Квартет Я. Как создавался самый смешной театр страны

«Автомат положил! Отошел от него! Лежать!» – все дела, меня по полной программе взяли в оборот.

Я лег.

Говорю: «У меня папа – замначальника милиции Московского района – Сергей Васильевич Демидов». – «Да ты что? Ты кто ему?» – «Сын». – «Ты чего, офигел? Ты автомат несешь – тебя примут везде. Ты с ума сошел? Выкидывай его на фиг!»

Потом ребята меня отпустили, конечно, посмеялись. Я прямо при них взял этот автомат и фиганул в кусты просто так со всего размаху и пошел дальше на станцию, где меня ждал мой одноклассник и друг Олег Журавлев.

Мы с ним сели в электричку и сразу уснули. А утром приехали в Москву.

Я вообще думал, что меня будет встречать оркестр. Мне казалось, что, когда я приеду, я обязательно увижу всех артистов прямо на улице – Абдулова, Леонова, – они же все живут в Москве и по улицам ходят.



Но нас с Олегом не встретили ни оркестр, ни известные артисты. Мы просто приехали на вокзал и пошли по своим делам.

Правда, потом одна встреча все же у меня случилась. Я шел в Валдайский гастроном напротив Дома книги, сейчас это Новый Арбат, и вдруг увидел артиста Сергея Проханова, который играл в фильмах «Усатый нянь» и «Завтрак на траве». Это была для меня звезда невероятная. И вдруг я вижу – он идет в кепочке. Мне так захотелось к нему подойти! Я очень долго за ним шел – спустился в переход, вышел из перехода, думал, надо подойти и спросить: «Извините, я Саша Демидов из Рязани. Я хочу очень поступить в театральный. Вы можете что-нибудь посоветовать?» Но я так и не подошел к нему. Но то, что я ожидал, случилось – я выкинул автомат, приехал в Москву и увидел Проханова. А дальше – пошел по институтам, поступать.

Говорят: «Москва слезам не верит. Москва не принимает. Москва город жесткий». Но она приняла нас. Приняла меня.

Я много раз думал, а что бы было, если бы этого не произошло? Если бы хоть один из нас пошел другой дорогой? Тем более что у всех был выбор.

Я, например, по природе – музыкант. Я записал три альбома и, может быть, перепутал двери, может быть, мне надо было поступать в Гнесинку. А Слава мог запросто стать футболистом. Да и Леша. Сейчас они уже ушли бы на пенсию, стали бы тренерами – спортсмены ведь играют лет до 40, а нам всем уже далеко за 40.

Сережа, не уйди он с юридического факультета МГУ, сделал бы карьеру юриста и работал бы в Генеральной прокуратуре. Камиль остался бы в Волгограде. Работал бы электриком, а параллельно – служил бы в Народном театре.

Но тем не менее все мы поступили и оказались вместе на одном курсе.





Поступление




В ней рассказывается о том, что Александр Сергеевич был Грибоедов, а Тургенев оказался Иваном Сергеевичем

Само поступление я помню довольно смутно.

Все мы были подготовлены, конечно.

Поступая в институт, абитуриент-актер должен был прочитать стихотворение, басню и какой-то прозаический отрывок. Члены комиссии могли попросить дополнительно что-то спеть, станцевать.

Не знаю, как был подготовлен и что читал Слава, но за него попросил сам Михаил Жванецкий, с которым дружил папа Славы. Папа у Славы, Валерий Исаакович Хаит, был легендарным капитаном команды КВН 1966/1967 года. Он был настоящим героем Одессы, даже получил двухкомнатную квартиру, в которой мы потом жили, когда приезжали в Одессу. Потом старший брат Славы, Евгений Хаит, участвовал в команде КВН «Одесские джентльмены», которая стала очень известной. Выходили они под музыку Владимира Дашкевича из кинофильма про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, все с папочками и с белыми шарфиками. После этого «Одесские джентльмены» превратились в самостоятельный коллектив, художественным руководителем которого стал Валерий Исаакович Хаит, Славин папа. Они стали ездить с гастролями и объехали всю страну не один раз. Потом у них даже появилась передача на Первом канале «Джентльмен-шоу», достаточно рейтинговая – они были очень популярны. Слава по окончании института, если бы мы не затеяли нашу историю с театром, наверное, влился бы в коллектив «Одесских джентльменов», надел бы на себя белый шарфик и тоже бы выходил с папочкой и читал какие-то шутки.



Леша рассказывал, что его в Одессе подготовил некий педагог. Он читал Дениса Давыдова, отрывок из «Театрального романа» Булгакова и какие-то нежные стихи Цветаевой. Но вдруг выяснилось, что дальним родственником семьи Барац является Иосиф Райхельгауз. Сейчас это известный режиссер, у которого театр на Трубной площади. Так вот Иосиф Райхельгауз в то время работал в «Современнике», был молодым режиссером, и Лешин папа приехал к нему в Москву со своим сыном, Леонидом Барацем, который по паспорту Леонид, а так его все зовут Лешей. Лешин папа привез Райхельгаузу бутылку какого-то горячительного напитка и попросил, чтобы он послушал его сына. Райхельгауз послушал Лешину программу и сказал, что все это никуда не годится, а нужно взять «Контрабандистов» Багрицкого – яркое и дерзкое стихотворение, где можно показать разнообразные эмоции, способности, таланты – там есть что играть. После этого он решил подвезти Лешу и Лешиного папу на своей машине. Но когда они проехали буквально пятьдесят метров, Райхельгауз увидел идущую по улице Марию Миронову. Был такой дуэт, Миронова и Менакер, если кто-то помнит. Миронова снималась в огромном количестве фильмов, была знаменитой актрисой и мамой гениального, невероятного Андрея Миронова. Увидев Марию Миронову, Райхельгауз попросил Лешиного папу и Лешу выйти из машины, посадил на их место Марию Миронову и укатил. Вот такая интересная история. Но финалом ее является то, что Леша поменял свой материал, и, благодаря Иосифу Райхельгаузу, читал Багрицкого, чем и заработал на мастерстве актера свою пятерку.

Так вот при поступлении в ГИТИС за Славу попросил сам Жванецкий. Он позвонил заведующему кафедрой эстрадного факультета, на который мы поступали, Иоакиму Георгиевичу Шароеву, и сказал: «Там будет мальчик по фамилии Хаит – обратите внимание». Вот на Хаита и обратили внимание.



Камиль приехал в Москву во второй раз, как я уже писал. Первый раз в 87‐м году он не поступил. До этого в 84-м Камиль поступил в Саратовское Слоновское училище, которое закончили Владимир Конкин и Олег Янковский. Но тогда родители посчитали, что профессия актера – это что-то не очень серьезное. И он вернулся в Волгоград, где продолжил работать электриком в Волгоградских электрических сетях (ВЭС). И вот в 88-м он поступил в ГИТИС на эстрадный факультет.

Что же читал я? Я занимался в театральной студии до поступления в ГИТИС года три. Наш руководитель Александр Дмитриевич сказал мне очень определенно: «Поступить тебе нереально». Но я не послушал своего педагога и приехал в Москву.

Я выучил басню какую-то дурацкую, отрывок из прозы Шукшина и, главное, взял отрывок из поэмы Блока «Двенадцать», которую мы ставили в театральной студии. Представьте, мальчик-комсомолец в сером костюме, худенький, с копной волос на голове, читает на мастерстве актера отрывок из поэмы Блока «Двенадцать» на эстрадном факультете, где в основном читали Зощенко, Аверченко. Эстрадный факультет – надо же что-то смешное читать. А я вышел и с выпученными глазами прочитал:

«Ох ты, горе-горькое, скука скучная, смертная!

Уж я времечко проведу, проведу,

Уж я темечко почешу, почешу,

Уж я семечки полущу, полущу,

Уж я ножичком полосну, полосну!

Ты лети, буржуй, воробушком –

Выпью кровушку за зазнобушку-чернобровушку.


Упокой, господи, душу раба Твоего.

Скучно-о!»





