Лгунья

Бездушный мерзавец и гнусный шакал

Любимого деда у внуков забрал.

Еврейское сердце от боли кричит.

Оно не забудет! Оно не простит!





Нофар стихи казались каким-то невнятным бормотанием: она была слишком взволнована, чтобы вслушиваться.

В углу двора стоял Лави и разглядывал присутствующих. Он и не думал глазеть на девушек. На школьницу в первом ряду он посмотрел только потому, что на нее смотрели все остальные. Лави заметил, что у всех парней головы – как подсолнухи к солнцу – повернулись в одном направлении, и из чистого любопытства тоже повернулся. То, что он увидел, потрясло его до глубины души. Нофар никогда не говорила, что у нее есть сестра.

Майя стояла в первом ряду. Волосы у нее были распущены, рот приоткрыт, а в душе сестринская любовь сражалась с сестринской завистью. К счастью, пролилась в этом сражении не кровь, а вода – точнее, соленые слезы, умилившие всех, кто смотрел на Майю. (Особенно умилился старший инспектор, увидев, как тронули его вирши ученицу в первом ряду.) Майя желала сестре успеха – и одновременно провала, и от этого противоречия волосы у нее растрепались, губы дрожали, кровь кипела, а щеки окрасились румянцем. Разгоревшееся у нее в душе сражение сделало с лицом Майи то, на что не способен никакой волшебный крем, – высветило и подчеркнуло каждую черточку. А поскольку лицо у Майи и без того было круглым и красивым, сейчас оно выглядело совершенным. Так что не зря все на нее смотрели.

Лави смотрел то на одну сестру – ту, что на сцене, то на другую – ту, что стояла в первом ряду. Сходство между ними было поразительным, однако не менее поразительными были отличия. Глаза у обеих – необычной формы, с изысканным разрезом, похожие, но не одинаковые. Подбородок у девушки в первом ряду – более изящный, а у той, что на сцене, – погрубее. Как будто кто-то для забавы сыграл одну и ту же мелодию в двух разных тональностях. «Интересно, а пальцы у младшей такие же, как у Нофар, или другие?» – думал Лави. Он в первую же встречу с Нофар заметил, что руки у нее – как у мальчика. Это и отталкивало его, и притягивало. Лави глядел на младшую сестру и гадал, какие у нее кисти – сейчас их было не видно, потому что Майя скрестила руки на груди. А увидев ее грудь, он уже не мог оторвать от нее глаз. И смотрел, пока внутренний голос не заорал: «Предатель! Предатель! Предатель!»

Он уже почти собрал волю в кулак, чтобы отвернуться, когда Майя сама на него посмотрела. И снова Лави поразился сходству между сестрами, и снова его сбила с толку их несхожесть. Бывает, видишь во сне знакомого человека, но выглядит он как-то по-другому. Так и Лави сейчас словно видел сон про другую, более красивую Нофар. Сидя во дворе, они много чего успели рассказать друг другу, но про сестру Нофар никогда не упоминала. И это ее умолчание сказало Лави больше любых слов.

Траурные стихи уже отзвучали, и сейчас на сцене девочки пели дуэтом печальную песню. Лирон Каганофф стояла, расправив плечи и выпятив грудь – в подражание певицам на телевизионном конкурсе. Нофар хотелось высмотреть среди зрителей Лави, но она заставляла себя глядеть прямо перед собой и, в соответствии с инструкциями Лирон, думать о чем-нибудь грустном. Лави же – пока на сцене пели – с удивлением заметил, что не только он разглядывает сестру Нофар, но и та разглядывает его. Только Лави делал это украдкой, а глаза Майи блуждали по его лицу безо всякого стеснения. Одна печальная песня сменилась другой, но они этого даже не заметили. Майя изучала лицо Лави тщательно, медленно, спокойно, не скрываясь. Она сразу поняла, что он не из их школы. По тому, как он смотрел то на нее, то на Нофар, Майя заключила, что это тот самый парень и есть.

Ухажеров – красивых и сильных – у Майи было много, и Лави Маймон в подметки не годился даже самым жалким из них. Тощий, лицо вытянутое, вид нерешительный. Той харизмы, что способна придать очарования даже последнему задохлику, в Лави не было ни капли. И все же было в нем нечто притягательное. И даже не просто притягательное, а невыносимо притягательное. Недаром же он сжимал в своих неказистых руках бьющееся сердце Нофар.

