Медвежий угол

Ане хотелось заорать во всю глотку. Распахнуть дверь соседского дома, сорвать зеленый флажок и гаркнуть: «Почему бы вам не выбрать КЕВИНА в козлы отпущения, а?» Ей хотелось кричать так громко, чтобы и другие соседи здесь, на Холме, ее тоже услышали. Кричать, что она обожает хоккей. ОБОЖАЕТ! Но она девчонка, а что будет, если она расскажет об этом какому-нибудь парню? Он ей на это скажет: «Вот как? Ты любишь хоккей, хотя ты девчонка? О’кей. Кто выиграл Кубок Стэнли в 1983 году? А? А кто был седьмым по набранным очкам в 1994-м? А? Если ты так любишь хоккей, отвечай!»

В Бьорнстаде девчонкам нельзя просто любить хоккей. Им лучше не любить его вообще. Потому что, если ты любишь игру, значит, ты лесбиянка, а если игроков – то шлюха. Ане хотелось припереть к стенке чертова соседа и объяснить ему, что раздевалка, в которой сидят и шутят свои тупые шуточки парни, в конце концов становится консервной банкой, поэтому взрослеют они медленнее, а некоторые гниют изнутри. У них нет подружек, и женских команд в их городе тоже нет, поэтому они думают, что хоккей принадлежит им одним, а тренеры учат их не «отвлекаться» на девчонок. Поэтому они думают, что девчонки существуют только для того, чтобы их трахать. Она бы рассказала ему, как все мужики в этом городе восхваляют их, когда они «борются» и «не сдаются», но ни одна живая душа не научила их, что, когда девушка говорит «нет», это значит «НЕТ»! И проблема с этим проклятым городом не в том, что парень изнасиловал девушку, а в том, что все делают вид, будто он этого не делал. И теперь все остальные парни будут считать, что то, что он сделал, – нормально. Потому что всем наплевать! Ане хотелось залезть на крышу и закричать: «Вам насрать на Маю! И, если уж на то пошло, то и на Кевина тоже! Потому что они для вас не люди, а предметы заявленной ценности. Просто Кевин котируется выше, чем Мая!»

Ей бы многого хотелось. Но улица была пуста, и Ана молчала и ненавидела себя за это.



– Что это на полу? – повторил брат.

– Вода, – ответила Жанетт.

Она знала, что мало кто из учеников способен проникнуть в здание, – неважно, сработает при этом сигнализация или нет. Она не знала, входило ли в намерения этого ученика управиться прежде, чем приедет охранная фирма, или ему было все равно.

На первом уроке в то утро Жанетт заменяла учителя в девятом классе. Она заметила, что у Закариаса руки в краске. От него резко пахло моющим средством. На шкафчике в коридоре больше не было написано «шлюха», потому что парень всю ночь оттирал дверцу. Он знал, что чувствует тот, кому другие делают больно только потому, что могут сделать больно. Знал, как сильные в этом городе поступают со слабыми.

Жанетт ему ничего не сказала. Она понимала, что это его тихий бунт. Никому не рассказав о том, кто проник в школу сегодня ночью, она сделала это и своим тихим бунтом.



Когда они вошли в дом, отец все еще держал дрожащую руку у Аны на плече, но Ана выскользнула. Он смотрел, как она относит ружья в подвал. Видел ее ненависть. Он запомнил, что подумал тогда: «Из всех мужчин, на чьем месте я бы не хотел оказаться, меньше всего я хочу оказаться на месте того, кто сделал больно лучшей подруге этой девочки».





42




Когда детей учат охотиться, им объясняют, что звери в лесу бывают двух типов: хищники и те, кто от них убегает. У хищников глаза посажены близко и направлены вперед, потому что им нужно только следить за добычей. У тех, кто вынужден убегать, глаза расставлены широко, по бокам головы, потому что их единственный шанс на выживание – это заметить крадущегося сзади хищника.

Когда Ана и Мая были маленькие, они часами простаивали у зеркала с линейкой, пытаясь вычислить, что они за звери.



Фрак сидел в кабинете: магазин еще не открылся, но в помещении было полно народу. Эти люди пришли сюда, поскольку не хотели, чтобы их видели вместе на стадионе. Они нервничали и боязливо озирались. Говорили, будто повсюду шастают журналисты. Несколько раз прозвучало слово «ответственность», они объясняли Фраку, что «надо быть осторожнее, иначе все выйдет из-под контроля». Эти люди – спонсоры, члены правления, но сегодня они – прежде всего обеспокоенные друзья, отцы и граждане. Все думают только о благе города. О благе клуба. Все чают торжества справедливости. Чей-то встревоженный голос начал: «Да любому понятно… зачем это Кевину? Конечно, она сама захотела, а потом передумала. Как жаль, что мы не смогли решить дело между собой…» Другой подхватил: «Но мы должны подумать и о другой семье тоже, да, да, конечно, девочка испугалась. Они ведь совсем еще дети. Но правда превыше всего. Пока все не вышло из-под контроля». Когда встреча окончилась, отец Кевина и Фрак встали и отправились в город. Стучаться в каждую дверь.



