Лето бабочек

– Вонючий ублюдок! – мама завопила на него из окна. – С очень, очень маленьким членом!

– Не думаю, что здесь распознают такой язык, – сказала я, когда мы мчались к музею Виктории и Альберта.

– Люди всегда говорят: «Неужели не жалко, что города меняются?», и они имеют в виду мусор и небоскребы, а я думаю, что это чушь собачья. Вот что губит наш город, – сказала мама, откидывая голову назад. – Эти люди. Эти деньги. Говорю тебе, это не Лондон. Это салон первого класса в Эмиратах.

– С Олимпиадой в следующем году.

– Они все говорят, что Олимпиада все изменит. Это тоже чушь собачья. Все чушь. Вот увидишь, через три года Лондон развалится на куски, а мы все равно будем за все платить.

Я любила маму такой: бесстрашной, уверенной в себе.

– Ты ведь не нервничаешь? – спросила я ее, когда мы въехали в Ричмонд, и Лондон отступил, сменившись зелеными пригородами, вспышками Темзы, первыми признаками сельской местности.

– Нервничаю? Я ужасно боюсь, – сказала она, поднимая руку, чтобы поблагодарить водителя за то, что он пустил ее на скоростную полосу. – Понятия не имею, во что мы ввязываемся. Я даже не знаю, куда мы едем.

– Разберемся, когда будем ближе, – сказала я. Я опустилась на сиденье, глядя на дорогу. – Мы доберемся туда.



Мой телефон разрядился где-то по ту сторону моста Тамар, и к тому времени, как мы миновали Труро, я уже полагалась на наш древний дорожный атлас, который – тут надо признать победу моей мамы-технофобки – на самом деле оказался гораздо полезнее, чем телефонный навигатор. Было что-то бодрящее в том, как развивалось наше путешествие, в графствах, которые открывались для нас. Я никогда не покидала Лондон, и вот мы здесь, едем на запад с солнцем за спиной.

Мы остановились на бензоколонке в Хэмпшире, и там, сидя под флуоресцентными лампами, исподтишка поедая свои сэндвичи и попивая кофе с металлическим привкусом, окруженные либо пенсионерами, молча потягивающими чай, либо отчаявшимися семьями, ссорящимися из-за орущих малышей. Я неожиданно подумала, что вся эта задумка очень глупая. Даже если мы найдем дом, сможем ли мы просто так войти? Живет ли там сейчас кто-то еще, престарелый слуга, о котором местные рассказывают разные страшные истории, или дальний родственник, с которым нужно считаться?

А может, там мой отец?

Но мама снова удивила меня своей выносливостью в долгих поездках, а также жизнерадостностью и возбуждением.

К тому моменту, как мы проехали Фалмут, я устала и нервничала, и у меня болел лоб от долгого пребывания в машине. Мы проехали еще одну деревню и направились к реке – я видела, как она поблескивает вдалеке, а за ней – море, – а потом наткнулись на знак, который категорически запрещал нам ехать дальше в промежутке между маем и октябрем.

– Что же нам делать? – сказала я, глядя вперед на крутую дорогу, у которой виднелось несколько крыш. Я прислушалась к реву ветра в деревьях. На широкой пустынной дороге не было никакого движения – до школьных каникул оставалось еще несколько недель. Мама свернула на боковую дорогу, заглушила двигатель и вылезла из машины. Я последовала за ней и стояла, отряхивая затекшие ноги и оглядываясь по сторонам, пока она писала записку и засовывала ее под ветровое стекло.

– Вот, – сказала она, беря меня под руку. И она улыбнулась мне, и я почувствовала, что все хорошо, действительно хорошо, если она со мной. – Пойдем.

Только когда мы прошли несколько шагов по дороге, я оторвалась от нее, побежала назад и взглянула на записку. Она написала:

Ищу родовой дом единственного ребенка. Это звучит невероятно, но это правда. Надеюсь, здесь есть парковка. Уберу автомобиль, когда все закончу или найду его, смотря что раньше случится. Извините / Спасибо.



Мы пошли по дороге, которая сузилась до извилистого переулка. Широкие сине-зеленые воды реки, окаймленные густыми деревьями, то появлялись, то исчезали из виду, когда мы спускались вниз, окруженные живыми изгородями, на которых цвели сладкие мускусные цветы бузины. Внизу мы увидели широкое пространство реки Хелфорд. Было тихо, лишь изредка солнечные лучи, словно блики, отражались от мягко движущейся воды, а перед нами раскинулся крошечный пляж, покрытый галькой и песком. Там было несколько белых коттеджей, паб со столиками снаружи, киоск с мороженым, пристань и, на самом пляже, две рыжеволосые девочки, решительно бросающие камни в воду.

– Давай спросим в пабе, – предложила мама, поднимаясь по ступенькам.

Я схватила ее за руку:

– Ой, подожди, мам.

Она повернулась ко мне:

– В чем дело?

– Что… Они ведь не узнают, правда? Я имею в виду, это немного странно, просто зайти и начать задавать странные вопросы о доме, не так ли? Давай немного подождем.

Мама сжала мою руку и улыбнулась мне, яблоки на ее щеках сияли.

– Милая, мы ждем уже двадцать пять лет. Не будем больше ждать. – Она повернулась и пошла вверх по ступенькам.

Но в пабе не слышали ни о доме под названием Кипсейк, ни о семье Парр. Ни хозяин, ни один из завсегдатаев бара, краснощекий старик в выцветших синих брюках, который пил эль. Они подозвали симпатичного бармена с дредами и спросили его, и он с сожалением покачал головой.