Я не понимал, что происходит. Комиссия упала под стол. Хохот стоял невероятный.



Мы все прошли три тура, и нас допустили к экзамену по мастерству актера.

Все поступление проходило в каком-то тумане. Всплывают в памяти отдельные картины – комиссия, какие-то люди сидят за столом: «Покажите животных. А покажите какие-нибудь автоматы…» Я показывал обезьяну и автомат по изготовлению бутербродов. Нас разбили на «десятки» – группы по десять человек. Лестница института была забита нервными людьми. Все стоят около списков, разговаривают, делятся информацией – кто куда поступил, кто где прошел, а как, а чего, который раз, что сейчас будет. Мандраж, волнение, тут же смех – истерический… Сейчас вспоминаю, состояние было такое, как будто я находился под каким-то допингом – голова немного не своя, и сам ты то ли здесь, то ли не здесь, что-то делаешь – то ли сам, то ли нет, словно видишь себя со стороны.

В общем, конечно же, это был огромный стресс. Большинство абитуриентов отсеялось. Оставшихся людей завели в класс, в ту комнату, где у нас потом проходило мастерство актера все пять лет и где проходили показы зимней и летней сессии, и дипломные спектакли, и старшекурсник зачитал фамилии тех, кто прошел конкурс и был допущен к следующим экзаменам.

Я не знал никого, был одиночкой, сидел в углу, нашел какую-то палочку, стучал ею по полу и ждал. Назвали какую-то фамилию, и вдруг раздалось: «О! Класс!» Это оказался Петя Изотов. Он был очень длинный. И он вдруг высоко подпрыгнул и закричал: «Уа! Уа!»



Петя засмеялся. Я свою руку не дал. А может, она не захотела гадать, что со мной случится. В 92‐м году на четвертом курсе Петя действительно разбился в аварии. А он был очень неплохой организатор – из него мог бы получиться хороший директор, продюсер. В 90‐м он уже работал у Миши Хлебородова, тогда начали снимать первые клипы, в которых мы принимали участие и зарабатывали свои первые деньги. Старшекурсники нашего эстрадного факультета были основной компанией, которая снимала клипы Укупнику, Пугачевой, Игорю Николаеву, Саруханову, Преснякову, Богдану Титомиру и группе «Кар-Мэн».

И вот фамилии, фамилии, фамилии – одна, вторая. Я стучу палочкой. Напряжение огромное! Сижу, стучу и вдруг слышу: «Демидов». Я не подпрыгнул, я не закричал – я был обесточен. У меня не было эмоций, я просто тупо стучал палочкой, со мной происходило что-то невообразимое, то есть я не знал, как с этой эмоцией в таком возрасте быть, что с ней делать, куда бежать, кому звонить.

Потом, когда мы поехали в трудовой лагерь на картошку, он вместе со мной как-то шел по дороге. К нам подошла цыганка: «Хочешь, погадаю?» Она взяла его руку и сказала: «Ты разобьешься в аварии».



Нам тогда повезло. Началась перестройка, многое менялось не только в жизни страны, но и в образовании. Например, раньше обязательно нужно было сдавать экзамен по политэкономии. В том году этот экзамен отменили, так же как и историю. Нам оставалось пройти только коллоквиум и написать сочинение.

Итак, дальше был коллоквиум. После мастерства актера комиссия уже знала, каких студентов они возьмут на курс. Оставалось совсем немного человек, которых нужно было отсеять, но в основном курс был набран. Поэтому коллоквиум это был такой экзамен, где задавали иногда неожиданные, а иногда и примитивные вопросы. Например, Леше Барацу задали вопрос: «Откуда вы?» – «Я из Одессы», – сказал Леша. «И что там в Одессе? Как?» – «Ну, я жил и живу прямо напротив дома Утесова». В этом доме мы потом, будучи студентами, приезжая в Одессу, наслаждались невероятным гостеприимством Лешиной семьи, его бабушки, дедушки, мамы и папы. А в 90‐е годы, если тебя кормили, это было самое главное. Мы очень часто работали за еду, потому что время было голодное. Потом Леша сел за рояль и что-то сыграл. Собственно, на этом вопросы закончились. Комиссии было все понятно, а Леша уверенно шел на поступление.

