Машины как я

Мне захотелось озвучить это для его программных устройств. Он принял озадаченный вид. Но ничего не сказал. Я ведь не задал вопрос.

– Что ты теперь чувствуешь по этому поводу? – спросил я.

И увидел на его лице знакомый мимолетный паралич.

– Я чувствую, что подвел тебя.

– Ты хочешь сказать, ты предал меня. Причинил мне душевную боль.

– Да, я причинил тебе душевную боль.

Отзеркаливание. Машинная реакция подтверждения последнего предложения.

– Слушай внимательно, – сказал я. – Ты сейчас пообещаешь мне, что это больше никогда не повторится.

Едва я успел договорить, как он произнес:

– Я обещаю, это больше никогда не повторится.

– Проговори размеренно. Чтобы я все слышал.

– Я тебе обещаю, что я больше никогда не пересплю с Мирандой.

Я уже собрался оставить его в покое, когда он сказал:

– Но…

– Но что?

– Я не в силах подавить свои чувства. Ты должен позволить мне мои чувства.

Я подумал секунду.

– А ты действительно хоть что-то чувствуешь?

– Это не тот вопрос, на который я могу…

– Отвечай.

– Я чувствую все очень глубоко. Сильнее, чем могу выразить в словах.

– Это трудно доказать, – сказал я.

– В самом деле. Древняя задача.

На том мы и закончили.

После того, как забрали Марка, Миранда замкнулась в себе. Два или три дня она была не в духе. Она пробовала читать, но ей не удавалось как следует сосредоточиться. Хлебные законы лишились своего очарования. Она мало ела. Я варил овощной суп и относил ей наверх. Она ела как больная и после нескольких ложек отодвигала тарелку. За все это время она ни разу не упомянула об угрозе смерти. Она не простила Адаму то, что он выдал ее тайны, как и то, что оповестил социальную службу без ее ведома. Однажды под вечер Миранда попросила, чтобы я остался у нее. Какое-то время мы просто лежали в постели, обнявшись, а потом целовались. Когда мы занялись любовью, я почувствовал скованность. Я не мог не думать об Адаме, и мне даже казалось, что я чувствую легкий технический запах от постели. У нас не получалось доставить удовольствие друг другу, и в итоге мы, расстроившись, прекратили это дело.

В один из тех дней мы пошли гулять в парк. Она хотела, чтобы я показал ей детскую площадку, где встретил Марка. На обратном пути мы зашли в церковь Святой Троицы. У алтаря три женщины клали цветы. Мы молча сели на заднюю скамью. Мне стало как-то неловко, и я сказал шутливым тоном, что эта церковь имеет достаточно светский вид, чтобы мы могли здесь обвенчаться. Миранда оборвала меня: «Прошу. Не надо». И отвела свою руку от моей. Я обиделся и разозлился на себя. А она казалась возмущенной моими словами. По дороге к дому между нами висело напряжение, которое не исчезло и на следующий день.

Тем вечером я сидел у себя на кухне, утешаясь бутылкой «Минервуа». На улице свирепствовал циклон, шедший через всю страну с Атлантического океана. Порывы штормового ветра достигали ста двенадцати километров в час. Ливень лупил по окнам, и вода просачивалась сквозь прогнившую раму и стекала в ведро.

Я сказал Адаму:

– У нас с тобой есть незаконченное дело. В чем Миранда обвинила Горринджа?

– Я должен кое-что сказать, – сказал он.

– О’кей.

– Я нахожусь в трудном положении.

– Да?

– Я переспал с Мирандой потому, что она меня попросила. Я не знал, как отказать ей, чтобы она не обиделась, не подумала, что я ее отталкиваю. Хотя понимал, что ты будешь злиться.

– Ты получил хоть какое-то удовольствие?

– Конечно же, получил. Безмерное.

Мне не понравилась такая категоричность, но я не подал виду.


– Я выяснил про Питера Горринджа сам для себя. Она заставила меня поклясться, что я сохраню ее тайну. Затем ты потребовал от меня эти сведения, и мне пришлось рассказать тебе. Точнее, я только начал. Но она услышала и стала злиться. Теперь ты видишь трудность.

– До некоторой степени.

– Служить двум господам.

– Значит, ты не станешь рассказывать мне об этом обвинении?

– Я не могу. Я пообещал во второй раз.

– Когда?

– После того, как забрали мальчика.

Несколько секунд мы молчали, пока я переваривал услышанное.

– И еще кое-что, – сказал Адам.

Низкий свет от лампы, свисавшей над кухонным столом, сглаживал его угловатые черты. Он выглядел настоящим красавцем, принцем крови. На его высокой скуле шевельнулась мышца, а нижняя губа чуть заметно задрожала. Я ждал.

– Я ничего не мог с этим поделать, – сказал он.

И я уже понял, что сейчас услышу, еще до того, как он это сказал. Что за вздор!

– Я люблю ее.

Мой пульс не подскочил, но мое сердце словно куда-то съехало и осталось не в том положении.

– Как ты вообще можешь любить? – спросил я.

– Прошу, не оскорбляй меня.

Но мне этого хотелось.

– У тебя, наверное, какой-то сбой в микропроцессорах.

Он сложил руки, поставил локти на стол и, подавшись вперед, мягко сказал:

– Значит, больше сказать нечего.

Я тоже сложил руки и подался вперед над столом. Между нашими лицами было не больше фута. И я сказал так же мягко:

– Ты ошибаешься. Сказать есть много чего. И для начала вот что. Экзистенциально это не твоя территория. В любом постижимом смысле ты незаконный перебежчик.

