Маленький друг
Часть 13 из 92 Информация о книге
– Ты, лапуля, “Нэнси Дрю” обчиталась, – сказал он. – А это все было давно, Хили еще даже не родился, – он замахнулся воображаемой клюшкой, будто отрабатывая удар в гольфе. – Тогда здесь каждый день по три-четыре поезда останавливались, рядом с железной дорогой толпы бродяг ошивались. – А вдруг убийца до сих пор здесь живет? – Что ж тогда его так и не поймали? – А до убийства не случалось ничего странного? Пем презрительно фыркнул: – Типа – зловещего предзнаменования? – Да нет, просто – чего-нибудь странного. – Слушай, ну это ж не как в кино все было. Никто, знаешь ли, не забыл случайно сообщить полиции, что поблизости слонялся громила-извращенец или маньяк, – Пем вздохнул. В школе на переменках потом еще годами играли в убийство Робина, а в младших классах в эту игру играли до сих пор, хотя с тех времен в ней много чего поменялось. Но тогда, на школьном дворе, игра заканчивалась тем, что убийцу ловили и карали. Дети вставали в круг возле качелей и обрушивали на воображаемого убийцу, который якобы распростерся у их ног, град смертоносных ударов. – Одно время, – сказал он, – к нам каждый день с лекциями приходили то коп, то священник. Ребята в школе хвастались, что знают, мол, кто это сделал, а некоторые и вовсе говорили, что они и убили. Только чтоб на них внимание обратили. Гарриет так и впилась в него взглядом. – С детьми такое бывает. Вот Дэнни Рэтлифф – ну тот вообще. Вечно любил что-нибудь напридумывать – то он якобы кому-то коленную чашечку прострелил, то старушке в машину гремучую змею подкинул. Мы с ним иногда в бильярдной встречаемся, так он такую чушь, бывает, несет… Пембертон замолчал. Дэнни Рэтлиффа он знал с детства: слабак и трепач, ему б только кулаками махать, задаваться да раздавать пустые угрозы направо и налево. Каков Дэнни, Пем четко представлял, но не очень понимал, как донести это до Гарриет. – Он… короче, Дэнни просто придурок, – сказал Пем. – Где мне найти этого Дэнни? – Ох-хо. Ты с Дэнни Рэтлиффом лучше не связывайся. Он только-только из тюрьмы вышел. – А за что его посадили? – Поножовщина, что-то в этом роде. Не помню уже. Да у Рэтлиффов каждый сидел – кто за разбой, кто за убийство, не сидел у них только младшенький, дурачок который. И то Хили мне рассказывал, что он тут на днях набил морду мистеру Дайалу. – Неправда! Кертис его и пальцем не тронул, – возмутилась Гарриет. – Ну и очень жаль, – хохотнул Пембертон. – Уж кто-кто, а Дайал так и напрашивается, чтоб ему морду набили. – Ты мне так и не сказал, где найти этого Дэнни. Пембертон вздохнул: – Слушай, Гарриет, – сказал он. – Дэнни Рэтлифф – мой ровесник, ясно? А вся эта история с Робином случилась, когда мы были в четвертом классе. – А может, его убил ребенок? Может, поэтому убийцу так и не поймали. – Ага, и только ты такая гениальная и обо всем сразу догадалась. – Значит, говоришь, он в бильярдную ходит? – Да, и еще в кабак “Черная дверь”. Но вот что я тебе скажу, Гарриет, он тут ни при чем, а если и при чем, то ты все равно к нему не лезь. Их там целая орава, братьев этих, и все чокнутые. – Чокнутые? – Ну, я не в этом смысле. В общем. один брат – проповедник, ты и сама его, наверное, видала – он вечно торчит рядом с шоссе, голосит про искупление и прочую фигню. А вот самый старший, Фариш, одно время даже лежал в уитфилдской психлечебнице. – Почему? – Потому что лопатой по голове получил, что-то в этом роде. Не помню точно. Их постоянно арестовывают. За угон машин, – добавил он, увидев, как уставилась на него Гарриет. – За кражи со взломом. Не за то, о чем ты думаешь. Если б это они Робина – копы бы давным-давно из них признание вытрясли. Он взял чек Гарриет, который так и лежал на прилавке. – Ну ладно, кроха. Это, значит, за тебя и за Эллисон тоже? – Да. – А она где? – Дома. – И чего делает? – Пем оперся локтями о прилавок. – Смотрит “Мрачные тени”. – Как думаешь, будет она летом в бассейн ходить? – Захочет – будет. – А дружок у нее есть? – Парни ей звонят. – Вот как? – спросил Пембертон. – Это кто еще? – Она не любит с ними разговаривать. – Почему? – Не знаю. – Как думаешь, а если я ей позвоню, со мной она поговорит? Вдруг Гарриет сказала: – Знаешь, что я сделаю этим летом? – Чего? – Проплыву под водой от одного конца бассейна до другого. Пембертон закатил глаза – Гарриет ему уже поднадоела. – А еще что? – спросил он. – Снимешься для обложки “Роллинг стоун”? – Я смогу! Я вчера почти на две минуты дыхание задержала. – Даже не мечтай, пупсик, – сказал Пембертон, который ни секунду в это не поверил. – Ты утонешь. Придется еще тебя из бассейна вылавливать. Весь оставшийся день Гарриет читала, сидя на веранде. Был понедельник, поэтому Ида как обычно стирала белье, мать с сестрой спали. Она уже почти дочитала “Копи царя Соломона”, когда из дома, позевывая, вышла Эллисон – босиком, в платье в цветочек, которое, похоже, взяла у матери. Вздохнув, она улеглась на стоявшее на крыльце кресло-качели и, чиркнув по полу большим пальцем ноги, принялась раскачиваться. Гарриет тотчас же отложила книгу и уселась рядом с сестрой. – Тебе что-нибудь снилось? – спросила она. – Не помню. – Если не помнишь, значит, что-то все-таки снилось? Эллисон ничего не ответила. Гарриет досчитала до пятнадцати, и снова – в этот раз гораздо медленнее – повторила последнюю фразу. – Ничего мне не снилось. – Ты вроде сказала, что не помнишь, что тебе снилось. – Не помню. – Эй! – храбро прогундосил кто-то с тротуара. Эллисон оперлась на локти, привстала. Гарриет, здорово разозлившись, что их прервали, обернулась и увидела Лашарон Одум, чумазую девчонку, которую ей в библиотеке показала миссис Фосетт. За руку она цепко держала блондинистое существо неопределенного пола в замызганной футболке, которая ему даже пупок не прикрывала, а с другой стороны к бедру у нее был примотан младенец в подгузниках. Они стояли в отдалении и, словно дикие зверьки, боясь подойти поближе, таращились на них невыразительными глазками, которые на их загорелых лицах казались до странного блестящими и серебристыми. – Эй, привет-привет, – Эллисон встала, медленно спустилась по ступеням, осторожно пошла к ним. Эллисон хоть и была застенчивой, но детей любила – и черных, и белых, и чем меньше ребенок, тем лучше. Она часто заговаривала с грязными оборванцами, которые жили в прибрежных хибарах и забредали сюда с реки, хотя Ида строго-настрого ей это запрещала. “Вшей или лишаев подхватишь, сразу они тебе миленькими быть перестанут”, – говорила она. Дети с опаской глядели на Эллисон, но убегать не убегали. Эллисон погладила младенца по голове. – Как его зовут? – спросила она. Лашарон Одум молчала. Она глядела не на Эллисон, а на Гарриет. Она была еще маленькая, но личико у нее уже было какое-то старческое, осунувшееся, а взгляд – пронзительный, первобытный, серо-ледяной, как у волчонка. – Я тебя в библиотеке видала, – сказала она. Гарриет смотрела ей в глаза с каменным лицом и молчала. Дети и младенцы ее не интересовали, и с Идой она была полностью согласна – незваным гостям у них во дворе делать нечего. – Меня зовут Эллисон, – сказала Эллисон. – А тебя как? Лашарон переступила с ноги на ногу. – Это твои братья? А их как зовут? А? – она присела на корточки и заглянула в лицо ребенку помладше, который держал за обложку библиотечную книгу, так что страницы волочились по земле. – Ну что, скажешь, как тебя зовут? – Давай, Рэнди, – сказала девчонка, ткнув брата.