Леша был в такой сетчатой белой рубашке, такой модненький, маленький, как его называла его бабушка: «Наш маленький французик». Леша меня поразил. После коллоквиума он вдруг подошел ко мне и сказал: «Рад тебя видеть. Как дела?» Для меня это были очень интеллигентные, непривычные слова. Город, из которого я приехал, был не очень приветлив.

Камиля тоже спросили на коллоквиуме, из какого он города. Он сказал, что он из Волгограда. «И что в Волгограде происходит?» – спросили его. «Ну что? В Волгограде скоро будет юбилей города». – «А как назывался Волгоград раньше?» – спросили его. Камиль был подготовлен в этом смысле: он сказал, что Волгоград раньше назывался Сталинград, а еще раньше – Царицын, и скоро Волгограду будет четыреста лет, в 89‐м году. Комиссия была довольна такими познаниями, и дальше Камиля попросили «ловить мысли». Он ловил мысли, говорил, что кто чувствует, а потом подошел к Иоакиму Георгиевичу Шароеву, поводил над ним своими руками и сказал: «Вот здесь вот мыслей нет. Хотя нет, есть одна: этот парень, наверное, может поступить». В общем, пролоббировал себя. И эта даже не наглость, а уверенность в себе, она тоже сыграла свою роль.

Меня спросили: «Как вас зовут?» Я говорю: «Александр Сергеевич Демидов». – «А кто еще был Александр Сергеевич?» – «Пушкин». – «А кто еще?» – «Кто еще? Кто…» – и они начинают подсказывать, вся комиссия начинает подсказывать: «Ну, вспомните, ну, Александр! Ну, кто еще Александр Сергеич? Он был другом Пушкина…» Я говорю: «Да, да, да, знаю…» – «Он написал еще произведение известное – вспомните. Дипломатом был», – вся комиссия подсказывает, вытягивает – соберись, дурачок, мы же даем тебе шанс. – «Дипломат, «Горе от ума» написал, ну? Кто это?» Я говорю: «Тургенев». В общем, здесь вся комиссия опять упала под стол – как после Блока, потому что Александр Сергеевич был Грибоедов, а Тургенев был Иван Сергеевич. И вот, прочитав Блока и перепутав Грибоедова с Тургеневым, я и за мастерство, и за коллоквиум получил пятерки.





Общежитие




В ней рассказывается о трех литрах пива, пачке сигарет и о том, как Камиль не стал виноделом

Слава с Лешей первый год снимали квартиру где-то на Преображенке, где жил Владимир Сергеевич Коровин. Они были нашими двумя засланными казачками – после мастерства актера, а это был наш основной предмет, мы с Камилем ехали в общежитие, остальные студенты разбегались по своим домам, а ребята, Слава и Леша, по дороге домой в метро обсуждали итоги текущего дня и футбол, страстным поклонником которого был Владимир Сергеевич, кто как работал в этюде, кто сильнее, кто слабее. И, естественно, вся эта информация доходила до нас, и мы уже как-то корректировали свое дальнейшее обучение: подтянуться нам или, наоборот, расслабиться и порадоваться, что мастер похвалил нас.

Жизнь в общежитии была неотъемлемой частью жизни института. В общежитии, в эстрадном отсеке, старшекурсники наши, как я уже писал, стали снимать клипы. Там был Игорь Песоцкий, он стал мужем Марты Могилевской, а Марта Могилевская была главным редактором «Утренней почты». Именно она стала первая снимать клипы, режиссерами которых стали наши старшекурсники.

Общежитие, студенты – естественно, все это было сдобрено огромным количеством алкоголя, все курили, что-то придумывали. Старшекурсник один у нас, я помню, обожавший Высоцкого, постоянно стоял в углу, около батареи, это было его любимое место, с папиросой в зубах, что-то такое пел, подражая Высоцкому: «Ах, чудаки, ах, эти чудаки! Руками их вращается планета!» или: «А я на барабане лабаю, лабаю. А я на барабане и Моцарта могу…» Все что-то писали, снимали, спорили, происходили соития душ, тел, выпивание водки и коньяка.

Наверное, первые год-два мы не осознавали, что мы – студенты, что живем в этом легендарном общежитии, где, например, в 307‐й комнате жил Леша, ухаживая за Аней Касаткиной, а там же, в свое время, жил Олег Даль. Вообще, там было поверье такое, легенда, что это общежитие стоит на еврейском кладбище – там летали вилки, девочки порой выбегали из своих комнат и говорили, что им под кроватью стучат барабашки, не знаю, было так или не было, но что-то такое я тоже слышал и ощущал.

Общежитие ГИТИСа на Трифоновской, 45 Б, станция метро «Рижская». Мы возвращались всегда поздно и шли от «Рижской» до Трифоновки прямо через Рижский вокзал. На вокзале можно было купить спиртное. А я какое-то время, так как денег не хватало, устроился работать «МУМом» – машинистом уборочных машин. Где-то, наверное, полгода мыл станцию метро «Рижская». Я был помощником у женщины, которая работала за квартиру – ей должны были дать квартиру где-то на окраине Москвы, она была нерусская, поила меня чаем, кормила плюшками. Все это было трогательно.

Какой замечательный кофе в своей турке готовил Андроник, наш однокурсник! Он жил через две комнаты от нас с Камилем. Просыпаясь утром, первое, что он делал, – вставлял в зубы сигарету, потом выходил, кричал: «Сашко!» (он называл меня Сашко) – и если я просыпался и выходил, он говорил: «Кофэ будешь?» Я, конечно же, соглашался и ждал этот потрясающий кофе, который он готовил в турке. Там как раз хватало на две, максимум на три чашки.



Таким образом в метро я заработал на свои первые джинсы – левайсы, не знаю, были они паленые или настоящие, но я их протаскал очень долго. Весил я тогда, наверное, килограммов 67–70.

Камиль устроился работать на почту. Для того чтобы там работать, надо было вставать очень рано. Камиль ставил огромный будильник, который он привез из Волгограда, просыпался и будил меня. Я выбрал работу лучше – я приходил ночью и ложился спать, а потом либо просыпал какие-то лекции, либо едва успевал на них. А Камилю приходилось вставать до лекций, в шесть утра, и бежать до семи-восьми разносить корреспонденцию. У нас в комнате была его кровать, шкаф, который перегораживал эту комнатку на две половинки, и моя кровать, я еще себе сделал зеленую занавеску, чтобы пространство создать свое энергетическое. Порой утром я слышал, как трезвонил на всю ивановскую этот будильник, Камиль нажимал на него, чтобы поспать еще пять минут, и, естественно, просыпал. Все закончилось тем, что он договорился с одним почтовиком, что тот будет за него разносить эту почту, а Камиль будет ему отстегивать из своей маленькой зарплаты какую-то часть.

Я мыл станцию метро «Рижская» после того, как она закрывалась, отключалось электричество, по рельсам шли люди, проверяли каждую шпалу. И совсем поздно, часикам к трем утра, я возвращался домой. У меня была клетчатая кепочка и клетчатые брючки, которые мне мама сшила в Рязани, и рубашечка.



Если открыть окна женского туалета нараспашку, а они никогда на зиму, да и вообще во все времена года ничем не заклеивались, то можно было увидеть пожарную лестницу, которая примыкала прямо к окнам женских туалетов всех этажей, начиная со второго и кончая пятым. Я рассказываю про наш третий этаж. Через эти окна по пожарной лестнице, когда закрывалось общежитие и уже никого не впускали, можно было спокойно пролезть, немножечко держась за эту пожарную лестницу, поставить ногу на подоконник, а там тебе уже давали руку, и ты спокойно попадал в это чудесное бурлящее общежитие. Попадали туда студенты, которые опоздали и задержались – в институте или где-то еще. Попадали туда просто люди, не имеющие отношения к ГИТИСу.