Медвежий угол

Она улыбнулась:

– Я знаю даже, что ты нарочно спутывал бахрому на моих коврах.

– Простите.

Она разглядывала свои ладони. Глубоко дышала.

– Когда вы были маленькие, твоя мама стирала вашу хоккейную форму, кормила вас, а когда в школе вас обижали старшие мальчики…

– С ними разбирались мои сестры.

– У тебя хорошие сестры.

– Три чокнутые девицы.

– Это счастье, Беньямин.

Он сморгнул, изо всех сил вдавив сломанную ногу в землю, чтобы эта боль заглушила ту, другую.

Женщина кусала губы.

– Мне как матери трудно принять некоторые вещи, Беньямин. Я видела, что тебя не было у здания полиции, когда мы выходили. Ты не пришел к нам домой. Тебя не было сегодня на собрании. Я…

Она прикоснулась к уголкам глаз большим и указательным пальцами, сглотнула, прошептала:

– С самого детства, всякий раз, когда вы с Кевином устраивали какие-то безобразия, учителя и другие родители говорили, что это ты во всем виноват, потому что ты растешь без отца и тебе не с кого брать пример. А я никогда не знала, что на это ответить. Потому что в жизни не слышала ничего глупее.

Беньямин удивленно посмотрел на нее, она открыла глаза, протянула руку и нежно дотронулась до его щеки.

– Эта команда… ваша потрясающая команда… я знаю, как вы любите друг друга. Какие вы преданные. Иногда я не знаю, хорошо это или плохо. Помню, когда вам было девять, вы сделали рогатки и Кевин разбил соседское окно. Помнишь? Ты тогда взял вину на себя. Потому что, когда все остальные мальчишки убежали, ты не убежал, понимая, что кому-то придется за это ответить, и знал, что Кевину, если он признается, влетит больше, чем тебе.

Беньи вытер глаза. Она все еще держала ладонь на его щеке. Гладила его и улыбалась.

– Ты не ангел, Беньямин, я знаю. Но это не потому, что ты растешь без отца. