Машины как я

– Ты хотел бы подойти и пожать мне руку? – сказал Адам прочувствованным голосом.

Марк выразительно покачал головой, так что все его тело закачалось слева направо и обратно. Но он едва ли кого-то этим обидел. Вопрос был просто знаком дружбы, а Адам уже погружался в свой электронный сон. Он по-разному описывал мне это; ему не снились сны, он «бродил». Он сортировал и упорядочивал файлы, классифицировал воспоминания на кратковременные и долговременные, проигрывал внутренние конфликты в видоизмененной форме, обычно не разрешая их, запускал старые материалы, чтобы освежить их, и, как он однажды выразился, двигался в трансе через сад своих мыслей. В таком состоянии Адам в относительно медленном темпе проводил свои исследования, формулировал предварительные решения и даже писал новые хайку или удалял и переделывал старые. Он также практиковал то, что называл искусством чувствования, позволяя себе роскошь всего чувственного спектра, от скорби до восторга, чтобы, когда он полностью зарядится, ему были доступны все эмоции. Но прежде всего это было, как он подчеркивал, процессом восстановления сил и обобщения информации, после которого Адам начинал каждый следующий день с радостью, возвращаясь к себе в состоянии благости, – это было его слово – и вновь обретал сознательное бытие, заложенное в самой природе материи.

Мы смотрели, как он уходит в себя, и Марк прошептал:

– Он спит с открытыми глазами.

Это действительно было жутко. Слишком похоже на смерть. Очень давно один знакомый врач взял меня в больничный морг, чтобы я увидел отца, скончавшегося от сердечного приступа. Все случилось так быстро, что врачи забыли закрыть ему глаза.

Я предложил Миранде кофе, а Марку стакан молока. Миранда легко поцеловала меня в губы и сказала, что пойдет с Марком наверх поиграть, пока его не заберут, и что я могу в любое время присоединиться. Они ушли, а я вернулся в свою комнату.

Вспоминая, я думаю, что первые несколько минут я, можно сказать, тянул резину, чтобы хоть как-то отсрочить знакомство с историей, произошедшей за час до того и тем временем захватывавшей медиасети. Я поднял с пола несколько журналов и разложил по полкам, подколол квитанции и упорядочил бумаги на столе. Наконец я сел за компьютер, собираясь заработать немного денег, как в прежние времена.

Но для начала я открыл новости – и вот, пожалуйста, это было на каждой полосе, по всему миру. Взрыв бомбы в «Гранд-отеле» в Брайтоне, в четыре утра. Эпицентром взрыва стало служебное помещение почти под самой спальней номера премьер-министра Бенна. Смерть наступила мгновенно. Его жены не было рядом с ним из-за врачебного осмотра. Два служащих отеля также погибли. Заместитель премьер-министра Денис Хили готовился ехать в Букингемский дворец на встречу с королевой. Ответственность за взрыв взяла на себя «Временная» Ирландская республиканская армия. Было объявлено чрезвычайное положение. Президент Картер отменил отпуск. Президент Франции Жорж Марше приказал приспустить все флаги на правительственных зданиях. Требование того же из Букингемского дворца встретило прохладный ответ из королевского офиса: «Нет ни такого обычая, ни необходимости». На Парламентской площади спонтанно собралась большая толпа. В Сити фондовый индекс взлетел на пятьдесят семь позиций.

Я прочитал все, все аналитические обзоры и мнения, какие смог найти: до настоящего момента единственным умершим насильственной смертью премьер-министром Британии оставался Спенсер Персиваль, павший жертвой покушения в 1812 году. Я поражался скорости, с какой редакции новостей обрабатывали аналитические обзоры и авторские статьи: из британской политики навеки ушла невинность; в лице Тони Бенна ИРА уничтожила политика, наиболее открытого или наименее враждебного для их дела; Денис Хили – лучший человек, который сможет успокоить государственный корабль; Денис Хили будет катастрофой для страны; направьте всю армию в Северную Ирландию и сотрите ИРА с лица земли; полиция, не спеши арестовывать невиновных; а заголовок одного виртуального таблоида провозглашал: «Состояние войны!»

Читая все эти материалы, я отсрочивал необходимость самостоятельно осмыслить случившееся. Я выключил экран и какое-то время сидел, не думая ни о чем конкретном. Как будто ожидал следующего события, положительного, которое загладит это происшествие. Затем я стал размышлять, было ли это началом новой исторической эпохи общего упадка или одной из единичных вспышек ненависти, не имевших серьезных последствий, как покушение на Кеннеди в Далласе, чуть не стоившее ему жизни. Я встал и прошелся взад-вперед по комнате, снова ни о чем не думая. Наконец я решил подняться наверх.