Мая проснулась рано. Стояла в гараже одна, играя на гитаре. Она никогда не сможет объяснить, что с ней произошло. Как такое возможно, что недавно она, уничтоженная, лежала на полу ванной в объятиях мамы, плакала и кричала, а теперь вот… все изменилось. Но что-то случилось этой ночью. Камень, влетевший в окно, осколки на полу, надпись «шлюха» красными буквами. В конце концов в человеке что-то меняется. Мая до сих пор так боялась темноты, что чувствовала, будто кто-то тянет ее за одежду, стоит войти в темную комнату. Но этим утром она поняла: есть только один способ побороть страх – найти внутри себя темноту еще большую. В этом городе ей никогда не добиться справедливости, а значит, есть только один выход: умрет либо Кевин, либо она.



Когда они пришли, Рамона пила свой завтрак. Отец Кевина, этот Эрдаль, вошел так, как он входит куда угодно – точно к себе домой. Фрак, спотыкаясь, прошаркал следом – как будто ботинки были ему велики.

– Закрыто, – сообщила Рамона.

Фрак расплылся в улыбке – точь-в-точь его папаня, подумала Рамона. Такой же здоровенный, толстый и такой же придурок.

– Мы просто хотели поговорить, – объяснил он.

– Неформально, – добавил Эрдаль.

Глаза у него сидели близко-близко.



Кабинет Миры загроможден коробками, завален бумагами. Коллега поставила ей на стол чашку кофе.

– Мы сделаем все возможное, Мира. Мы все сделаем всё, что от нас зависит. Но учти: большинство таких дел, где нет доказательств, слово против слова… ты знаешь, чем они кончаются.

Глаза у Миры были красные, воспаленные, одежда мятая, такой ее никогда еще не видели.

– Почему я не стала настоящим адвокатом? Вот чем надо было заниматься. Надо было… Всю жизнь убила на предпринимательское право и прочее говно, а надо было…

Коллега села напротив.

– Хочешь услышать правду?

– Да.

– Ты можешь нанять лучшего в мире специалиста по сексуальным преступлениям. Но не факт, что это поможет. Слово истца против слова ответчика, заявление поступило через неделю после происшествия, никаких улик, никаких свидетелей. Полиция, скорее всего, скоро закроет предварительное следствие.


Мира в ярости вскочила со стула, готовая швырнуть чашку об стену, но в последнюю секунду сдержалась.

– Я не позволю им выиграть! Если я не выиграю в суде, значит, выиграю каким-нибудь еще способом!

– Что ты имеешь в виду? – встревожилась коллега.

– Я доберусь до фирмы его папаши, до фирм их друзей, я раскопаю все дерьмо, которое они когда-либо прятали, каждый бухгалтерский отчет и каждую декларацию, я сделаю так, что им не поздоровится. Я вытащу на свет все, вплоть до сраной шариковой ручки, которую они забыли задекларировать десять лет назад!

Коллега молчала. Мирин голос заполнил офис:

– Я буду преследовать всех и всё, что они любят, я защищу своих детей, слышишь? Я ЗАЩИЩУ СВОИХ ДЕТЕЙ!

Коллега встала. Констатировала с сожалением в голосе:

– Так начинаются войны. Одна сторона защищается, другая защищается еще отчаяннее, потом мы перестаем отличать собственные страхи от их угроз. А потом стреляем друг в друга.

Тут-то чашка и полетела в стену.

– ЭТО МОЙ РЕБЕНОК, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Коллега закрыла глаза. Широко посаженные.

– Наверно, именно поэтому ты должна понимать разницу между местью и правосудием.



Ана открыла дверь. Отец уехал с собаками к ветеринару, дом был пуст. На пороге стояла Мая, крепко обхватив себя руками. Ни одна из девочек не знала, плакать им или смеяться, кричать или шутить, – что даст им больше шансов выжить.

– Я соскучилась по твоей глупой морде, – наконец шепнула Мая.

Ана улыбнулась:

– А я – по твоей дебильной музыке.

У Маи задрожала губа.

– Ты тут ни при чем. Я просто пытаюсь защитить тебя от всего этого.

Ана положила руки Мае на плечи.

– Ты моя сестра. Как я могу быть ни при чем?

Мая вглядывалась в нее до рези в глазах.

– Я просто пытаюсь тебя защитить.

– Ты меня всю жизнь пытаешься защищать. И знаешь, что я тебе скажу? У тебя это ни фига не получается! Я же больная на всю голову, какой толк от твоей защиты!

И они засмеялись, обе.

– Ну и придурочная же ты, – всхлипнула Мая.

– Зато никто не любит тебя, как я, тупица. Никто!

– Я знаю.

Глаза Маи блеснули.

– Мы не можем пойти в лес, пострелять? Я…

Она врет, она еще никогда не врала Ане.

– …Мне надо как-то отвлечься. Мне надо… это так расслабляет, когда стреляешь. Я подумала, вдруг это поможет мне избавиться от… агрессии.

Ана смотрела на нее долгим взглядом. Может, поняла, что внезапный интерес Маи к оружию на самом деле связан с другим, а может, и нет. Но она настоящий друг, поэтому, ни о чем не спрашивая, просто принесла два ружья.



Рамона уперла руки в барную стойку. Оглядела посетителей.

– Тут коммерческое предприятие.

– Что? – не понял Фрак.

Но Эрдаль спокойно сел и терпеливо улыбнулся.