременных и полюбил лежать головой у нее на коленях, слушая, как близнецы бултыхаются в околоплодных водах. Он поклонялся ее пузу, как идолу, с поистине религиозным пылом. Она чувствовала себя как яйцо Фаберже. Яйцом Фаберже, которому хотелось, чтобы муж взял его сзади, потому что оно исходило от похоти. Однако муж боялся, что это может повредить детям. Ему было достаточно слушать их.

С одной стороны, она понимала, что все это очень мило и трогательно. Но с другой, эта чересчур активная забота утомляла. Бывало, совершенно обессиленная, она волей-неволей слушала его пространные речи о том, что, несмотря на двойню, они все равно будут вскармливать их грудью. Они будут вскармливать? Это уже слишком! Можно подумать, что Дэвид тоже собирался их кормить.

Всю беременность Лили чувствовала себя омерзительно и жутко уставала. Она уже совсем было решила, что она самая нерадивая беременная женщина в мире, когда врачи протянули ей руку помощи. Ей поставили диагноз: преэклампсия.

С таким диагнозом полагался полный покой, соответственно, их планы чудесных долгих прогулок по полям и лугам, чтобы Лили поддерживала форму и готовилась к родам, накрылись медным тазом. А потом, лежа в постели, Лили поняла, что ей настолько хочется мяса, что она готова отгрызть Дэвиду руку, только бы не есть постылые протертые овощи и кашки, которыми он бесконечно пичкал ее для поддержания сил.

Конечно, в счастливом неведении беременности, в те редкие моменты, когда не хотелось рыдать от изнеможения, Лили рисовала себе идиллические картины будущего материнства. Младенцы висят на ней в вязаных слингах из органического волокна и припадают к груди, когда им только заблагорассудится. Она столько лет проработала с большими группами детей, а тут всего двое.


Реальность внесла свои коррективы.

На тридцать седьмой неделе ей сделали кесарево, перечеркнув все любовно составленные Дэвидом по науке планы родов. Лили получила по полной: эпидуральная анестезия, морфин и весь ассортимент обезболивающих из больничных запасов — до, во время и после. Поэтому вместо здорового, вырабатывающего иммунитет молозива, о котором столько читал Дэвид в своих умных книжках, дети получили бутылочки смеси. Потом она попыталась начать кормить их грудью, но все тоже пошло вкривь и вкось. У нее кровоточили соски, началось воспаление, и в конце концов она наорала на Дэвида, чтобы он сам, б...дь, давал молоко, если ему так хочется грудного вскармливания.

Это Дэвид вписал в регистрационную форму имена близнецов. Он утверждал, что они их обсуждали. Лили не могла вспомнить ничего подобного. Ей постоянно мучительно хотелось спать. После родов ее продержали в больнице четырнадцать дней. Дэвид уезжал на ночь домой, а Лили оставалась наедине с двумя двухкилограммовыми младенцами, которые хотели есть примерно каждый час. Сестры помогали по мере возможности, но персональной сиделки у нее не было. Когда Дэвид, прекрасно выспавшийся, утром вплывал в палату с розовыми и голубыми шариками, ей хотелось убить его на месте.

Лили смутно припоминала разговор с Дэвидом о том, что хочет назвать близнецов в память своих приемных родителей: Мэй и Уильям. Каким образом «Мэй и Уильям» превратились в «Лили-Мэй и Вулф» — осталось загадкой.

Дэвид, однако, утверждал, что они так договорились. А она знала, что он не станет ей врать. Он был гораздо честнее ее, несмотря на свою профессию.

— Благодаря тебе мне хочется быть лучше, — как-то признался он.

Последнее время она часто задавала себе вопрос — что с ней творится, почему ей, наоборот, хочется делать всякие гадости.

Все это промелькнуло у Лили в голове, пока она забиралась в логово Вулфа.

Ее сын с грустным и сосредоточенным выражением лица читал последнюю книжку из серии «Дневник слабака», без обычной улыбки, которую у него всегда вызывали неловкие ситуации и школьные неудачи Грега.

— Эй, — сказала Лили, притиснувшись поближе к сыну и обняв его за плечи.

Вулф не отреагировал. Он был весь в поту, темные волосы прилипли к влажному лбу.

Утром они рассказали детям о смерти Оливии.

Лили-Мэй отреагировала в точности как ожидала Лили. Драматично. Она завыла в голос, а когда Дэвид засуетился и предложил угостить их мороженым, чтобы снять шок, еще прибавила громкости. Странный у него пунктик насчет сахара и шока.

Вулф просто поскреб нос пальцем и молча ушел наверх.

Дэвид поспешил объяснить, что Вулфу нужно побыть одному. Лили пренебрегла его педагогической мудростью и отправилась вслед за сыном. Ей необходимо с ним поговорить.

— Как дела? — спросила Лили.

Вулф пожал плечами.

— Ты, наверное, очень расстроен, — продолжала Лили. — Я знаю, ты любил мисс Коллинз.

— Она была добрая, — сказал Вулф.

Лили поджала губы.

— Хм-м.

Вулф перевернул страницу, но Лили не смутилась. Она знала, что он ее слушает. Вулф умный мальчик. И очень чувствительный. Гораздо чувствительнее Лили-Мэй, та обычно притворялась, что переживает обо всем на свете, но на самом деле явно склонялась к социопатии.

— Полицейские хотят с тобой поговорить, — сказала Лили.

Вулф кивнул.

— Вы уже говорили.

— Я знаю, что говорили. Просто… — Лили сглотнула. Господи, как же все сложно. И пособий на этот случай нет. С детьми всегда так, приходится импровизировать на ходу.

— Мне кажется, не стоит им рассказывать, что произошло между мной и мисс Коллинз.

Вулф положил книгу на колени и посмотрел на нее. Грустный, потерянный мальчик. Ее убивал этот его взгляд.

— Почему?

— Они не поймут. Это произошло нечаянно. Я не хотела…

— Я не дурак.

— Конечно, я знаю. Ты умный мальчик. Поэтому я и считаю, что нам нужно поговорить.

— Мне ее будет не хватать.

Лили поправила ему волосы.

Вулф отдернул голову.

— Она ко мне очень хорошо относилась.

Лили вздохнула.

— Я знаю, что тебе так кажется, Вулф.