Миранда с Марком ползали на четвереньках, собирая пазл на чайном подносе. Когда я вошел, Марк поднял голубую деталь и объявил, нахмурившись, словами своей новой мамы:

– Небо труднее всего.

Я стоял в дверях и смотрел на них. Марк подобрался к Миранде и обхватил ее за шею. Она дала ему деталь и указала, куда ее вставить. И он, сопя от натуги, при участии Миранды вставил деталь. На пазле вырисовывалась картина парусника в бурном море, с кучевыми облаками, окрашенными восходящим солнцем в кремовый и золотой тона. Или заходящим. Занятые общим делом, они вполголоса переговаривались. Оставалось совсем немного времени до того, как Марка заберут, и тогда я поделюсь с Мирандой новостью. Она всегда была горячей сторонницей Бенна.

Миранда вложила в руку Марка еще одну деталь. Ему понадобилось время, чтобы найти ей место. Он вставил ее в перевернутом виде, затем его рука скользнула по пазлу и заменила несколько соседних фрагментов неба. Наконец, с помощью Миранды, направлявшей его руку, деталь заняла нужное место. Марк поднял взгляд на меня и довольно улыбнулся, желая разделить со мной триумф. Этот взгляд и улыбки, которыми мы обменялись, развеяли все мои сомнения насчет отцовства, и я утвердился в своем решении.





* * *


Когда Адам очнулся после подзарядки, он показался мне немного странным, не проявляющим признаков восторга по поводу возвращения в сознание. Он стал медленно ходить по кухне, то и дело останавливаясь и осматриваясь, кривя лицо и выводя голосом рулады от высокого тембра до низкого, похожие на стон разочарования. Он задел стеклянный бокал, и тот разбился, упав на пол. Адам провел полчаса, с мрачным видом собирая осколки, потом еще раз подмел пол, после чего осмотрел свои руки и колени. И наконец принес пылесос. А затем вынес стул на задний двор и встал за ним, глядя на соседние дома. Снаружи было холодно, но Адама это не заботило. Позже, когда я вошел в кухню, он расстелил на столе одну из своих белых хлопчатобумажных рубашек и, низко склонившись над ней, с какой-то рептилоидной медлительностью стал разглаживать складки на рукавах. Я спросил, чем он занимается.

– Я чувствую, – его рот открылся, как бы подбирая слово, – в общем, ностальгию.

– По чему?

– По жизни, которой у меня никогда не было. По тому, что могло бы быть.

– Ты о Миранде?

– Я обо всем.

Он снова вышел из дома, только на этот раз сел на стул, устремив взгляд вдаль, и оставался в таком положении довольно долго. На коленях у него лежал коричневый конверт. Я решил, что сейчас не лучший момент, чтобы спрашивать его мнения об убийстве премьер-министра.

Ранним вечером, после того, как Миранда попрощалась с Марком и еще раз поговорила с Жасмин, она подошла ко мне. Я сидел за компьютером, бесцельно просматривая очередные новости, точки зрения, мнения, заявления. Оказалось, что Миранда узнала об убийстве почти сразу, как оно случилось. Она прислонилась к дверной раме, а я оставался сидеть. Физическая близость казалась нам проявлением неуважения к произошедшему. Наш разговор во многом напоминал мои мысли – цикличное пережевывание этого непостижимого события, его жестокости и глупости. На улицах нападали на людей с ирландским акцентом. Толпа перед зданием парламента так разрослась, что полиция переместила ее на Трафальгарскую площадь. Офис миссис Тэтчер опубликовал заявление. Было ли оно искренним? Мы решили, что было. Написала ли она его сама? В этом мы сомневались. «Хотя мы были не согласны по многим фундаментальным вопросам в политике, я знала его как на редкость доброго, порядочного и честного человека большой образованности, всегда желавшего для своей страны самого лучшего». Всякий раз, как наш разговор переходил на вероятные последствия, мы чувствовали, что предаем настоящий момент и принимаем мир без Тони Бенна. Мы были не готовы к этому и начинали разговор сначала, хотя Миранда и замечала, что с Хили мы, так или иначе, оставим у себя бомбы «последних дней». Я не был сторонником тори, но подумал, что, окажись в том номере отеля миссис Тэтчер, я был бы поражен не меньше. Меня ужасала та легкость, с которой стройное здание общественной и политической жизни разваливалось на части. Миранда смотрела на это по-другому. Бенн, как она сказала, относился к совершенно другой породе человеческих существ, нежели Маргарет Тэтчер. Однако, как считал я, каждый из них был человеком. Между нами намечалось разногласие, но мы были настроены его избежать.

Так что, покончив с причитаниями, мы перешли к Марку. Миранда подытожила свои разговоры с соцработницей. Путь к усыновлению был трудным и долгим, но, как она выяснила, мы одолели уже почти две трети. Скоро должен был начаться испытательный период.