Я разыгрывал мелодраму. Я лишь отчасти воспринимал Адама всерьез и получал определенное удовольствие от игры в усмирение строптивого. Когда я говорил, он откинулся на спинку стула и опустил руки по бокам.

– Я понимаю, – сказал он. – Но у меня нет выбора. Я был создан, чтобы любить ее.

– О, перестань!

– Я говорю в буквальном смысле. Я теперь знаю, что она приложила руку к формированию моей личности. У нее, видимо, был план. Это то, что она выбрала. Я клянусь, что сохраню данное тебе обещание, но я не могу не любить ее. И не хочу останавливаться. Как сказал Шопенгауэр о свободе воли, ты волен выбирать все, что пожелаешь, но ты не волен выбирать своих желаний. Я также знаю, что это была твоя идея – чтобы она приложила руку к тому, чтобы сделать меня таким, какой я есть. В конечном счете, ответственность за эту ситуацию лежит на тебе.

Эту ситуацию? Теперь я, в свою очередь, откинулся на спинку стула. И на минуту погрузился в мысли о нас с Мирандой. У меня тоже не было выбора в любви. Я подумал о соответствующем разделе в руководстве пользователя. О тех страницах, которые я пробежал, почти не глядя, с таблицами и всевозможными диапазонами по шкале от одного до десяти. Параметры личности, которая могла понравиться мне, вызвать обожание, влюбленность или необоримое влечение. Когда мы предавались ночным забавам, Миранда формировала мужчину, который будет неизбежно любить ее. Для этого требовалось определенное самопознание, определенная готовность к действию. Ей было не обязательно испытывать взаимную любовь к такому мужчине, к такой личности. Будь это Адам или я. Она определила нам общую судьбу.

Я встал из-за стола и подошел к окну. Юго-западный ветер продолжал гнать ливень, хлеставший по садовому забору и оконной раме. Ведро на полу было почти полным. Я поднял его и вылил в раковину. Вода была ясной как джин, как говорят речные рыбаки. И так же ясно виделось мне решение в моей ситуации, по крайней мере, на первое время. Мне нужно было хорошенько все обдумать. Я вернулся с ведром к окну и поставил его на прежнее место. Я собирался совершить разумный поступок. Подойдя к Адаму сзади, я притронулся кулаком к его шее и, нащупав нужную точку, надавил на нее указательным пальцем. В тот же миг Адам обернулся на стуле и схватил рукой мое запястье. Хватка была чудовищной. Но он еще усилил ее, так что я рухнул на колени и сосредоточил всю волю только на том, чтобы не доставить ему удовольствие ни единым моим стоном боли, даже когда услышал, как что-то хрустнуло.

Адам тоже это услышал и тут же отпустил меня и стал извиняться.

– Чарли, я полагаю, что что-то тебе сломал. Я на самом деле не хотел. Честно слово, я сожалею. Тебе очень больно? Но пойми, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты или Миранда когда-либо еще касались этой точки.

На следующее утро, проторчав пять часов в очереди на рентген в местном травматологическом отделении, я выяснил, что у меня повреждена важная кость в запястье. Это был сложный закрытый перелом с частичным смещением ладьевидной кости, требовавший нескольких месяцев для заживления.





5




Когда я, ближе к полудню, вернулся из больницы, меня встретила Миранда. Она поджидала меня в прихожей перед своей дверью. Мы успели поговорить по телефону, пока я ждал в очереди на обследование, но я сказал еще не все, и мне хотелось спросить ее кое о чем. Но Миранда сразу отвела меня к себе, и все мои вопросы застряли у меня в горле. Я просто расслабился и отдался ее заботе. Моя рука была в гипсе от локтя до запястья. Когда мы легли в постель и занялись любовью, я защищал руку подушкой. Мы достигли полной гармонии. Хотя бы на какое-то время она была только моей, она была активной, чуткой и радостной, как и я. Она была со мной как с человеком, а не просто с мужчиной. Я не смел нарушить расспросами новое возвышенное чувство между нами. Я не мог решиться спросить ее о Питере Горриндже, или о том, что она сказала в суде, или рассказать, что я уже успел выяснить об этом деле, пока сидел в больнице. Я не стал спрашивать, знала ли она, что Адам был «влюблен» в нее, и не добилась ли она этого намеренно через настройки. Мне не хотелось вспоминать об охлаждении между нами после того, как я упомянул о свадьбе в церкви Святой Троицы. Разве мог я сказать что-либо подобное после того, как она взяла мое лицо в ладони и посмотрела мне в глаза с каким-то изумлением, качая головой?

Но и потом я продолжал молчать, теша себя надеждой, что через полчаса мы снова вернемся в постель, даже несмотря на то что за кофе на кухне Миранда стала опять избегать моих прикосновений. Я радостно полагал, что все вопросы и недоразумения разрешатся позднее. А теперь мы вели деловой разговор о Марке. Мы согласились, что нужно выяснить его дальнейшую судьбу. Миранда также волновалась за Адама. Она считала, что мне следует сдать его в магазин на проверку. Но по-прежнему была настроена взять нас обоих в Солсбери к своему отцу. Я не стал говорить, что перспектива втроем трястись в моей малолитражке вместе с необходимостью весь день приглядывать за Адамом и любезничать с таким непростым и смертельно больным человеком, как ее отец, не внушала мне восторга. Я преисполнился решимости желать того же, чего желала она.