Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

– Да, только теперь и вздохнула, как Стратос вернулся домой.

– Он, должно быть, неплохо заработал, у него ведь был ресторан, верно? Где-то в Сохо?

– Да вряд ли вы его знаете, совсем небольшой, хотя, конечно, местные думают, что это был «Дорчестер»[18], не менее и что он давал Стратосу соответствующий доход. Незачем лишать их иллюзий. Впрочем, это было милое маленькое заведение, я и сам проработал там шесть лет. Вот где я набрался греческого: большинство ребят были греки, Стратос говорил, что чувствует себя как дома. А, ладно, – он дернул персикового цвета скатерть, – здесь довольно занятно, осталось только немного привести в порядок здание, хотя не знаю еще, захочет ли малыш Тони тут надолго обосноваться. Мы собираемся сделать пристройку с другого конца дома. Получится длинное невысокое здание с фасадом на море. Взгляните на этот вид.

– Замечательно.

Окно выходило на юго-запад, там заканчивалась скрытая сушей бухта. Слева я заметила край крыши, и все; остальная часть деревни была вне поля зрения. Прямо подо мной, сквозь маскировку из виноградной лозы, можно было видеть ровную, усыпанную крупным песком площадку, на ней стояло несколько столов со стульями. Это, несомненно, был «красивый сад» Ариадны. Цветы, какие тут были, росли в горшках, огромных керамических пифосах, похожих на старые винные кувшины из критских дворцов. Отдельная группа тамарисков росла там, где крупный песок уступал место ровному камню береговой полосы, потрескавшемуся, отглаженному водой и выбеленному солнцем. Из всех трещин камня пробивались ослепительно-розовые и малиновые, похожие на миниатюрные солнца ледяные маргаритки, и прямо рядом с ними лениво шевелилось море, шелковистое и темное, расплывчатые полосы света и тени мягко набегали на горячую скалу. За простором моря, по изгибу берега бухты высились зубчатые отвесные скалы, вдоль их омываемых спокойной летней водой подножий вилась узкая золотая линия галечника, которым окольцовывало острова бесприливное Эгейское море. Если ветер подует с юга, его покроет вода. Маленькая пустая лодка, окрашенная в оранжевый и синий цвета, покачивалась недалеко от берега на якоре.

– Следующая остановка – Африка, – сказал позади меня Тони.

– Очаровательно, право, очаровательно! Я рада, что приехала до того, как вы построили новое крыло здания.

– Понимаю, что вы имеете в виду, но не думайте, что мы собираемся конкурировать с Ривьерой, – весело сказал Тони. – Если вы, дорогая, хотите тишины и спокойствия, то у нас этого предостаточно.

Я засмеялась:

– Именно за этим мы и приехали. А уже достаточно тепло, чтобы поплавать? Я спрашивала Георгия, но у него совсем другой внутренний термометр, и не знаю, можно ли ему верить.

– Полагаю, моему тоже верить нельзя. Я не пробовал и думаю, что и не соберусь попробовать, я ведь, знаете ли, не дитя природы. В гавани бы никогда не рискнул плавать, тут грязно, но, конечно, есть много мест, где это вполне безопасно. Лучше спросите Стратоса, он знает, какие тут есть течения, ну и все прочее. Ваша кузина, я думаю, составит вам компанию?

– О да. Но скорее всего, будет сидеть на берегу и наблюдать, и дело совсем не в опасности, собственно, никаких таких особенных причин тут нет. Фрэнсис просто не любитель плавания, она в основном интересуется цветами. Она специалист по альпийским горкам и работает в большом питомнике и даже во время отпуска норовит съездить куда-нибудь, где можно увидеть растения в естественных условиях. Она устала от Швейцарии и Тироля, поэтому, когда я сообщила ей, что увидела здесь прошлой весной, она просто не могла не поехать. – Я отвернулась от окна и как бы невзначай добавила: – Если она облюбует тут какое-то место, то у меня, вероятно, не останется времени для купания. Придется вместе с ней ползать по горным склонам, охотиться за цветами для фотографирования.