Меж тем подошло время исполнять гимн. Все ждали, пока на сцене мальчик с синими волосами настроит гитару, и глаза Нофар блуждали по лицам присутствующих: вот ее уткнувшийся в мобильник папа, вот мама… Зазвучала гитара, и, очаровательно фальшивя, Нофар запела хорошо знакомые слова, выискивая в толпе лицо Лави. На мгновение ей стало страшно, что он не пришел, но тут она его увидела – в самом конце двора. Лави, казалось, смотрел в ее сторону, но Нофар никак не удавалось перехватить его взгляд. Лави разглядывал что-то совсем рядом с ней, – и, пытаясь понять, что же его так заинтересовало, Нофар стала осматривать пространство перед сценой.

Стоявшая под портретом убитого премьер-министра Лирон Каганофф удивленно уставилась на нее. Завуч в первом ряду напряглась. Но Нофар даже не заметила, что перестала петь. Меньше всего ее сейчас волновал замерший на ее губах гимн. Потому что Лави смотрел на Майю, а Майя смотрела на Лави, и Нофар совершенно точно знала, что за этим последует. Он вступит в клуб поклонников Майи, и битва между сестрами будет проиграна еще до того, как начнется. Посрамленное тело Нофар задрожало, плечи опустились. Она почувствовала себя бенгальским огнем, который равнодушный официант втыкает на дне рождения в торт. Огнем, который вспыхивает на секунду и тут же гаснет.

Заметив произошедшую с Нофар перемену, Лави пришел в ужас. «Дурак несчастный! Подлец! Идиот! – стал ругать он себя. – Нофар на сцене, ее сестра – просто зритель, но все стали смотреть на сестру, и ты туда же. Неужели ты думал, что Нофар этого не заметит?! Живо отвернись! Только вряд ли это уже поможет. Сколько ты ни будешь потом оправдываться, она все равно будет видеть в твоих глазах тень младшей сестры».

Однако тут Лави ошибался. Люди часто предпочитают не замечать очевидного, чтобы не лишиться надежды. Нофар хотела верить, что ей нечего опасаться, а желание иногда берет верх над реальностью. Когда пришло время исполнять второй куплет государственного гимна, она взяла себя в руки и – вместе с девочкой, стоявшей рядом, – запела, причем таким звонким и уверенным голосом, что все подумали, будто так и было задумано. Лави наконец смог оторвать взгляд от младшей сестры и сосредоточиться на старшей. Нофар пела – глаза ее были полны печали, а губы дрожали. Одного лишь воспоминания о том, как Лави смотрел на Майю, было достаточно, чтобы захотелось плакать. Завуч удовлетворенно кивнула. Старший инспектор получил свою порцию скорби, значит, церемония удалась.

Когда все кончилось, Майя стала пробираться сквозь толпу к Лави. И чем ближе она к нему подходила, тем менее невзрачным он ей казался. Пожалуй, этот парень был даже симпатичным. Лави, озабоченный тем, как искупить свою провинность, приближения Майи не замечал. Нофар вместе с остальными выступавшими ушла за кулисы, и сейчас ему хотелось только одного: побежать к ней и сказать, как хорошо она пела. Сперва он даже не почувствовал, что Майя дотронулась до его руки. Однако секунду спустя – остолбенел. Его словно ударило молнией.

– Ты – парень Нофар, – сказала Майя так, словно пришла не спросить его об этом, а поставить в известность. «Вот она, я! – взывала она к нему всем своим видом. – Посмотри на меня!»

Лави покосился на портрет убитого премьер-министра. Лицо у того было как у доброго дедушки. Как бы поступил в такой ситуации он?

Завуч погасила горевший на сцене Вечный огонь. Из-за кулис могла в любой момент выйти Нофар.

– Мне пора.

– Я слышала, как вы говорили по телефону. Когда мы были у президента.

– Мне правда пора, – повторил Лави и, не дожидаясь, что скажет Майя, ушел, верней, убежал. То ли торопясь к сестре, что была за кулисами, то ли пытаясь сбежать от той, что стояла во дворе, – неизвестно.

Лави оказался возле сцены, как раз когда Нофар вышла.

– Ты была великолепна! – с ходу выпалил он.

– Спасибо, – взволнованно поблагодарила Нофар. Они заключили молчаливое соглашение – не упоминать о младшей сестре. Так Нофар смогла убедить себя, что Лави посмотрел тогда на Майю чисто случайно. А грусть в его глазах она объяснила переменой погоды.