– Я не могу вспомнить название ручья, – сказала мама, когда я отстала. – Здесь вообще есть ручей?

– Их около тридцати, – сухо ответил бармен.

– О. – Она не смутилась. – Иордан-Крик? Ханаан-Крик?

Но все покачали головами, а завсегдатай за стойкой озадаченно посмотрел. Здесь так много домов, что большинство людей не знают ничего, как раньше. Он бывал здесь всего несколько недель в году – и то чтобы плавать, а не смотреть на дома.

– Это точно недалеко от Хелфорда, – сказала мама, на что симпатичный бармен спросил, знаем ли мы, что находимся в Хелфорд-Пассаже, а не в Хелфорде, главной деревне.

– Где Хелфорд? – сказала я, и сердце у меня упало.

Он указал через реку на скопление домов и лодок, драматически прилепившихся к противоположному берегу.


– Это Хелфорд.

– Сколько времени нужно, чтобы туда доехать?

Он покачал головой:

– Нет смысла садиться за руль. Чтобы добраться до другой стороны, вам потребуется по крайней мере сорок минут. Снаружи есть пешеходный паром. Им управляет мой брат. Он знает каждый ручей и бухточку на этой реке. Если вы хотите пойти и спросить там, он отвезет вас, куда вам нужно.

Было уже далеко за полдень, и лодка ждала у пристани. Лодочник улыбнулся, когда мы объяснили ему нашу миссию.

– Я могу отвезти вас в Хелфорд, – сказал он. – И обратно, когда будете готовы.

Солнце было теплым, но туманным, и оно отбрасывало золотистую тень на прозрачные аквамариновые воды. Там, на реке, было так тихо, что слышался только шум мотора, позвякивание мачт, «клинк-клинк» на ветру и шелест деревьев.

Выплыв на середину реки, мы увидели ее просторы: лесистые бухточки, ручьи и заливы выше по течению и широкий открытый горизонт, ведущий к морю. Я никогда раньше не видела ничего подобного: вода, как в Карибском море, а не в Англии; великолепное ощущение пространства и тишины, и ощущение, что земля окутана историей. Я наблюдала за всем этим, как зачарованный ребенок.

– Что-то узнаешь? – спросила я маму.

Она что-то бормотала себе под нос, снова закусив губу.

– Вроде. И все же – это так трудно. Макао? Манна? О боже. Эй, – обратилась она к лодочнику, – ты знаешь какой-нибудь ручей под названием Манна-Манна?

– Похоже на то. – Лодочник улыбнулся. – Вы имеете в виду Манаккан-крик?

Мама захлопала в ладоши.

– Да! Вот он! Вы можете отвезти нас туда?

– Мам, он просто переправляет нас на другую сторону, – сказала я, и мое лондонское воспитание оказалось на первом плане. – Это не личное такси.

– Я могу, если вы меня наймете и если никого не окажется на обратном пути… – Он указал на другой берег реки. – И если прилив будет в нашу пользу. Я отвезу вас к ручью Манаккан.

– Как вас зовут? – спросила мама, беря его за руку.

– Джошуа, – сказал он немного застенчиво, прищурившись и улыбаясь ей в лицо. – А вас?

– Ну, меня зовут Дилл, а это Нина, моя дочь, и вы оказываете нам огромную услугу. Спасибо.

Джошуа сказал что-то в рацию, чтобы дать знать другому судну, где он, а затем изменил курс вверх по течению.

– Это займет минут пять. Расслабьтесь и наслаждайтесь поездкой, – сказал он.

По дороге он показывал нам дома: вот здесь жил знаменитый ученый, удалившийся на покой в дом на холме; учитель, который каждый день плавал в школу по реке. Он показал нам устричные отмели, производящие миллионы устриц в год, канюков над головой, на которых нападают молодые вороны, и серебристый лишайник, похожий на желто-серые волосы, цепляющийся за деревья, нависающие над рекой. По обеим сторонам тянулись густые леса, кое-где виднелись странные дома и причалы. В остальном это была только свежая зелень деревьев раннего лета, темно-бирюзовая синева воды, яркая голубизна полуденного неба и мы.

Вскоре дома закончились, только мы и птицы направлялись к ручью Манаккан, широкому, как река, окаймленному деревьями.

– Как далеко вы хотите подняться вверх по ручью? – спросил Джошуа.

Мы с мамой переглянулись и рассмеялись.

– У тебя есть весло? – спросила мама. – Не уверена. Мы можем где-нибудь остановиться?

Он покачал головой:

– Не так уж много мест, где я могу вас высадить, особенно во время прилива. Если мы дойдем до самого истока ручья, он как бы иссякнет, превратится в чащу деревьев, ползучих растений и всякой всячины. Кричите, если увидите место, где захотите остановиться, а я посмотрю, что можно сделать. – Он продолжал: – Здесь нет ничего, кроме деревьев и воды.

Я сморщила нос, стараясь не выдать своего смущения.

– Нет… ни входа в дом, ничего?

– Дом? – Джошуа улыбнулся. – Я так не думаю.

– Кажется, когда-то здесь был дом, – сказала я.

Он пожал плечами. Он был очень спокойным человеком.

– Я всю жизнь провел на реке и ни разу не видел здесь дом.

И тут мама вдруг закричала:

– Вот! Вот он! – Она склонилась над лодкой.

Джошуа схватил ее за плечо.

– Отойдите, пожалуйста. – В его голосе слышалась нотка гнева – эти глупые лондонцы, которые возятся в моей лодке.