Лгунья

47




Утром первого дня недели город вскакивает с постели в панике, как проспавший экзамен студент. Водители автобусов срываются с места, не обращая внимания на призывные знаки бегущих к остановке пассажиров; мотоциклисты, не желая ждать, когда светофор переключится на зеленый, выезжают на тротуар; в фалафельных закипает в котлах масло, повар безжалостно крошит баклажаны и принимает пакеты с пышными, горячими питами по двадцать штук в каждом; в кафетериях выбрасывают воскресные газеты, из-за которых еще вчера ссорились клиенты; служащие государственных учреждений набираются храбрости, прежде чем открыть свою контору: им хорошо известно, что в первый день недели посетители будут брать ее штурмом. Все приходит в движение. Город носится, как покусанный клопами, почесываясь на бегу.

В тот первый день недели Нофар одна стояла на улице. Мимо нее спешили прохожие, а она стояла, уставившись в одну точку, и теребила пальцами прядь волос. Она никому не мешала, но понимала, что ее неподвижность должна вызывать у окружающих удивление – слишком она выделялась на общем фоне.

На нее и в самом деле косились. Но она смотрела не на прохожих, а на их тени. Ведь что такое человек, как не тень, прикрепленная к собственным каблукам? В полдень эта тень уменьшится до крохотной полоски, затем начнет расти, чтобы к тому времени, когда стемнеет, слиться с внешней чернотой, заставив людей прятаться в хорошо освещенных домах. Пока что людей сопровождали утренние тени. Сколько человек из тех, кто прошел мимо Нофар, успели этим утром, между чисткой зубов и чашкой кофе, соврать? Сколько из них соврет еще до полудня? Они будут лгать по мелочам или по-крупному, неуклюже или изящно, нагло или стыдливо, но всегда – из лучших побуждений.

Что, если пойти сейчас в полицию? Там наверняка будет полно народу, как везде в первый день недели. Нофар терпеливо дождется, пока освободится следователь Дорит. Дело ведь не срочное; время еще есть. Через несколько часов, когда тени удлинятся, Дорит ее вызовет, и Нофар скажет ей: «Это не моя тень прикреплена к моим каблукам. Это я прикреплена к своей тени».

Но минуты шли, а Нофар продолжала стоять на месте. Утром первого дня недели это могут себе позволить только маленькие дети и попрошайки. Детей тащат за руку сердитые родители, а вот попрошаек никто не ругает, и они могут стоять сколько хотят, как погасшие уличные фонари, которые каждое утро увольняют с работы, чтобы вечером снова нанять.

Нофар понимала, что она уже слишком большая, чтобы кто-нибудь взял ее за руку и потащил за собой, но именно этого ей сейчас хотелось. Она смотрела на хнычущих малышей, вырывающихся из цепких родительских рук, и завидовала им. Какое счастье, думала она, когда есть кто-то, кто точно знает, куда тебе надо идти. Кто-то, кто берет тебя за руку и ведет куда нужно. Если бы кто-нибудь вот так притащил ее в кабинет Дорит! Но ей было семнадцать лет, и ее руки принадлежали только ей. Она сама решала, куда ей идти. Или не идти никуда, а молча стоять посреди шумной улицы.





* * *


Ветер заигрывал с ветвями апельсинового дерева, и они отвечали ему галантными поклонами. Странно, что это дерево согласилось пустить корни здесь, в этом неприглядном дворе, со всех сторон стиснутом задницами домов. Его плоды клевали птицы; когда эти плоды от отчаяния срывались вниз и разбивались о землю, на них набрасывались не верившие своему счастью муравьи и высасывали их кровь до последней капли. До чего живучее дерево, удивлялась Нофар. И никто не обращает на него внимания. Впрочем, она сама заметила его только сегодня. Внутренний раздрай заставил ее покинуть центральную улицу и поискать тихое местечко, где можно сесть и подумать. Она не заходила в этот двор с тех пор, как узнала о предательстве Лави. И вот она снова здесь. Ноги у нее словно налились свинцом. Именно здесь все началось. И свидетелем всему было, оказывается, апельсиновое дерево! Подумать только! Оно росло здесь, а Нофар его не видела. Она подошла поближе и внимательно его рассмотрела – не только ради того, чтобы отвлечься от мучительных мыслей, но и желая искупить свою вину перед деревом, которое слишком долго игнорировала. Зеленая крона задрожала, ветки и листья разом пустились в пляс, и Нофар замерла, завороженная. Наверное, поэтому и не заметила, что она здесь не одна, и не почувствовала на себе взгляда чужих глаз.

Авишаю Милнеру впервые представился случай ее разглядеть. В тот вечер все произошло слишком быстро, а с тех пор они больше не встречались. Конечно, он мог увидеть ее по телевизору или в газетах, но после освобождения под залог он принципиально не интересовался тем, что люди называли новостями, а он – гнусной клеветой.

Сейчас в этом тесном пространстве были только он, она и апельсиновое дерево. Она смотрела на дерево, он – на нее. Она зачарованно следила за тем, как трепещут на ветру листья, а он размышлял о богатстве неожиданно отрывшихся перед ним возможностей. Но сначала надо ее хорошенько рассмотреть. Какое наслаждение наблюдать за человеком, который об этом не подозревает! И напротив, как отвратительно быть объектом такого наблюдения! Если Авишай Милнер и повел себя непристойно по отношению к Нофар Шалев, то как раз сейчас, когда следил за каждым ее движением, просвечивая ее лицо и тело как рентгеном, а она ни о чем не догадывалась.

Но тут она обернулась. В первый момент она его не узнала, приняв за жильца одного из ближайших домов или садовника, явившегося проведать апельсиновое дерево, но все равно испугалась, как испугалась бы на ее месте любая девушка, оказавшаяся в закрытом дворе наедине с незнакомым мужчиной. Но она быстро успокоилась: во-первых, сейчас светло, а во-вторых, в двух шагах отсюда – оживленная улица. Она уже собралась кивнуть ему головой и отправиться поискать другое уединенное место, когда вдруг поняла, кто перед ней.

Она побледнела. Ее тело осталось неподвижным, но душа умчалась прочь так же стремительно, как выпрыгивает из окна застигнутый на месте преступления грабитель. А что, если Авишай Милнер ее сейчас задушит? Отчаявшиеся люди способны на любые поступки, кому, как не ей, это знать. Но в следующее мгновение она поняла, что боится не столько Авишая Милнера, сколько того зла, которое ему причинила. Авишай Милнер совсем не походил на человека, способного кого-то задушить. Его измученное лицо как будто увяло, и в нем не было ни следа ненависти. Неудивительно, что она его не узнала. От напыщенного злобного хлыща осталась одна оболочка. Казалось, он бормочет про себя: «Зачем только ты сюда пришел? Это может дорого тебе обойтись! Ты же не собирался с ней встречаться! Но ноги сами привели тебя сюда, и, не соображая, что делаешь, ты явился на место преступления – туда, где у тебя отняли твою прежнюю жизнь, туда, где можно мелом нарисовать труп человека, которым ты когда-то был».

– Прошу тебя… Пожалуйста! – сказал он вдруг.

Его ноги сами собой подломились, и он рухнул на сырую землю, испачкав брюки.

Нофар во все глаза смотрела на мужчину, стоящего перед ней на коленях в тени апельсинового дерева.

– Прости меня, – сказал он. – Я перед тобой виноват.

Он показался ей старым, гораздо старше, чем в тот вечер: синие мешки под глазами, запавшие щеки.

– Я заслуживаю наказания за то, что тебе наговорил, но не такого же! – хрипло прошептал он и затряс головой, повторяя: – Не такого же! Не такого! – Он прикрыл веки и начал раскачиваться вперед-назад, как ортодоксальный иудей на молитве в синагоге. – Останови этот кошмар! Прошу тебя, останови!

Ей хотелось отвернуться, чтобы не видеть его опущенных плеч и его седины, лесным пожаром спалившей большую часть головы, но она ничего не могла с собой поделать и продолжала на него смотреть. Вдруг ее взяло зло. Зачем он стоит на коленях? Она едва сдержалась, чтобы не схватить его под мышки и не поднять. Пусть встанет! Пусть снова станет негодяем, заслуживающим самого сурового наказания!

Но Авишай Милнер не шевелился, давая ей понять, что его судьба целиком зависит от нее. Это было невыносимо. Он должен немедленно подняться! Но он все так же стоял на коленях и странным образом больше не чувствовал никакого унижения. Напротив, избавившись от первоначального смущения, он испытал ликующее чувство просветления, какое посещало его в те дни, когда он, заболев, просыпался утром с высокой температурой, но вместо того, чтобы сопротивляться, позволял телу сдаться болезни и наслаждался собственной слабостью. Пусть она делает с ним что хочет!

Это было так ужасно, что Нофар не выдержала и заплакала. Авишай Милнер открыл глаза. Этого он не ожидал.

– Я не могу, – сказала она. – Мне очень жаль, но я не могу.

– Но я же ничего тебе не сделал!

Его слова потонули в рыданиях Нофар. Прошло много времени, прежде чем она выдавила:

– Если я признаюсь, что соврала, они меня не простят.

– Но меня посадят, – дрожащим голосом сказал он.

Нофар знала, что он прав; ему наверняка дадут пять лет. Она представила себе полутемную камеру, в которой сидят опасные преступники, и среди них – ни в чем не повинный Авишай Милнер. Она услышала, как надзиратель объявляет, что время свидания истекло, и как клацает запор на железной двери. Лицо узника покроется морщинами, а плечи – и без того безвольные – опустятся еще ниже. Что будут думать его отец и мать, когда увидят выпуск новостей? Что они скажут своим соседям? Она ясно представляла себе все это, но не могла изменить свою версию событий. Еще несколько месяцев назад, возможно, она и пошла бы на это, но сейчас – нет. Исключено.

– Слишком поздно признаваться, что я соврала. Простите. Правда, слишком поздно.

Она думала, что он будет умолять ее, кричать, даже испугалась, что он ее побьет. Но вот чего она не ожидала, так это того, что он улыбнется. Холодной насмешливой улыбкой. Улыбкой, которая сразу напомнила ей прежнего Авишая Милнера.

– Нет проблем, крошка, – сказал он. – Можешь никому ничего не рассказывать. Я записал наш разговор на телефон, и этого более чем достаточно. Так что, если не хочешь, чтобы полиция нагрянула к тебе, двигай туда сама, да поскорее. Потому что лично я именно туда и направляюсь.

Теперь настала очередь Нофар падать. Когда ее колени коснулись влажной земли, послышался глухой стук. Листья апельсинового дерева затрепетали, словно поняли, что все изменилось: сначала мужчина стоял перед девушкой на коленях, потом – девушка на коленях перед мужчиной, наконец – девушка на коленях перед пустотой. Авишай Милнер удалялся. В его походке не было ни торжества триумфатора, ни отчаяния проигравшего. Он шел ровным и уверенным шагом человека, вернувшего себе контроль над собственной жизнью.

Нофар показалось, что у нее заболел живот, но это было обманчивое ощущение, потому что связь ее сознания с телом почти прервалась, как будто кто-то перерубил соединявшие их нити, оставив всего одну, самую тоненькую. Она словно со стороны слышала звук своего прерывистого дыхания; язык во рту распух и стал тяжелым, и у нее не осталось ни капли слюны. Ей надо было броситься за ним вдогонку, но она не могла пошевелиться. Даже встать не могла. А что, если остаться в этом дворе навсегда и превратить его в необитаемый остров? Прямо в центре города? Все равно выйти отсюда уже нельзя. Нельзя вернуться к людям. Она принялась бормотать: «Остров-ров-пропасть-пропасть-лучше пропасть-лучше умереть-только чтобы не быть-когда все узнают…» Неизвестно, как далеко завели бы эти черные мысли, если бы из задней двери кафе не выскочил Лави, не схватил ее за плечи и не крикнул:


– Бежим!





* * *


Бежать за Авишаем Милнером ему пришлось одному. От шока у Нофар отказали ноги. Она посмотрела на Лави с такой болью, что огонь, бушевавший у него в груди, разгорелся стократ сильнее, и он метеором вылетел со двора. Он чувствовал себя сильным как никогда. Словно все те долгие часы, когда он стоял у окна в надежде увидеть Нофар или тренировался с отцом на пляже, служили единственной цели – накопить сил и при первой возможности прийти ей на помощь.

Он догнал Авишая Милнера на следующем перекрестке; тот ждал, пока загорится зеленый свет. На плече у него висела сумка; Лави видел, как певец положил телефон в нее. Но Лави прошагал за ним еще девять кварталов, пока не счел обстановку благоприятной для осуществления своего плана. Он набрал тысячи баллов, играя в компьютерные игры, и пересмотрел кучу боевиков, благодаря чему неплохо разбирался в искусстве слежки. Оставалось проверить, насколько хорошо он владеет умением срывать сумки. Авишай Милнер свернул на тихую улочку и, почувствовав себя в безопасности, замедлил шаг. Лави подскочил к нему и нанес удар в живот, применив единственный прием, которому подполковник Арье Маймон успел научить сына за время тренировок.

Авишай Милнер упал. Он лежал на тротуаре и, не веря своим глазам, смотрел на убегающего с его сумкой мальчишку.

– Караул! Грабят!

Он заметил, что парень удирает в южном направлении, но вскоре тот скрылся в толпе прохожих. Певец поднялся с земли и немного пробежал вперед, надеясь догнать воришку, но мальчишка как сквозь землю провалился. Певец снова крикнул: «Грабят!» – но тут же одумался. Если на его крики вокруг соберется толпа, ничем хорошим для него это не кончится.

Лави еще несколько минут продолжал бежать на юг, чтобы сбить Авишая Милнера со следа. Убедившись, что никто его не преследует, он остановил такси.

– Куда? – спросил водитель.

Лави назвал адрес и начал просматривать в телефоне ленту новостей. Он искал сообщение о краже сумки и, разумеется, ничего не нашел. О таких мелких происшествиях новостные сайты не пишут – разве что жертва, какая-нибудь старушка, получит травму. Или грабитель будет угрожать ей пистолетом. Оставив сдачу водителю, Лави выскочил из такси и помчался во двор. Нофар, сгорбившись, сидела на ступеньках. Ему очень хотелось ее поцеловать, но он сдержался и с видом победителя протянул ей сумку.

– Вот, – сказал он. – Держи.

Нофар подняла голову, посмотрела на Лави, потом на сумку, потом снова на Лави. Тот в который уже раз подумал, что таких синих глаз больше нет ни у кого в целом мире. Нофар была так близко, что его охватила дрожь. Чтобы скрыть смущение, он перевернул сумку и вытряхнул ее содержимое. Кошелек. Три фотографии на паспорт. Две ручки. Злаковый батончик. Телефон. Он прослушал последнюю аудиозапись: Авишай Милнер напевал сочиненную им мелодию. Предыдущие записи были того же характера: мелодии и слова песен. Лави прощупал подкладку сумки. Осмотрел ее в поисках потайных кармашков или скрытых молний. Должен же быть еще один телефон. Но его не было.

– Может, он переложил второй телефон в карман? – обеспокоенно спросил Лави.

Это казалось единственно возможным объяснением. Если, конечно, певец не блефовал. Это предположение высказала Нофар. Она говорила шепотом, но по ее голосу Лави понял, что эта мысль пришла ей в голову уже несколько минут назад.

– Может, он ничего и не записывал? Просто хотел меня напугать?

Она подробно рассказала Лави, как все было. Как Авишай Милнер неожиданно перестал ее умолять и перешел к угрозам, но за его издевательским тоном она почувствовала напряжение. Как будто он играл роль злодея, нацепив на себя страшную маску. Чем больше она об этом думала, тем тверже верила, что так и было.

– Нет никакой записи. Он наврал. Чтобы я испугалась и сама себя выдала.

Лави облегченно вздохнул. Если так, то все прекрасно! Все просто великолепно! Они с Нофар, как прежде, сидят во дворе. Она здесь, рядом, и они разговаривают, как раньше. Только теперь она знает, что ради нее он готов даже воровать сумки. Только попроси! А главное, ей больше не надо бояться этого подонка, Авишая Милнера! Но, судя по виду Нофар, не все было прекрасно. Угроза разоблачения при помощи аудиозаписи миновала, но тревога из ее глаз никуда не делась. Возможно, потому, что, в отличие от Лави, она не могла бы с уверенностью сказать, кто в этой истории действительно повел себя как подонок – человек, стоявший перед ней на коленях и в надежде доказать свою невиновность солгавший насчет записи их разговора, или она сама. Как ни благодарна была Нофар своему отважному рыцарю, который ради ее спасения пошел на такой риск, ей не давал покоя вопрос: а что было бы, если бы Лави не сумел украсть телефон?

Она поняла, что ее трясет, только потому, что услышала, как стучат во рту зубы. И снова ей показалось, что этот звук идет откуда-то со стороны. Она как наяву увидела перед собой стоящего на коленях и умоляющего ее Авишая Милнера. Резко вскочив со ступенек, она бросилась бежать, оставив Лави в одиночестве в тени апельсинового дерева.





48




Вечером первого дня недели горожане выходили в парк на пробежку. Нофар Шалев тоже бежала, но отличаясь от других многими странностями. Не только тем, что она была в джинсах и с рюкзаком на спине, но и выражением лица. Обычно каждый джоггер ставит перед собой какую-то цель: пробежать пять километров, не сбавлять темпа на протяжении сорока минут и так далее; вот только беглец не думает о финише, для него главное – убежать как можно дальше. Именно так бежала Нофар. Неудивительно, что люди оборачивались ей вслед, чтобы посмотреть, кто за ней гонится. Но единственным, кто ее преследовал, была она сама – бежавшая через парк в джинсах и с рюкзаком, тяжести которого не чувствовала. Из дворика она вылетела на оживленную улицу, проскочила мост и очутилась в парке. Она продолжала нестись вперед, несмотря на боль в боку, потому что эта боль была пустяком в сравнении с мольбами Авишая Милнера, от которых у нее лопались барабанные перепонки.

В конце концов она остановилась и стала жадно глотать ртом воздух. От газона веяло свежестью, но ее перебивал запах гари, которым она провоняла изнутри. После того как вчера вечером она спустилась с крыши, он так и не выветрился. Все еще тяжело дыша, она достала из кармана телефон Авишая Милнера, подумав, что лучше от него избавиться. С помощью современных технических средств ничего не стоило определить его, а следовательно, и ее местонахождение. Умом она понимала, что никто не станет ее искать, но эта мысль ее не только не успокоила, но лишь еще больше напугала.

Дрожащими пальцами она включила украденный телефон и принялась читать сообщения. Поразительно, до чего одинаковые эсэмэски отправляют детям матери! «Придешь сегодня ужинать?», «Почему не звонишь?», «Испечь твой любимый пирог?». Еще здесь были невероятно длинные сообщения от бабушки Милнера с чудовищным количеством опечаток. «Крепись, ынучек, мы за тебя прежваем. Не тряй нажежду, верь и фсе пройдет. Дедушка щлет теье привет. Когда нас навстишь?» Еще было сообщение от психиатра по имени Ронен, который писал, что оставил для Авишая в поликлинике рецепт на клоназепам; сообщение от Адидо, которая интересовалась, нет ли у него желания посидеть с Гали, и фотография этой самой Гали; снова сообщение от Адидо с уверением, что, даже если он не хочет сидеть с племянницей, она не обижается и просит его позвонить, потому что волнуется. Она выражала надежду, что он спит по ночам и нормально питается, и извинялась за материнский тон.

Нофар сунула телефон в карман: читать сообщения этого типа не доставляло ей никакого удовольствия, но буквально через секунду ее рука, словно действуя независимо от нее, снова к нему потянулась. У молодой женщины на фотографии, Адидо, была хорошая улыбка. Рядом стоял Авишай Милнер, подбрасывая в воздух Гали. Было видно, что девочка для него тяжеловата, но он старается этого не показывать. Дальше шли фотографии с Мертвого моря. Узнать, кто на них снят, было трудно, – за исключением Гали, – потому что лица у всех были намазаны лечебной грязью. Больше всего оказалось фотографий, на которых Авишай Милнер был запечатлен с собакой на руках – коричневой таксой с висячими ушами.





49




Он ждал ее во дворе до самого заката, пока все вокруг не утратило форму и краски. С улицы доносился шум машин, слышались людские голоса; три раза звонила мать; на балконе над ним повесили сушиться белье, и c носков ему на голову начала капать вода, но он не сдвинулся с места. Появились уличные кошки, потерлись о его колени и отправились дальше, по своим делам. Он продолжал сидеть.



Она вернется, обязательно вернется. Теперь она знает, на что он ради нее готов. Она наверняка простит его за ту злосчастную фотографию. Но текли часы, и ждать становилось все труднее. При малейшем шорохе он настораживался – ее шаги? Сейчас она придет и поблагодарит его за то, что он украл у Авишая Милнера сумку и спас ее. «Как же ты его догнал?» – «Я бежал изо всех сил». – «Ты умеешь бегать так быстро?» – «Умею. Ради тебя». – «А когда ты его догнал?.. Как тебе удалось отнять у него сумку?» – «Применил один приемчик крав-маги. Он чуть было меня не одолел, но я дрался как лев. У него была арматурина, то есть нож, то есть пистолет, а у меня – ничего. Вокруг собралась толпа. Продавец фалафеля вызвал полицию, но полицейские побоялись вмешиваться. Мы прыгнули в фонтан и стали друг друга топить. Вода уже покраснела от нашей крови, но тут я вспомнил…» – «О чем?» – «Об абрикосах твоего смеха». – «Не поняла». – «Зато я понимаю. Когда этот подонок от меня вырвался и вскарабкался на крышу самого высокого дома, эти абрикосы дали мне смелость последовать за ним. Я взобрался по лестнице на двадцатый этаж, и там, на крыше, мы снова схватились. Мы скатились к самому краю…» – «Ты не боялся, что упадешь?» – «Нет, не боялся. Я боялся другого: что вернусь во двор, а тебя там не будет».