27




Утром того же дня – дня памяти убитого премьер-министра – Авишай Милнер сидел на берегу грязной реки и молил речных богов перевернуть какую-нибудь лодку. Желательно с молодой красоткой, но в его положении он привередничать не будет: сойдет даже пенсионер. Тогда Авишай мужественно прыгнет в эту грязную лужу и сделает пострадавшему искусственное дыхание. Даже если у того будет вонять изо рта.

С тех пор как – после недолгой госпитализации – Авишая выписали из больницы, знакомые смотрели на него как-то странно: со смесью отвращения и жалости. Это было неприятно. Как и непрерывные звонки родителей. Авишай Милнер понимал: ему необходим план действий, нужно найти способ склонить чашу весов в свою пользу – и решил пойти к реке.

В будние дни на реке никого не бывает, кроме сосредоточенно работающих веслами спортсменов – такую сосредоточенность можно наблюдать лишь у людей, сидящих на унитазе или старательно гребущих в каноэ. Несколько лет назад одно такое каноэ перевернулось, но в первый момент на помощь гребчихе никто не пришел. Все были этим потрясены. На суше людям дозволяется бросать друг друга в беде сколько угодно. Если, скажем, посреди улицы кто-то тонет в своем горе, подходить к нему никто не обязан. Однако река – дело другое. Человек, все-таки прыгнувший в тот день в воду, стал героем. Несколько дней его имя было у всех на устах.

Авишай Милнер долго ждал, пока кто-нибудь начнет тонуть, но тщетно. Проплывавшие мимо лодки не переворачивались, ни одна дамочка в воде не барахталась, и казалось, сосредоточенные гребцы над ним смеются. С тех пор как Авишая выпустили под залог, насмешки мерещились ему повсюду. Даже на фотографиях пропавших собак на городских досках объявлений.

Вдруг показалась группа детей; они направлялись к пристани. Авишай Милнер напрягся. Охрипшая, усталая учительница напомнила подопечным, что в лодки надо садиться осторожно, по четыре человека. Никто из детей на Авишая Милнера не смотрел, никто его не узнал, но с учетом сложившихся обстоятельств это было даже хорошо.

Оказавшись на берегу реки, учащиеся стали фотографироваться, а Авишай тем временем внимательно их разглядывал. Мальчика, стоящего позади всех, он приметил сразу. Другие дети похлопывали его по голове – явно не дружески, а чтобы поиздеваться. Однако учительница ничего не замечала – то ли была слишком занята, то ли ей было все равно.


Авишай Милнер осторожно подошел ближе. Двое одноклассников как раз сорвали у мальчика с головы бейсболку, и Авишай смог рассмотреть его получше. Худой, низкорослый, из носа течет. Любая из этих особенностей могла послужить основанием для издевательств: слишком худой, слишком низкорослый, слишком сопливый. Одним словом, что-то в нем действовало изнывающим от неистребимого детского зуда мальчишкам на нервы. И хотя здесь были другие худые и низкорослые дети, тем не менее в реку, несмотря на робкий протест мальчика, полетела именно его бейсболка.

– Опаньки! – крикнул мальчишка, бросивший бейсболку в реку, и опасливо покосился на училку. Но та, судя по всему, вмешиваться не собиралась, и он громко заржал.

Бейсболка шлепнулась в грязную реку, и дети уставились на нее: утонет или не утонет?

Продержавшись на поверхности несколько секунд, бейсболка исчезла под водой, и дети устремили свои взгляды на мальчика: заплачет или не заплачет? Он не заплакал. Он просто стоял и смотрел на реку. Он продолжал смотреть на нее даже после того, как все остальные уже перестали. Он смотрел на нее так сосредоточенно, словно надеялся силой взгляда заставить воду расступиться и обнажить илистое дно, на котором – среди трепыхающихся рыб, зеленых водорослей и пакетиков из-под чипсов – лежала его бейсболка.

Авишай Милнер медленно пошел к толпящимся на пристани детям. Солнце стояло уже высоко, но внимания на него никто не обратил. На земле лежали спасательные жилеты, и учительница велела подопечным их надеть. Между тем мальчик-изгой все еще был без жилета. Если сейчас он упадет в воду и будет спасен храбрым прохожим – все его наверняка сразу полюбят.

– Мужчина, осторожно, тут дети! – испуганно взвизгнула учительница, схватив мальчика в охапку. – Вы чуть не столкнули Ноама в воду!

– Прошу прощения, – пробормотал Авишай и, заметив, что учительница смотрит на него с любопытством, поспешил удалиться. Даже отойдя на приличное расстояние, он чувствовал спиной ее взгляд. По-видимому, она его узнала. Авишай Милнер бросился бежать.





28




Слух о том, что у Лави Маймона есть девушка, распространялся по классу неторопливо и лениво. Маймон был персоной слишком незначительной, и одноклассники не горели желанием о нем судачить. Те же, кто все-таки судачил, лишь недоуменно поднимали бровь: «Прикинь, даже Лави Маймон телочкой обзавелся. Ну надо же…» Так слух и катился от одного одноклассника к другому, медленно, как следующая со всеми остановками пригородная электричка, пока однажды утром к парте Лави не подошел Идо Таль.

– Ну, показывай, – сказал он и, пока Лави гадал, о чем тот толкует, добавил: – Девушку свою покажи. Чика? Чувырла?

Они учились вместе с первого класса. На иврите «одноклассники» – это «друзья по классу»; именно так – «друзьями» – учителя их и называли; но друзьями они, разумеется, не были. Хотя не были и врагами. Идо никогда не бил Лави и никогда его не обзывал. И внимания на него не обращал. До сегодняшнего дня. Сейчас – Лави это видел – Идо заинтересовался им всерьез, потому что он потирал свою бородку точно так же, как потирал ее подполковник Арье Маймон, когда слушал по телевизору выступление какого-нибудь политического обозревателя. Так потирать бороду могли позволить себе только те, у кого она была. Лави, с его тремя волосинами на подбородке, мог об этом только мечтать.

– Ну? Так чика она или чувырла? – спросил Идо, продолжая потирать бороду одной рукой, а другую положив Лави на плечо. Что на это ответить, Лави не знал. Ему не хотелось помещать Нофар ни в рубрику «чика», ни в рубрику «чувырла»: Нофар была Нофар. Однако в глазах стоящего перед ним парня светилась жадность. Ни разу за те двенадцать лет, которые они проучились вместе, Идо Таль не смотрел на него так: словно у Лави было нечто такое, чего у Идо не было. Поэтому Лави сказал: «Да, у меня есть девушка». А когда Идо попросил: «Покажи фотку» – ответил, что фотки у него нет.

На самом деле фотка была. Лави сфотографировал Нофар без ее ведома в кафе-мороженом, вскоре после их знакомства. Когда он пришел, она занималась клиентами, и Лави решил подождать на улице. Он смотрел через стеклянную дверь, как Нофар возделывает свои шоколадно-ванильные поля, как склоняется над прилавком и с мастерством эквилибриста укладывает три разных шарика в один рожок. Нофар показалась ему в этот момент невероятно красивой, и Лави не удержался: достал телефон и щелкнул. Фотографию эту он собирался показать Нофар позже, однако постеснялся. Он разглядывал ее по вечерам, закрывшись в своей комнате, когда Нофар покидала внутренний двор и убегала на последний автобус. А иногда украдкой посматривал на нее во время особо скучных уроков. Возможно, именно поэтому в школе и поползли слухи о девушке, а Идо Таль к нему подошел. Но в любом случае показывать фотографию Лави не собирался. Он не желал знать, кем, по мнению Идо Таля, является Нофар – чикой или чувырлой.

Однако Лави прекрасно знал, что сказал бы Идо, если бы увидел фотографию, и знание это отравляло ему мысли. Словно мальчишки из класса поселились у него в голове и непрерывно обсуждали Нофар, выставляя оценки разным частям ее тела. Это было оскорбительно – и по отношению к Нофар, и по отношению к нему самому. И возможно, поэтому, когда Идо на следующий день подсел к Лави и попросил: «Братан, ну ты хоть словами ее опиши, что ли» – тот сказал: «Она красивая. Очень красивая».

Количество смотревших на него глаз моментально увеличилось. Одно дело, когда у Лави Маймона есть девушка, и совсем другое – когда у него очень красивая девушка. «Для меня она действительно очень красивая», – внушал себе Лави с колотящимся от страха сердцем. Но чем настойчивее требовали одноклассники описать ее внешность, тем сильнее он нервничал – и наконец выдал одноклассникам точную, но совершенно недостоверную характеристику. Точную – потому что она необычайно достоверно описывала лицо и тело девушки. Однако этой девушкой была не Нофар. Отчасти они, разумеется, были похожи, а в детстве их почти никто не различал. Тот же цвет глаз и одинаковая форма губ. Однако описывая фигуру, Лави видел перед своими глазами совсем не Нофар, а ту, вторую. Никто из одноклассников ни о чем не догадывался, но сам Лави прекрасно знал – вместо своей девушки он расхваливал ее сестру.





* * *


Потом Лави пытался внушить себе, что на самом деле ничего страшного не случилось: ведь Идо Таль и Нофар никогда не встретятся. Однако в голове у него они встречались постоянно, и каждая такая встреча кончалась одинаково: презрительным взглядом Идо и обиженным взглядом Нофар. От их бесконечных столкновений у Лави стала кружиться голова, а когда голова кружится, тело становится неуклюжим. Два дня Лави ходил по школе как зомби, а на третий врезался в учительницу и облил ей кофточку содержимым своего стакана. От выговора его спас Идо Таль:

– Госпожа учительница, Лави не виноват, что на вас налетел. Он влюбился.

Крики восторга с галерки. Смешки с первого ряда. Щеки у Лави запылали. Поняв, что покраснел, он, как всегда, покраснел еще больше и заметил, что учительница смотрит на него удивленно. Ей даже в голову не приходило, что у такого, как Лави Маймон, может быть девушка.

Когда шум в классе начал стихать, Идо Таль наклонился вперед и с озорной улыбкой, перед которой не могли устоять даже учителя, сказал:

– Госпожа учительница, попросите у него, пожалуйста, фотографию. Нам он не показывает.

Отовсюду послышались восторженные возгласы. Фотографию хотели видеть все. Мальчишки, намного более красивые и ладные, чем Лави, стали его пристально разглядывать. Как это?! У него есть, а у нас нет?! Даже те, кто в обычный день к Лави даже не подошел бы – разве что одолжить шекель на кафетерий, – сейчас умирали от любопытства.

– Ну хватит уже, тихо! Он покажет вам фотографию на перемене, – прикрикнула учительница, взглянув на часы и убедившись, что несколько драгоценных минут урока уже потеряны. «Четвертая книга Царств» раздражала ее даже больше, чем дети, но взрослому человеку и педагогу надлежит быть ответственным.

Лави надеялся, что до перемены о фотографии все забудут, но урок Священного Писания распалил ребят еще больше, и, как только раздался звонок, на плечо Лави легла рука Идо Таля.

– Так чего с фоткой? – спросил он.

– Она… – пролепетал Лави. – Она не любит фотографироваться.

Сомнение блеснуло в зеленых глазах Идо Таля, как вынутый из ножен кинжал. Подростков, которые не любят фотографироваться, в наши дни не существует. Если только это не чудища какие-нибудь и не полные уроды. Но ведь Лави утверждал, что девушка – писаная красавица. Лави почувствовал, как по его горлу карабкается жаба новой лжи – и вот она уже выскочила изо рта, зеленая склизкая байка о красавице, которая не любит фотографироваться. С каждым словом он ненавидел себя все больше. И с каждым словом все отчетливее понимал: обратного пути нет. Он никогда уже не сможет сказать правду. Он вспомнил смех Нофар – круглый и оранжевый, как абрикос, но, если вслушаться и разрезать его надвое, можно увидеть внутри твердую косточку. Лави хотелось выйти из класса и послать Нофар эсэмэску: «Немедленно приходи во внутренний двор. Иначе…» Когда Нофар придет и предложит принести им обоим мороженого, Лави ответит: «Не хочу мороженого. Хочу абрикосы твоего смеха». Лишь бы только не сидеть тут, не видеть сомнения и жадности в глазах Идо Таля.

Тут Идо Таль сказал:

– А ты скажи ей, что пацаны в классе настаивают. Скажи, что без вашего селфи мы не поверим, что она существует.

В тот же день, вечером, Идо добавил Лави в группу. Не в ту, которую в начале года создала классная руководительница и членами которой были все в классе, а в другую, о которой вслух не говорил никто, но о существовании которой знали все. Даже те, кто в этой группе не состоял, слышали и видели, как ее члены на уроках начинали вдруг хихикать и лезли в карманы за телефонами. Лави не знал, кто эту группу создал – Идо или Мики, но когда Идо его добавил, ему все стало ясно. А еще стало ясно, для чего Идо создал группу. И что будет, если Лави не опубликует в ней фотографию.