– Цветы? – спросил Тони так, будто это было иностранное слово, которого он никогда не слышал. – Ах… да, я уверен, что вокруг множество прекрасных цветов. Ну а сейчас мне надо отправляться на кухню. Комната вашей кузины вон та, рядом. В этом конце здания только две и есть, так что никто вам не будет мешать. Там – ванная. А эта дверь ведет в другую половину дома. Если вам что-нибудь понадобится – спрашивайте. Колокольчиков мы пока еще не завели, но вам нет надобности спускаться, просто выгляните из двери и громко крикните. Я всегда поблизости. Я слышу все, что тут происходит.

– Спасибо, – негромко сказала я.

– А пока всего хорошего, – приветливо попрощался Тони, и его легкая фигура грациозно скользнула вниз по лестнице.

Я прикрыла дверь и села на кровать. Тени виноградной лозы двигались по стене, словно танцуя. Они были похожи на мои перепутанные, мятущиеся мысли, и я даже закрыла руками глаза, чтобы отгородиться от них.

Из фрагментов, которые я насобирала по мелочам, мне ясно было одно: если убийство, свидетелем которого был Марк, имело какое-то отношение к Айос-Георгиосу и если он не ошибался, что четвертый человек был англичанин, значит присутствовал там либо Тони, либо тот загадочный «англичанин» с моря, существование которого Тони отрицает. Других кандидатов не было. Так или иначе, без Тони здесь не обошлось. В центре всей этой истории могла быть и гостиница.

Я даже позволила себе улыбнуться, когда представила, что бы сказал Марк, узнав, что с такой благоразумной поспешностью выпроводил меня с периферии событий в самый их центр. Он хотел избавить меня от опасности и осуществил свое намерение решительно, даже на грани грубости, а я, достаточно долго чувствовавшая свою ответственность за происходящее, была всерьез обижена, подобное решение, казалось, заключало в себе намек на неравноправие полов. А если бы я была мужчиной, повел бы Марк себя таким же образом? Думаю, нет.

Но эмоции во всяком случае больше не затуманивали моих суждений. Теперь, спокойно сидя здесь и обдумывая происшедшее, я могла в полной мере оценить его поступок. Он хотел видеть меня в безопасности, хотел, чтобы я не связывала ему больше руки. Достаточно справедливо. В последние десять минут я поняла (даже рискуя уступить ему, оставив ему немного этого мужского превосходства), что тоже хотела и того и другого, очень хотела сама.

Я отняла ладони от глаз, и опять передо мной были узорчатые тени, красивые, но теперь спокойные, неподвижные.

Конечно, это возможно – поступить так, как пожелал Марк: не вмешиваться, забыть, сделать вид, что ничего не случилось. Очевидно, никакого подозрения я вызвать не могла. Я приехала, когда меня и ожидали, успешно выкинув из своей жизни опасные двадцать четыре часа. Все, что мне надо сделать, это забыть то, что я узнала, не задавать больше никаких вопросов и – как это он сказал? – «продолжать свой нарушенный Ламбисом отпуск».

А между тем Колину Лангли только пятнадцать…

Я закусила губу и откинула крышку чемодана.





Глава 8




И догадается она,

но тщетно спрашивать…

Томас Ловелл Беддоуз.





Песня стигийских наяд



В ванной женщина с тряпкой и ведром заканчивала уборку. Когда появилась я с полотенцем на плече, она засуетилась и с нервной поспешностью стала собирать свой инвентарь.

– Ничего, – сказала я. – Я не тороплюсь. Могу подождать, пока вы не закончите.

Но она уже тяжело поднялась на ноги. Тогда я поняла по ее движениям, что она не старая. Среднего роста, чуть пониже меня, ширококостная, она была поразительно худой, и тело ее под толстым, скрадывающим фигуру крестьянским платьем казалось плоским и костлявым. Ее лицо вроде бы должно было быть полным, круглым, но из-за худобы сквозь натянутую кожу явственно проступали височные кости, выдававшиеся над глубокими глазными впадинами, острые скулы и квадратный подбородок. Одета она была убого, во все черное, под высоко подоткнутым черным платьем виднелась черная нижняя юбка, большой черный платок на голове закрывал шею и плечи. Волосы под ним казались довольно густыми, но несколько выбившихся из-под платка прядей были седыми. Огрубевшие руки, наверное, на самом деле были сильнее, чем казались с виду; создавалось впечатление, что это всего лишь связки костей, удерживаемых вместе посредством мышц и вздувшихся синих вен.


– Вы говорите по-гречески? – Голос у нее был тихий, но глубокий и низкий и еще молодой, а глаза – красивые, с прямыми черными ресницами, густыми, словно плотные щеточки. Веки покрасневшие, словно от слез, но в черных глазах – доброжелательный интерес, который все греки питают к иностранцам. – Вы англичанка?

– Да. Моя кузина приедет позднее. Это очаровательное место, кирия[19].

Она улыбнулась, ее губы стали совсем тонкими, но ничего отталкивающего в этом не было. В спокойном состоянии ее рот не казался застывшим, но его линии свидетельствовали о бесконечном мучительном терпении, усталости от забот.

– Что ж, деревня маленькая, бедная. Но брат говорит, что вы об этом знаете и что многие будут приезжать сюда только ради покоя.

– Ваш брат?

– Он хозяин. – Она произнесла это не без гордости. – Стратос Алексиакис – мой брат. Он много лет жил в Англии, в Лондоне, но вот в прошлом году в ноябре приехал домой и купил гостиницу.

– Да, я слышала от Тони. Это замечательно, и, я думаю, дела у него пойдут хорошо.

Я надеялась, что эти избитые слова скрыли мое удивление. Так это, оказывается, София. У нее был вид бедной крестьянки из нищей страны, но, подумала я, раз она помогает своему брату в гостинице, несомненно, она надевает для черной работы самую старую одежду. И тут мне пришло в голову: не хотелось бы, чтобы вместо Тони на кухне хозяйничала она.

– Вы живете в гостинице? – спросила я.

– О нет, – поспешно ответила она. – У меня есть свой дом, немного вниз по дороге, на другой стороне улицы. Первый.

– Такой с фиговым деревом? Я его видела. И печка на улице. – Я улыбнулась. – Ваш сад такой прелестный. Вы, наверное, им очень гордитесь. У вас муж рыбак, да?

– Нет. Он… у нас есть немного земли выше по реке. У нас виноград, лимоны и помидоры. Это тяжелая работа.

Я вспомнила безукоризненно чистенький домик, выстроившиеся рядами возле фигового дерева цветы и подумала о гостиничных полах, которые она скоблила. Потом о земле, которую, несомненно, обрабатывала она. Неудивительно, что она двигалась так, будто у нее болело все тело.

– У вас много детей?

На лицо ее словно опустилась завеса.

– Нет. Увы, нет. Не наградил Господь. – Движение к груди, где крошечное серебряное украшение – скорее всего, греческий крестик – свободно болталось на цепочке, когда она мыла пол. Нащупав его, она быстро зажала его в руке – странное защитное движение, в нем было что-то, выдававшее страх, – сунула крестик обратно через верх передника и принялась собирать вещи.

– Надо идти. Скоро муж будет дома, а надо еще приготовить еду.

Моя трапеза была великолепна: барашек, которого критяне называют амнос, – много классических терминов еще живут в диалекте, – зеленая фасоль и картошка.

– Sautées[20], дорогая, на оливковом масле, – сказал Тони, который меня обслуживал. – Сливочное здесь не часто бывает, но я всегда готовлю на оливковом. Нравится?

– Превосходно. И я люблю оливковое. А свежее коровье масло здесь просто ужасно. Вы оказались правы насчет вина, «Царь Минос», сухое. Надо это запомнить. Оно суховато для греческого вина, не так ли? И название замечательное, критское!

– Розлив афинский, дорогая моя, видите?

– Ой, не надо было мне это показывать! – Я подняла взгляд. – Я встретила сестру господина Алексиакиса.

– Софию? Да, да. Она помогает по дому, – как-то рассеянно сказал он. – Теперь фрукты напоследок, или fromage[21], или то, что мой дорогой друг Стратос называет «компост»?

– Это сильно зависит от того, что это значит.

– Между нами, дорогая, салат из консервированных фруктов. Но не волнуйтесь, мы отведем душу за обедом. Сегодня прибывает каик, – впрочем, вы же знаете.

– А я и не волнуюсь, с чего бы это? Все было отлично. Нет, апельсины не надо, спасибо. Можно сыра?

– Без сомнений. Вот. Белый – козий, а желтый с дырочками – овечий, так что выбирайте… простите, минуточку. Легка на помине.

Он сдернул с пламени кофейник с ситечком и вышел из столовой через террасу на залитую солнцем улицу. Там ждала женщина. Она не подзывала его кивком головы, не делала никаких других знаков, просто ждала с терпением бедняка. Я узнала ее, это был сестра Стратоса, София.

Если бы только можно было прекратить эти странные неудобные вычисления в уме… Если бы только был способ отключить механизм… Но внутренний компьютер продолжал работать, вопреки моему желанию складывая все вместе, дробь за дробью, частицу за частицей. Тони и англичанин. А теперь Тони и София. Там была женщина, говорил Марк. София и ее брат…

Я упорно ела свой сыр, пытаясь не обращать внимания на нежелательные ответы, которые, не переставая, выдавал мне компьютер. Надо все внимание уделить сыру и кофе – осталось немного вина и очень ароматный кофе, café français[22], назвал бы его Тони… Но вот компьютер выдал мне мимолетное воспоминание о Марке – грязном, небритом, подавленном, безразлично глотающем кофе из термоса, давящемся сухим печеньем. Я свирепо нажала на выключатель, стерла память и переключила внимание на Тони. Грациозный, безукоризненно одетый, он в непринужденной позе стоял на солнце и слушал Софию.

Свою расплющенную работой кисть она положила на руку Тони, словно о чем-то его умоляя. Чепец затенял половину ее лица, и на таком расстоянии я не могла видеть его выражения, но вся фигура женщины наводила на мысль о беде и необходимости безотлагательного действия. Тони, казалось, разубеждал ее в чем-то, он похлопал ее по руке, потом сказал, видно желая поскорей отделаться, что-то ободряющее, повернулся и пошел прочь.

И в тот миг, когда он повернулся, я увидела выражение лица Софии. Это было горе – она плакала – и, несомненно, это был еще и страх. Я опустила взгляд на столик и отодвинула тарелку с сыром. Подошел Тони.

– Café français, дорогая? – сказал он.



Но и компьютер с двумя чашками кофе в придачу не смог удержать меня от сна после ланча. Я вынесла вторую чашку кофе в сад, и там, наедине с нагоняющим дремоту гудением пчел, под спокойный плеск моря уснула.

Это был очень короткий сон, получасовая дремота, но, должно быть, довольно глубокая, потому что напряжения как не бывало, и, проснувшись, я не ощутила состояния похмелья, которое обычно бывает после дневного сна. Я чувствовала себя посвежевшей и бодрой, и у меня было радостное предвкушение скорого свидания с Фрэнсис. А уж Фрэнсис, конечно, будет знать, что делать…

Я не стала додумывать эту мысль до конца, мне даже не хотелось признаться в ней самой себе. Я села, выпила стакан успевшей нагреться воды – она была подана с кофе – и принялась прилежно писать открытку Джейн, с которой вместе снимала комнату в Афинах. И мне не было дела до того, что Джейн страшно удивится, получив ее, я просто сказала себе, что мне надо прогуляться, а открытка будет хорошим поводом спокойно пройтись до деревенской почты. Я даже не задумалась, почему мне нужно кому-то объяснять причину прогулки или почему, в конце концов, мне понадобилась эта прогулка после вполне приличного перехода, который я уже сегодня совершила. Джейн, сказала я себе, торопливо строча свое послание, будет очень приятно получить от меня весточку.

Сообщение, которое должно было вызвать у нее ошеломляющий восторг, выглядело следующим образом: «Приехала сюда сегодня; все очень красиво и спокойно. Фрэнсис должна приехать днем. Она будет потрясена, когда увидит цветы, и изведет массу денег на пленку. Гостиница, кажется, хорошая. Надеюсь, будет достаточно тепло, чтобы купаться. Пока. Никола».