Любовь по обмену
Часть 67 из 68 Информация о книге
— Люд… — ворчит отец, понимая, что все это приводит меня в еще большее уныние. — Миш, — голос мамы звучит надрывно, — у меня сын в Америке остался, и дочь собирается уехать! Не беси меня лучше! — Не видишь, плохо ребенку? — Вижу. Вот и пытаюсь поднять ей настроение. — Она бросает полотенце на спинку стула и садится. — Не ругайтесь. — Говорю тихо, не поднимая глаз от тарелки. — Все хорошо, я в порядке. Правда. — Да где уж в порядке? — Кружка в руках мамы дрожит, звонко ударяясь о блюдце. — Я сама по нему уже скучаю. Представляю, что с тобой творится! — Люд, — просит папа, касаясь ее руки. — Что Люд? Что Люд? — Не выдерживает она. — Он что, не мог побыть здесь все лето? К черту эти визы, документы, всю эту… — она запинается и, наконец, произносит то, что никогда раньше себе не позволяла: — Всю эту хрень! — Мам, — вступаю я. — И не мамкай. — Она всхлипывает, роняя ладони на стол. — Скажи ей, отец! — Что сказать? — Вздыхает он, отодвигая от себя тарелку с оладьями. Я внимательно смотрю на него. — Скажи, как это старый хрыч… — Да не старый он! — Как этот старый хрыч, — не унимается мама, — просил тебя выгнать его сына обратно в Штаты! Как деньги предлагал, чтобы ты его уговорил вернуться! Он. Всё он! — Она разводит руками. — Разлучил их. Папа смотрит на меня виновато. — Мам, все нормально. — Пытаюсь улыбнуться. — Знаю я всё. И могла бы удержать Джастина силой, уговорить его не уезжать сейчас, а сделать это позже. Но… он же сам этого хотел, ведь так? Его отъезд в Россию в свое время был спешным, против воли. И он соскучился по всему, что оставил там. В Америке его дом, семья. Подумай об этом. Я опускаю взгляд, беру чашку и маленькими глоточками пью чай с лимоном. Родители молчат. И лишь спустя минуту они снова приступают к еде. Так мы переживаем утро. * * * — Отличного дня, заяц, — бросает мне на прощание отец, когда я выхожу из машины возле универа. — И тебе, папа. — Наклоняюсь и прежде, чем закрыть дверцу, тихо говорю: — И спасибо тебе за всё. Знала, что ты не подведешь. Он просто кивает. А я закрываю дверь, разворачиваюсь и иду вверх по ступеням. В груди такая тяжесть, что с трудом удается дышать. Каждые две минуты проверяю телефон, ожидая новой весточки. Прохожу мимо Славы в коридоре. Мы с ним взаимно игнорируем друг друга. Входя в нужную аудиторию, даже не пытаюсь натягивать на себя маску беззаботности. Мне плохо, мне больно, и я не пытаюсь этого скрывать. Душа висит на ниточке, которая цепляется за израненное сердце. Совсем недавно такое большое и окрыленное, сегодня оно свернулось до размеров наперстка и боится сделать лишнее движение, чтобы не рассыпаться у всех на глазах. — Привет! — Привет, Зоя! — Ну, как ты? — Он уже уехал, да? Вот беда. Отвечаю на эти реплики коротко. Каждое новое напоминание о Джастине отрезает от моего бедного сердца по кусочку. Всё вокруг то же самое. Люди все те же самые. Обстановка, столы, стулья, снег за окном и даже весеннее солнце. Но все равно пусто, потому что Его нет. И каждый новый вдох — испытание, каждый новый день — еще одна маленькая жизнь без него. — Привет! — Маша выглядит такой обеспокоенной, что мне становится стыдно за то, что заставляю ее волноваться. Она обнимает меня, а Димка кладет свою тяжелую руку мне на макушку. Благодарю Всевышнего за то, что не приходится рассказывать о том, что у меня внутри прямо сейчас, ведь начинается лекция. — Hello, students, — приветствует нас Станислав Вячеславович. А я мысленно отнимаю десять часов, чтобы понять, который сейчас час в Калифорнии. Занятие продолжается. Оно кажется бесконечным. А я, глядя в тетрадь, продолжаю убивать свою грусть силой воли. Джастин целует меня после вечеринки, мы сидим на крыше моего дома, поем песни на турслете, идем пешком в универ, катаемся на скейте, едим мороженое в кафе — эти воспоминания преследуют, они меня душат. Слушаю вполуха, о чем вещает преподаватель. Продолжаю пялиться в белый лист бумаги, расчерченный клеточками. Изредка принимаю участие в разгоревшейся дискуссии по поводу грамматики, давая короткие, односложные ответы. Головы не поднимаю. Мне не нужны их сочувственные взгляды. — Зой, — окликает меня Вика на перемене, когда мы идем в столовую. — Постой, пожалуйста. Сжимаю челюсти. Только ее ехидных издевательств мне сейчас не хватало. — Что? — Оборачиваюсь. Собираюсь с духом. — Я… — Молчаливая в последнее время Старыгина теперь и вовсе выглядит растерянной. — Не подумай ничего плохого. — Она нервно поправляет прическу. — В общем, я просто хотела сказать… — Говори. — Выдыхаю устало. — Прости меня, ладно? — Девушка закусывает губу. — Ладно. — Отвечаю спокойно. — Только я на тебя не обижалась. — Все равно прости. Киваю. Кажется, она вполне искренна. — Прощаю. — Спасибо. — Ее лицо проясняется. — Всё? — Спрашиваю. — Всё. — Подтверждает она. Разворачиваюсь и иду прочь. — Зоя! — Восклицает Вика. «Ну, что еще?». Останавливаюсь, оборачиваюсь. — Всё будет хорошо! — Добавляет она, складывая руки на груди. — А… Ага… — Киваю я и иду обедать. * * * К концу занятий я истощена во всех смыслах. Ребята везут меня к себе в кафе, где пытаются напоить кофе с булочками и десертом. — Папа Димы, наверняка, сможет договориться, чтобы ты смогла улететь к Джастину раньше, чем начнется обучение. У него везде знакомые, да, Дима? — Я не волшебник, но спросить могу, — послушно кивает парень. — А я не сумасшедшая, чтобы пускаться во все тяжкие. — Возражаю, ерзая на диванчике. — Это первые дни без него тяжело, а дальше привыкну. Продолжаю мешать кофе. Ложка совершает тысячный оборот в кружке, а мне все никак не удается остановить ее движение. И почему расставаться со Славой было совсем не так сложно? Тогда я отпустила его и просто скучала, а после отъезда Джастина даже дышать получается через раз. — Так, ладно. — Хмуро заключает Маша. — Мы опять теряем пациента. Зоя, Зоя, поговори с нами. — Она кладет свою руку на мое запястье. — Оставь ты в покое эту ложку. Пожалуйста! — Она ушла в астрал, — протягивает Дима, водя ладонями перед моим лицом. Серость. Серые фигуры, дома, машины. Все стало серым. Я наблюдаю за движением транспорта через стекло, ожидая хоть чего-то, хоть какого-то всполоха света, что выдернет меня из падения в бездну отчаяния. — О, Никита с Ирой. — Дима машет руками в окно. Но я по-прежнему не вижу никого. Все цвета померкли, и мир стал совершенно тусклым.