Медвежий угол

Хоккей нашел его на краю пропасти – маленького мальчика, катящегося в темноту. Суне вытащил его на поверхность, а клуб помог удержаться на плаву. Петер рос без матери – та умерла, когда он еще учился в начальной школе, а отец постоянно балансировал на грани, легко превращаясь из веселого пьянчужки в злобного алкоголика. Раз ухватившись за соломинку, мальчик будет держаться за нее до последнего. Суне всегда был рядом – в победах и поражениях, в Бьорнстаде и за океаном. И после, когда посыпались травмы, когда карьера оборвалась, когда за один год Петер похоронил отца и сына. Именно Суне позвонил и сказал, что есть клуб, где может пригодиться его помощь. А Петеру необходимо было убедиться, что он еще хоть что-то может спасти от смерти.

Петеру знакома эта тишина, когда хоккей ставит на тебе крест. Как тотчас нападает тоска по льду, по раздевалке, парням, автобусам, сэндвичам на заправках. Он помнит, как семнадцатилетним мальчишкой смотрел на печальных сорокалетних хоккеистов, оставивших большой спорт. Они уныло торчали у стадиона и без конца пересказывали свои былые подвиги, тогда как слушателей вокруг них становилось все меньше и меньше. Работа спортивного директора позволяла ему жить дальше вместе с командой, создавая нечто большее, то, что переживет его самого. Но вместе с тем на его плечи легла и ответственность: принимать трудные решения, жить с болью.

Он поднял упавшую на пол записку. Последний раз прочел ее. «Кому много дано, от того многого ждут».

Сегодня ему предстоит убедить человека, которому он обязан жизнью, добровольно уйти. Спонсоры и правление не хотят ни увольнять Суне, ни выплачивать ему выходное пособие. Петер должен попросить Суне просто тихо уйти, потому что так будет лучше для клуба.



Суне проснулся рано – в своем маленьком домике, где он всегда жил один. Гости у него редко бывали, но те, кто заходил, непременно удивлялись порядку. Дом не захламлен, не завален газетами, банками из-под пива и коробками из-под пиццы, чего, по представлению многих, можно было бы ожидать от старика, всю жизнь прожившего холостяком. Здесь было уютно, прибрано, чисто. И никаких спортивных афиш и кубков. Вещи Суне никогда особо не любил. У него были комнатные растения, которые он держал на подоконнике, а летом выставлял в маленький садик за домом. А кроме них – только хоккей.

Он выпил растворимый кофе и сразу сполоснул чашку. Однажды его спросили, какой талант самый важный для тренера хоккейной команды. Суне ответил: «Уметь пить дрянной кофе». Бесконечные ранние подъемы и поздние вечера на стадионах с прожженными кофейниками и дешевыми автоматами, автобусные маршруты мимо одиноких дорожных забегаловок, школьные столовые в спортивных лагерях и на соревнованиях – как все это выдержишь, если у тебя дома дорогая кофемашина? Хочешь стать тренером? Не привыкай к тому, что есть у других. Свободное время, семья, вкусный кофе. Хоккей терпит только самых выносливых. Таких, кто, если придется, сможет пить кофе даже холодным.

Суне шел по городу. Здоровался практически со всеми мужчинами за тридцать – в свое время он тренировал чуть ли не каждого. Другое дело подростки – среди них знакомых лиц все меньше и меньше. Он уже не понимал языка мальчишек в этом городе, отчего чувствовал себя устаревшим, как телефакс. Не представлял, как можно верить в то, что «дети – наше будущее», когда все больше детей не хочет играть в хоккей. Как может ребенок не хотеть играть в хоккей?

Дорога шла через лес; на повороте к собачьему питомнику Суне заметил Беньямина. Тот слишком поздно затушил сигарету, но Суне притворился, что не видит. В его время многие игроки курили между периодами, кто-то пил пиво. Сейчас времена не те, но сам хоккей едва ли изменился так сильно, как полагают некоторые тренеры.

Он остановился у решетки, глядя на собачью возню. Парень недоуменно встал рядом, но ни о чем не спросил. Суне хлопнул его по плечу:

– Классный матч был в субботу, Беньямин. Классный матч.

Беньи молча кивнул, глядя под ноги, не то от застенчивости, не то от скромности, и Суне добавил, указывая за забор:

– Знаешь, когда Давид только начинал работать тренером, я всегда говорил ему: хорошие игроки – это как хорошие охотничьи собаки. Они по природе эгоисты, всегда будут охотиться только ради себя. Так что надо их кормить, учить и любить, пока они не начнут работать и на тебя тоже. На товарищей по команде. Только тогда из них получатся хорошие охотники. Настоящие мастера.

Беньи смахнул челку с глаз.

– Думаете завести собаку?

– Я об этом уже много лет думаю. Но всегда боялся, что у меня не хватит времени на щенка.

Беньи сунул руки в карманы куртки, стряхнул снег с ботинок.

– А сейчас?

Суне рассмеялся:

– Есть у меня чувство, что, возможно, довольно скоро я буду посвободнее.

Беньи кивнул и впервые за весь разговор посмотрел ему в глаза.

– Мы любим Давида, но это не значит, что мы не играли ради вас.

– Знаю, – ответил старик и снова хлопнул парня по плечу.

Суне не стал говорить, о чем думает: парню это знать ни к чему. Как Давид и Суне ни спорили, готов ли семнадцатилетний мальчишка играть в основной команде, считали они одинаково. Расходились только в том, кто именно из семнадцатилетних. У Кевина, положим, есть талант, зато у Беньямина – все остальное. Для Суне длина ниточки всегда значила больше, чем размер шарика.

Из дома вышла Адри, потрепала младшего брата по волосам, протянула руку Суне.

– Суне, – представился Суне.

– Я знаю, кто вы, – ответила Адри и тут же спросила: – Что скажете про следующий сезон? У нас есть шанс? Ищете игроков побыстрее, да? Вместо тормозов во втором и третьем звене?

Суне не сразу понял, что она говорит об основной команде, а не о юниорской. И немного растерялся – слишком уж привык, что родственников юниоров интересуют только юниоры.

– Шанс есть всегда. Но шайба не всегда скользит по льду… – начал Суне.

– Иногда она летит, как бабочка! – улыбаясь, закончила Адри.

Суне явно растерялся, но Беньи дружелюбно объяснил:

– Адри тоже играла. В Хеде. Причем жестко, у нее штрафных минут больше, чем у меня.

Суне одобрительно засмеялся. Адри указала на питомник:

– Что мы можем сделать для вас?

– Я бы хотел купить собаку, – ответил Суне.

Адри протянула руку и сжала его плечо. Суровое лицо осветилось доброжелательной улыбкой.

– Продать вам собаку я, к сожалению, не могу. Но я могу вам ее подарить. Вы создали клуб, который спас жизнь моему брату.

Беньи засопел, сосредоточенно глядя на собак. Губы Суне чуть задрожали. Взяв себя в руки, он наконец спросил:


– И… кого же из них вы порекомендуете дедушке на пенсии?

– Этого. – Беньи не раздумывая указал на одного из щенков.

– Почему?

Теперь уже парень хлопнул старика по плечу:

– Потому что с ним будет непросто.



Давид сидел один на трибуне. Глядя в виде исключения на потолок, а не на лед.

У него разыгралась мигрень, никогда еще он не испытывал такого напряжения, забыл уже, когда последний раз высыпался. Его девушка даже не пытается разговаривать с ним – знает, что бесполезно, ответов от него все равно не добьешься. Он живет в своей голове: там он на льду круглые сутки. Несмотря на это, а может, именно поэтому он не в силах оторвать взгляд от старой потрепанной растяжки под потолком: «Культура, равноправие, солидарность».

Сегодня предстояло дать интервью местной газете, это устроили спонсоры. Давид был против, но директор только рассмеялся: «Хочешь, чтобы СМИ о вас меньше писали? Прикажи своей команде хуже играть!» Давид наперед знал все вопросы. «В чем секрет Кевина Эрдаля?» – спросят они, и Давид ответит то же, что и всегда: «Талант и тренировки. Десять тысяч приемов, которые он повторил десять тысяч раз». Хотя на самом деле это не так.

Он никогда не сможет объяснить этого журналисту, но вырастить такого игрока вообще-то не дано ни одному тренеру. Потому что за превосходством Кевина стоит его абсолютный инстинкт победителя. Дело не в том, что он не любит проигрывать, – самой возможности проигрыша в его мире просто не существует. Он беспощаден. Этому не научишь.

Спорт – это классно, но спорт жесток. Господи, сколько часов своей жизни тратят на хоккей эти мальчишки? Сколько потратил сам Давид? Вся жизнь, до двадцати – двадцати пяти – сплошные тренировки, но с чем ты останешься, когда выяснится, что ты недостаточно хорош? Ни с чем. У них нет ни образования, ни других возможностей. Игрок вроде Кевина может стать профессионалом. Возможно, будет зарабатывать миллионы. А игроки, чуть-чуть не дотягивающие до его уровня? Все они отправятся работать на завод неподалеку от хоккейного стадиона.

Давид смотрел на растяжку с лозунгом. Пока его команда выигрывает, у него есть работа, но если они проиграют? Далеко ли ему самому до завода? Что он умеет, кроме хоккея? Ничего.

В двадцать два года он сидел ровно на этом месте и думал о том же самом. Тогда рядом с ним сидел Суне. Давид спросил его о лозунге – что значат эти слова для Суне, и тот ответил: «Солидарность – это цель, которая нас объединяет, ради нее каждый из нас готов исполнять отведенную ему роль. Равноправие – это доверие. Мы любим друг друга». Давид долго обдумывал его слова, а потом спросил: «Ну а культура?» Лицо у Суне стало серьезнее, видно было, что он старательно подбирает слова. Наконец он сказал: «Культура – это не только то, что мы поощряем, но и то, что позволяем». Давид спросил, что он имеет в виду, Суне ответил: «Многие делают не только то, что мы им говорим. Но и то, на что мы закрываем глаза».

Давид запрокинул голову и прокашлялся. Потом спустился на лед. Он больше не смотрел на растяжку. На этой неделе лозунги не важны. Важны только результаты.



Петер шел мимо кабинета генерального директора. Внутри уже столпился народ, несмотря на утро. Спонсоры, правление, все шумные и возбужденные, какими взрослых мужчин может сделать только игра. Один мужик из правления, лет шестидесяти, заработавший свое состояние на трех разных строительных компаниях, неистово дергал бедрами, демонстрируя, что, по его мнению, команда Бьорнстада сделала с противниками в полуфинале, и орал:

– Весь третий период – это же чистый ОРГАЗМ! Они решили, что могут нас отыметь, НАС! Да они еще не одну НЕДЕЛЮ будут раком ходить!

Некоторые засмеялись, некоторые – нет. Если кто-то что и подумал, то вслух ничего не сказал. Ведь это просто шутка, правление – тоже команда, у каждого свои достоинства и недостатки.

Позже в тот же день Петер отправится в супермаркет Фрака, будет сидеть в кабинете друга детства, перетирать былые матчи и отпускать старые шутки, которые они повторяют с тех пор, как познакомились в хоккейной секции, когда им было по пять лет. Фрак предложит виски, Петер откажется, но перед уходом скажет:

– У тебя работы на складе не найдется?

Фрак задумчиво почешет бороду и спросит:

– Для кого?

– Для Роба.

– У меня сотни людей стоят в очереди на склад, о каком, блин, Робе ты говоришь?

И тогда Петер встанет, подойдет к старой фотографии хоккейной команды из маленького глухого городка, занявшей когда-то второе место в стране. Сперва Петер ткнет пальцем в себя. Потом во Фрака. А потом в Роба Хольтса – прямо между ними.

– «Мы не бросаем друг друга», Фрак, разве не так ты говорил? «Медведи из Бьорнстада».

Фрак посмотрит на фото и пристыженно опустит голову.

– Я узнáю в отделе кадров.

Два сорокалетних мужчины пожмут друг другу руки перед снимком, на котором им по двадцать лет. В конце концов, это просто игра. Но только не совсем. И не всегда.



Раздевалка заполнилась юниорами, но не шумом. Каждый молча надел защиту. Беньи не было. Все это видели, но никто ничего не сказал.

Лит попытался сломать лед – стал рассказывать, как на вечеринке у Кевина одна девчонка сделала ему минет, но вранье было шито белыми нитками, поскольку девчонку он так и не назвал. У Лита язык без костей, это всем известно. Он словно собрался сказать что-то еще, но испуганно глянул в сторону Кевина и решил промолчать. Игроки вышли на лед, Лит примотал щитки, в сердцах оборвав концы скотча и бросив на пол. Бубу дождался, когда все уйдут, наклонился, поднял их и выкинул в мусорное ведро. Они с Аматом никогда об этом не говорят.

Только в середине тренировки, когда игра прервалась, Кевин подгадал момент, чтобы подкатить поближе к Амату и поговорить наедине. Амат стоял, повиснув на клюшке, и разглядывал свои коньки.

– То, что ты видел… Ты не думай… – начал Кевин.

В его голосе нет угрозы. Он не нападает, не приказывает.

– Ты же знаешь этих девчонок, – почти прошептал он.

Знать бы, что на это ответить. Не побояться. Но губы не разжимались. Кевин мягко хлопнул его по спине: