Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Я зачерпнула из котелка полную кружку ледяной воды.

– Вот, попейте. Если вы хотите умыться, у меня есть чистый носовой платок… Нет, лучше я сама… Не шевелитесь.

На этот раз он не возражал и позволил помыть ему лицо, а потом и руки. На большее я не решилась. Чистоплотность сродни благочестию, но вода была ледяная. Он выглядел теперь как опустившийся бродяга. У меня было такое чувство, что и я выглядела вполне подходящей ему парой. Сегодня у меня не хватило духу посмотреть в зеркало заводи наяды.

Завтрак был преотвратительный. Хлеб – твердый, как пемза, его надо было размачивать в ледяной воде, чтобы Марк смог его есть. Шоколад был лучше, но приторный и несытный. Апельсин стал дряблым, мягким, как замша, и безвкусным.

Марк с очевидным усилием заставлял себя жевать и проглатывать эту неаппетитную еду. Я следила за ним с тревогой и пробуждающимся уважением. Он, может быть, и был упрямцем и диктатором, но здесь проявил мужество, столь же определенное, как и героизм на поле боя; он вел жестокое, но незаметное сражение со своей собственной слабостью, с необходимостью долго лежать, сохранять неподвижность, чтобы набраться сил, и это в то время, когда каждый нерв решительно взывает к действию. Для меня это была новая точка зрения на мужество.

Когда с нашей скудной едой было покончено, я нерешительно взглянула на Марка:

– Ламбис показал мне вчера одно место. Хорошее укрытие, и все видно вокруг на несколько миль. Единственное неудобство – высоко лезть: вон за тот утес, потом еще карабкаться наверх. Вон туда, видите? Если вам не справиться, я поищу вокруг, найду еще что-нибудь…

– Я справлюсь.

Как он одолел этот подъем, я никогда не пойму. Нам потребовался целый час. А когда он с совершенно бледным лицом и весь в поту наконец лежал на уступе, я почувствовала себя так, словно пробежала из Марафона в Афины, и притом с плохими вестями.

Через некоторое время я села и взглянула на него. Глаза у него были закрыты, и выглядел он ужасно, но солнце добралось до выступа, и он лежал, повернувшись к нему лицом, жадно впитывая его тепло.

Я опустилась на колени:

– Пойду за сумкой с провизией и постараюсь уничтожить наши следы в хижине. А когда вернусь, что бы вы ни говорили, я разведу огонь.

Веки его дрогнули.

– Не глупите.

– Это не глупость. Но первое и самое главное для вас – тепло. Вам надо выпить что-нибудь горячее, и, если мне придется заняться вашей рукой, потребуется горячая вода. Если я наберу сухих веток и разожгу небольшой костер там в глубине, – я кивнула в сторону расселины позади нас, – дыма будет немного, а мы сможем приготовить что-нибудь горячее. И лучше это сделать сейчас, пока вряд ли кто-нибудь тут появится.

Он снова закрыл глаза.

– Как хотите, – безразлично произнес он.

Времени замести наши следы в хижине потребовалось немного. Любой пастух мог оставить подобное ложе, и, хотя оно и могло вызвать подозрение, мне не захотелось убирать его, ведь оно, возможно, еще понадобится Марку ночью. Я ограничилась тем, что переворошила его, чтобы не было заметно, что на нем недавно лежали. Метелкой из веток я размела пыль, на которой оставались еще следы наших ног.

Потом, быстро посмотрев вокруг, я полезла назад на уступ, осторожно держа в руках полный котелок свежей воды, с сумкой через плечо и рюкзаком, которые набила до отказа сухими ветками.

Марк лежал на том же месте, где я его оставила. Глаза закрыты. Я тихо пронесла свой груз в расселину. Как я и полагала, она довольно далеко углублялась в утес, и здесь, под нависшей скалой, мне надо было умудриться соорудить костер. Когда топливо было подготовлено, я осторожно выглянула с выступа. Вокруг – ничего, никакого движения, только пустельга охотилась вдоль края оврага. Я вернулась и поднесла к костру спичку.

Я не ахти какой мастер разводить костры, но, когда имеешь дело с сухими шишками и ветками вербены, это любому под силу. Пламя от единственной спички ленточками побежало по пучкам сухих прутьев, потом заструилось вверх ярким языком. Замечательно было это неожиданное тепло – живительное и сильное. Котелок, нагреваясь, потрескивал, потом опасно наклонился, когда под ним обуглилась и сломалась ветка, зашипела вода у краев накаленного металла.

Я с тревогой посмотрела вверх. Дым был почти не виден, прозрачная пелена пара скользила вверх по неровной поверхности утеса и, не достигнув его вершины, растворялась в мелкой дрожи поднимающегося тепла. Костер будет гореть минут десять – вряд ли это бросится кому-то в глаза.

Котелок зашипел, забурлил. Я наломала в кружку последние кусочки шоколада, налила туда кипящей воды, размешала это чистой веточкой цвета белой кости. Огонь быстро умирал в красном сиянии золы. Я поставила котелок назад, на еще горячее место, потом понесла Марку дымящуюся кружку.

– Вы можете это выпить?

Он повернул голову, с неохотой открыл глаза.

– Что это? – Голос его прозвучал невнятно, и я подумала, правильно ли я поступила, позволив ему затратить столько сил, чтобы сюда взобраться. – Бог мой! Горячо! Как это вам удалось?

– Я вам говорила, разожгла костер.

Я увидела в его глазах внезапную вспышку тревоги и поняла, что он был слишком изможден, чтобы воспринять то, что я сказала раньше. Я улыбнулась и быстро опустилась на колени рядом с ним.

– Не волнуйтесь, костер уже потух. И выпейте все до конца. Я оставила немного горячей воды и собираюсь обработать вашу руку, как только вы попьете.

Он взял кружку и маленькими глотками стал пить обжигающую жидкость.

– Что это?

– Мой собственный рецепт: лечебные травы, собранные при неполной луне в Белых горах.

– По вкусу это жидкое какао. Из каких это закромов вы его достали? – Он дернулся от неожиданной мысли, и немного какао выплеснулось на землю. – Они?! Ламбис пришел?

– Нет, еще нет. Это просто растворенный шоколад.

– Там мало оставалось, я видел. Вы свой съели?

– Еще нет. У нас только одна кружка. Я попью, когда вы ее освободите. Пейте быстренько.

Он подчинился. Выпил. Откинулся назад.

– Замечательно. Я уже лучше себя чувствую. Вы хорошо готовите, Николетти.


– Никола.

– Извините.

– Вот именно. Теперь сожмите покрепче зубы, герой, я собираюсь взглянуть на вашу руку.

Я вернулась к своему угасшему костру, выпила полную кружку горячей воды, которая была удивительно хороша на вкус, и возвратилась к Марку, полная решимости, с дымящимся котелком в руках.

Я не знаю, кто из нас проявил больше мужества во время последовавшей затем процедуры. Я мало что понимала в ранах и их лечении – откуда я могла знать? Кроме того, у меня было такое чувство, что при виде чего-то неприятного, крови например, мне станет дурно, я осрамлюсь. А мысль, что, может быть, придется причинить ему боль, приводила меня в ужас. Но это надо было делать. Я приготовилась сопротивляться тошноте, уняла дрожь в руках и с видом, который должен был свидетельствовать о моем спокойствии и умении, принялась разматывать грязную повязку, которую накануне наложил на руку Марка Ламбис.

– Да вы не пугайтесь, – успокаивал пациент. – Рана давно уже не кровоточит.

– Не пугаться? Мне? Лучше скажите, где Ламбис откопал эту тряпку?

– Я думаю, это от его рубашки.

– Боже милостивый. Да, похоже на то. А это что? По виду напоминают листья.

– Ах это… Что-то вроде ваших лечебных трав, собранных при идущей на убыль луне. Ламбис насобирал. Не могу вспомнить, как он назвал эту траву, но он клялся, что его бабушка применяла ее во всех случаях – от абортов до укуса змеи. И что бы вы думали… – Он вдруг замолк, резко вздохнув.

– Простите, тут немного присохло. Потерпите, сейчас будет больно.

Марк не ответил. Он лежал, повернув голову в сторону, проявляя очевидный интерес к поверхности скалы над выступом. Я взглянула на него с опаской, закусила губы и начала счищать всякую дрянь, добираясь до раны. Наконец я справилась с этим.

Поначалу вид открытой раны напугал меня. В жизни не видела ничего подобного. Длинный рваный глубокий след от пули, пропахавшей тело, выглядел отвратительно. Марку повезло, конечно, дважды повезло. Убийца целился в сердце, но совсем немного промахнулся, и пуля не наделала больших бед, к тому же она прошла по касательной, пропоров примерно четыре дюйма верхней части руки.

Края раны не сходились, она была открытой и, очевидно, очень болезненной. Я зажмурилась, собралась с духом и посмотрела снова. На этот раз я, к собственному удивлению, смогла смотреть на нее без ощущения подступающей тошноты! Я отложила грязную повязку в сторону, с глаз долой, и сосредоточилась. Самое главное было убедиться в том, что рана действительно чистая. Эти засохшие пятна крови и струпья надо было смыть, чтобы увидеть…

И я начала осторожно это делать. Один раз Марк невольно пошевелился, и я замерла с лоскутком в руке, но он ничего не сказал. Казалось, он следил за полетом пустельги, которая залетела в гнездо над ним. Я упорно продолжала свою работу.

Наконец рана была промыта, и я решила, что она чистая. Кожа вокруг нее была нормального цвета, и не было никаких признаков припухлости. Я слегка надавливала пальцами вокруг раны, следя при этом за лицом Марка. Но никакой реакции не приметила, только сосредоточенное наблюдение за пустельгой над нами. Тут я смутно припомнила один когда-то читанный мною приключенческий роман и, решившись, нагнулась и понюхала рану. Она слегка пахла его кожей и по`том после его недавнего тяжелого подъема. Я выпрямилась и увидела, что он улыбается.

– Ну, гангрены нет?

– Что ж, – осторожно сказала я, – будем надеяться на лучшее. Потребуется несколько дней, чтобы окончательно убедиться… Ой, Марк, ничего-то я на самом деле в этом не понимаю, но, честно говоря, она кажется мне чистой и, по-видимому, скоро должна зажить.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на рану.

– Выглядит хорошо. Теперь надо держать ее сухой, и все.

– Хорошо?! Да она просто ужасно выглядит! Очень болит?

– Да разве можно так говорить, неужели вы не понимаете? Вы должны быть полны оптимизма и уверенности: «Ну, парень, все выглядит замечательно. Теперь можешь встать на ноги и идти». Нет, она и на самом деле выглядит достаточно прилично, и она чистая, бог знает почему. Может быть, весь фокус-то как раз в этих травах, случалось, они творили чудеса. И это несмотря на то, что я был даже не в состоянии сообразить, что эту старую рубашку Ламбис носил по крайней мере с тех пор, как мы вышли из Пирея…

– Удивительный случай. Он просто показывает, что происходит, если предоставить все природе. И не нужны такие достижения современности, как антисептики! Ладно, лежите смирно. Я собираюсь снова перевязать вас.

– Чем? Что это?

– Старая нижняя юбка Николы, которая была на ней еще с Афин.

– Но послушайте…

– Лежите спокойно. Не волнуйтесь, я ее постирала сегодня утром. Она висела, как белый флаг, на том кусте в расселине.

– Не будьте такой глупой, я не это имел в виду. Не можете же вы снять с себя еще какую-то одежду. Боже мой. У меня ваша кофта, а тут еще и юбка.

– Успокойтесь. Я вам больше ничего не отдам. Если уж на то пошло, так у меня больше ничего и нет про запас. Ну вот так выглядит лучше, и рана не будет мокнуть. Как теперь ваша рука?

– Замечательно. Нет, честно, на самом деле лучше. Больше не чувствую пульсации, просто неприятная болячка, и боль страшная, если пошевелить.

– Ну, вам сейчас нет необходимости двигаться. Оставайтесь на месте и понаблюдайте за горой, а я пойду закопаю эти тряпки и принесу свежей воды, чтобы мы могли подольше не слезать отсюда, если нельзя будет…

Когда я вернулась с водой и новым запасом топлива и подготовила все для костра, было уже без нескольких минут восемь. Я улеглась рядом с Марком, опершись подбородком на руки.

– Посмотрю немного вокруг. А вы ложитесь.

Не сказав ни слова, он улегся и закрыл глаза с тем же суровым выражением сосредоточенного терпения.

Я посмотрела вниз на длинные голые склоны горы. Ничего. Восемь часов отличного ясного утра.

Впереди был долгий день.