– Что ты решил? – спросила она.

– Я готов.

Она кивнула. Мы уже множество раз предавались восторгам по поводу Марка, его характера, его изменений, его прошлого и будущего. Сейчас мы не собирались этого делать. В любой другой день мы могли бы подняться в ее спальню и дать волю чувствам. Миранда так соблазнительно изогнулась в дверном проеме в новой одежде – теплой белой рубашке, живописно мешковатой, узких черных джинсах и высоких ботинках с серебряными пряжками. Во мне проснулось желание – возможно, момент, чтобы подняться наверх, все-таки был удачный. Я подошел к ней, и мы поцеловались.

– Меня кое-что беспокоит, – сказала она. – Я читала Марку сказку, и там был попрошайка и это слово. Подачки.

– Да?

– У меня возникла ужасная мысль, – сказала она, указывая туда, где раньше хранились мои сбережения. – Думаю, надо проверить.

Теперь, когда я избавился от кровати, я держал чемодан с деньгами в закрытом буфете. Как только я достал его, я почувствовал неладное уже по его весу, но все равно открыл. Мы уставились в пустое пространство, еще недавно заполненное пачками пятидесятифунтовых банкнот. Я подошел к окну. Адам по-прежнему сидел на стуле без движения, уже полтора часа. Плотный конверт все так же лежал у него на коленях. С девяносто семью тысячами фунтов стерлингов.

«И ты держал их дома»! – воскликнул мой внутренний голос.

Мы с Мирандой даже не переглянулись. Напротив, мы отвернулись от окна и стояли в прострации, тихо ругаясь про себя, пытаясь осмыслить случившееся. По привычке я взглянул на экран компьютера. Флаги на Букингемском дворце все-таки приспустили.

Мы пришли в такое бешенство, что не могли обсуждать какую-либо тактику. Мы просто решили действовать. Выйдя на кухню, мы позвали Адама в дом. Мы сели за стол бок о бок и смотрели, как он приближается к нам. Он был в отглаженном костюме, начищенных туфлях и свежеотутюженной рубашке. Я отметил в его облике новую деталь – сложенный платок в нагрудном кармане. Он держался одновременно собранно и отстраненно, давая понять, что никакие наши слова не тронут его.

– Где деньги?


– Я раздал их.

Мы не ожидали, что он скажет нам, что инвестировал деньги или переложил в более надежное место, но услышанное все же повергло нас в тихий шок.

– То есть как?

Он кивнул, словно одобряя мой вопрос, и я чуть не лопнул от гнева.

– Вчера вечером я положил сорок процентов от общей суммы в твой банковский сейф в качестве налоговой задолженности. Я написал записку в налоговое управление, указав всю сумму и уведомив их, что платеж поступит своевременно. Не волнуйся, ты заплатишь по старой ставке. С оставшимися пятьюдесятью тысячами фунтов я посетил различные благотворительные организации, которые выбрал заранее.

Казалось, он не замечал нашего изумления и был намерен ответить на мой вопрос максимально развернуто.

– Два уважаемых приюта для бездомных. Они были очень признательны. Затем государственный детский дом – они принимают пожертвования на путешествия и лечение, и тому подобное. Затем я прогулялся на север и сделал благотворительный взнос в центр помощи жертвам изнасилований. Большую часть оставшихся денег я отдал педиатрической больнице. Под конец я разговорился с очень старой леди рядом с полицейским участком и проводил ее до дома, чтобы увидеться с домовладельцем. Я оплатил ее задолженность по аренде и заплатил еще за год вперед. Ее собирались выселить, и я подумал…

Внезапно Миранда выдохнула:

– Ох, Адам. Твоя добродетельность – это безумие.

– Каждый из тех, кому я помог, нуждались больше, чем вы.

– Мы собирались купить дом, – сказал я. – Деньги были наши.

– Это спорный вопрос. Или сомнительный. Твое первоначальное вложение – на твоем столе.

Это было грубое нарушение наших прав, со многими составляющими: воровство, безрассудство, невежество, предательство и похерение наших мечт. Мы стояли с открытыми ртами. Мы даже смотреть на него не могли. С чего начать?

Прошло полминуты, прежде чем я прокашлялся и сказал безжизненным голосом:

– Ты должен пойти и вернуть эти деньги. Все.

Он пожал плечами.

