Лазурный берег болота

– Ерунда вам в голову пришла. Ну, предположим, вы обнаружите стол-стул-консоль. И что?

Дюдюня начала обходить спальню.

– Приложим щепочку туда, откуда она отвалилась, и глянем, что получится. Тут кровать, тумбочка, кресло, лампа настольная. Предлагаю разделиться. Я осмотрю спальню и гостиную. Танюша, на тебе кухня и кабинет. Если ничего не найдем, продолжим поиски.

– Возьму лучше гостевые помещения и кладовку, – возразила я.

Вероника встала.

– Коля ими не пользовался. Комнаты и чулан ему были без надобности.

Я пошла к двери.

– Вот поэтому и надо поискать там. Если щепочка открывает тайное отделение, то логично оборудовать его там, куда никто не ходит.

Хозяйка тоже направилась в коридор.

– Сюда очень редко кто вообще заглядывал и только по приглашению Коли. Муж очень уставал, хотел покоя. Если требовалось что-то срочное, то мы ему звонили по внутренней трубке.

Дюдюня, которая на коленях стояла у тумбочки, повернулась.

– Башня из слоновой кости. Запереться и ни с кем не общаться. Недостижимая мечта тех, кто живет в тесноте, и многодетных мам.

– В тесноте, да не в обиде, – парировала Вероника. – А мы, те, у кого много деток, любим их безмерно.

– Любить детей, конечно, правильно, – согласилась Дюдюня. – У ваших наследников у каждого было по комнате, так?

– Да, – подтвердила хозяйка.

– А у вас своя спальня, – продолжала Дюдюня, – можете уйти, дверь закрыть и отдохнуть в тишине. Если же семеро ютятся в однушке, плюс свекровь, да супруг с тобой всегда на тесном диване… Тут другой расклад. Желание расслабиться в одиночестве отнюдь не синоним «плохая мать». Наоборот. Измотанная баба всегда истерична. Дома порядок, обед-ужин-уроки сделаны, все постирано-поглажено, со свекровью поцелуйчики, мужа в постели обслужила – пошла в ванную… А из детской голосок:

– Мам, пить хочу.

И все! И сгорели предохранители! И хрясь кулаком в стену! И вопль:

– Сдохните все, ненавижу!

А потом истерика, доктор с уколом, гипертонический криз. Не превращай себя в идеальную мать, жену, невестку. Наплюй на пыль, вытрешь – она опять осядет. Успокойся! Ничего никому не доказывай. Просто купи себе что-нибудь. Сходи в баню! Съешь мороженое. Погуляй в одиночестве. Не знаю, что тебя обрадует, но делай это хоть раз в неделю. Ты не раба на галере.

Я оставила Дюдюню и Веронику обсуждать интересную тему и пошла изучать кладовку. В ней было пусто, на стенах висели полки. Когда-то тут, наверное, хранили банки с вареньем, печенье, конфеты. Не найдя ничего в чулане, я переместилась в маленькую спальню и сразу поняла – тут делать нечего. Железная кровать из большого сетевого магазина, тумбочка ей под стать и шкаф-купе, модный лет двадцать назад. Вторая опочивальня была близнецом первой, и я направилась в кабинет. Путь лежал мимо встроенного шкафа с дверцами из матового стекла. Я притормозила, распахнула створки. Книги. Стоят на довольно пыльных прозрачных полках.

Я сделала вдох, чихнула и услышала тихий стук. На день рождения Иван подарил мне серьги, они состоят из двух шариков. Один, маленький, со штырьком, который всовывается в дырочку в мочке, второй побольше, имеет отверстие, куда вставляется этот стерженек. Серьги-пирсинг. Мне они очень понравились. Одна беда: если я от всей души кашляю, чихаю или трясу головой, большой шарик может отвалиться, что и произошло сейчас.

Я наклонилась, стала искать часть украшения и увидела на полу в одной паркетине пустое место.

Забыв про серьгу, я вынула из пакетика щепочку и вставила ее в отверстие. Деревяшка подошла идеально. И… ничего не произошло.

– Сюда! – заорала Дюдюня. – Сюда, я в кабинете.

Ноги понесли меня по коридору, я влетела в рабочую комнату Николая и увидела Аду, та стояла около открытого люка.

– Представляешь, – заговорила она, – осматриваю полки, и вдруг! Ш-ш-ш-ш! Крышка поднимается. Сделано идеально, никогда не подумаешь, что в полу есть тайный вход-выход куда-то.

– Я вставила щепку в паркетину около шкафа с посудой в коридоре, – объяснила я, – тогда таинственным образом открылась крышка люка. Странно. Деревяшка очень нужная вещь. А она лежала в сейфе без конверта, коробки, просто валялась. Николай не боялся ее потерять? Что там внизу, интересно?!

– Ой! – раздалось за спиной. – Там подвал?

Я обернулась.

– Вы не знали?

Каменева медленно подошла к люку.

– Нет. Муж никогда не говорил о цокольном помещении.

– Давайте посмотрим, что внизу, – предложила Дюдюня, потом стала быстро спускаться по железной лесенке.

– Там темно! – занервничала Вероника. – Надо фонарь принести. А я не помню: есть он у нас или нет?

– В айфоне точно есть, – успокоила я ее, – и в моей сумке со всем необходимым тоже.

Не успела я договорить, как внизу вспыхнул свет.

– Я пошарила по стене руками, обнаружила выключатель – и получите ясный день, – сообщила снизу Ада.


– Какая вы умная, – пролепетала Каменева, – мне бы в голову не пришло по стенам руками елозить.

– Да это просто, – донесся из-под пола голос моей напарницы, – люди приучены к комфорту. Николай Петрович пользовался помещением, следовательно… Елки зеленые!

Я поспешила к люку и без долгих размышлений спустилась в подземелье. Перед глазами открылся длинный коридор, стены которого были выложены плиткой.

– Шагай вперед, – крикнула Ада, – я слева!

– Ой-ой-ой, – запричитала за моей спиной Ника, – вот это да! Здесь можно на велосипеде кататься.

Я прошла метров десять, увидела штору в стене и отодвинула ее. Перед глазами предстала комната. На полу лежала пара совсем недешевых ковров, несколько штук висело на стенах.

– Прямо юрта, – нашла правильное сравнение Дюдюня, – половички-то антикварные.

– Как вы это определили? – прошептала хозяйка дома. – Сейчас тоже такие есть!

– Верно, – не стала спорить Ада, – но гляньте на левый коврик. У него что на кайме выткано?

– «Тысяча девятьсот тринадцатый год – триста лет дому Романовых», – прочитала я, – и на остальных, что на стене, то же самое!

– И на полу, – ахнула Вероника.

– К торжественной дате небось приготовили массу сувениров, – предположила я, – всякие кружки, календари, предметы одежды.

– Напольные покрытия выглядят как новые, – протянула Ника.

– Настоящие туркменские ковры – произведение искусства, – сказала Ада, которая, похоже, знала все, – они есть в музеях. Путешественник Марко Поло с восторгом писал о них, называл лучшими в мире. Самый старый ковер, сотканный руками туркменок, так называемый Пазырский, датируется четвертым веком до нашей эры. Выглядит он прекрасно. Вероника, в подвале хранится целое состояние. За такие ковры можно ого-го сколько выручить. На чем лежит вон тот коврик?

– Похоже, на софе без спинок, – подсказала я, – здесь когда-то была спальня. Пара стульев, столик. Раз, два, три, четыре спальных места. Мебель не современная.

– Здесь кто-то жил? – ахнула Вероника.

– Возможно, – согласилась я.

– Господи, кто? – испугалась Ника.

Ада развела руками.

– Сомневаюсь, что мы узнаем ответ на этот вопрос.

– Интересно, зачем тут звонок? – в свою очередь, удивилась я, рассматривая небольшой колокол с веревкой, он висел над небольшим отверстием в стене.

Дюдюня дернула за веревку. Колокол мелодично запел.

– Звук уходит в отверстие, – протянула Ада, – возможно, ранее в кабинете тоже оно было. Слуховая труба. Внизу позвонят, хозяин слышит.

– Зачем? – пролепетала Ника.

– Кто ж знает? – философски ответила Дюдюня. – Зимой тут, наверное, холодно.

– Может, обогреватель ставили, – прошептала Вероника. – Кто здесь находился?

– Давайте посмотрим, может, еще комнаты обнаружим, – предложила Дюдюня, – проверим, есть ли выход на улицу. Подземелье сделано качественно, прямо на века, но оборудовал его не Николай.

– А кто? – удивилась Вероника.

– Когда? – задала я свой вопрос.

Дюдюня показала на плитку, которой облицевали стены и пол.

– Такую делали в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. После революции выпускали уже другую, но запас старого кафеля, наверное, еще имелся у торговцев. Помещение могли оборудовать и после переворота. Думаю, его построили в промежуток с тысяча девятьсот тринадцатого по… ну… тысяча девятьсот двадцать какой-то год. А вот небольшой ремонт произвели в период с сорок шестого по пятидесятый. Подлатали, так сказать, подвальчик.

– Как ты это определила? – спросила я.

Дюдюня усмехнулась.

– Долго живу на свете. Присмотрись. Плитка на стенах в основном темно-зеленая с орнаментом. Такой до сих пор облицованы в Москве подъезды очень старых домов. Она вечная. Но кое-где может отвалиться.

Дюдюня показала пальцем на один серо-голубой прямоугольник, который резко выделялся на фоне общей картины.

– Чем интересна эта штука?

Я прищурилась.