Разумеется, это было невозможно. Адам с невозмутимым видом сидел перед нами в режиме отдыха, положив руки на стол ладонями вниз, и ждал, когда кто-нибудь из нас заговорит. Я чувствовал, как во мне закипает и концентрируется гнев. Меня мутило от этого пренебрежительного пожатия плечами. Хотя это была сплошная фикция – не важно, насколько правдоподобная – ничтожная подпрограмма, запускаемая ограниченным набором входных данных, разработанная каким-то умником, жалким карьеристом, докторишкой в лаборатории где-нибудь на задворках провинции Сычуань. Меня охватила ненависть к этому несуществующему инженеру, но еще большую ненависть во мне вызывал этот набор программ и самообучаемых алгоритмов, который вторгся в мою жизнь, подобно тропической речной змее, и принимал решения от моего имени. Да, деньги, которые украл Адам, он сам же и добыл – и это бесило меня еще больше. Как и факт, что именно я нес ответственность за то, что навлек на нас с Мирандой этот ходячий компьютер. Ненавидеть его было все равно что ненавидеть себя самого. Но тяжелее всего мне было контролировать ярость, поскольку единственное решение уже стало очевидно. Он должен будет снова добыть все эти деньги. Нам нужно будет его убедить. Вот, пожалуйста: «ходячий компьютер», «убедить его», этого «Адама» – наш язык выражал нашу слабость, когнитивную готовность воспринимать неодушевленную машину как одушевленное создание.

Я был так взвинчен, что не мог сидеть на месте. Я встал, шумно отодвинув стул, и принялся ходить по кухне. Миранда по-прежнему сидела за столом, закрыв ладонями нижнюю половину лица. Она о чем-то думала, вот что поразительно. Она, в отличие от меня, могла связно думать. Окружающий беспорядок еще больше выводил меня из себя – я действительно был на грани. На столешнице стояла немытая кружка, которую я принес из студии. Несколько недель кружка простояла за монитором компьютера, и в ней образовался серо-зеленый шершавый осадок. Мне хотелось взять и сполоснуть ее в раковине. Но прибираться на кухне, потеряв целое состояние, – это было слишком. Под деревянной столешницей, на которой стояла кружка, выступал ящик, выдвинутый на несколько дюймов. Я забыл его задвинуть. В ящике лежали инструменты. Я собрался задвинуть его и заметил изъеденную жучками дубовую рукоятку отцовского здорового молотка-гвоздодера, лежавшего по диагонали поверх остальных инструментов. Меня посетило темное побуждение, но я отогнал его и оставил ящик нетронутым.

Я снова сел. Чувствовал я себя ужасно. Кожа на спине от талии до шеи стала сухой и горячей. Ступни в кроссовках тоже стали горячими, но влажными и к тому же чесались. Во мне бурлило слишком много дикой энергии, чтобы я мог вести рассудительный разговор. Я бы с готовностью сыграл в футбол без правил или бросился в бурное море. А еще хотелось просто закричать, заорать. Мое дыхание сбилось, поскольку воздух казался разреженным, недостаточно свежим, каким-то уже использованным. Я отдал бас-гитаристу невозвратные шесть с половиной тысяч фунтов. Было ясно, что потерять большую сумму денег означало впасть в недуг, от которого имелось только одно средство – вернуть эти деньги. Миранда убрала руки от лица и сложила их. Она быстро взглянула на меня, как бы говоря: если не можешь себя контролировать, лучше молчи.

И заговорила сама. Таким заботливым тоном, словно это Адам нуждался в помощи. Было полезно так думать.

– Адам, ты много раз говорил мне, что любишь меня. Ты читал мне прекрасные стихи.

– Неловкие пробы.

– Они очень трогательные. Когда я спросила тебя, что значит быть влюбленным, ты сказал, что, по сути, помимо влечения, это значит проявлять теплую и нежную заботу о благосостоянии другого. Или какое слово ты сказал?

– О твоем благополучии.

Он взял со стула позади себя коричневый конверт и положил на стол между нами.

– Здесь признание Питера Горринджа и мои пояснения, включающие всю относящуюся к делу правовую базу и историю процесса.

Миранда накрыла ладонью конверт. И сказала тщательно выверенным голосом:

– Я тебе очень благодарна.

А я был благодарен ей за самообладание. Она так же, как и я, знала, что нам нужен Адам, чтобы снова зарабатывать деньги на валютных рынках.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала она, – если дело дойдет до суда.

– Не дойдет, – сказал он заботливо, – я уверен.

И таким же тоном продолжил:

– Ты жульничала, чтобы заманить в ловушку Горринджа. Это преступление. Полное описание твоих действий вместе со звуковым файлом также в этих бумагах. Если его следует судить, то и тебя. Зеркало истины, помнишь? – Затем он повернулся ко мне: – Редакторская правка не потребуется.

Я неестественно фыркнул. Это была шутка из разряда отрывания руки.

В повисшей тишине Адам продолжил:

– Миранда, его преступление гораздо хуже твоего. Тем не менее. Ты сказала, что он изнасиловал тебя. Он этого не делал, но сел в тюрьму. Ты солгала в суде.

Теперь тишину нарушила Миранда: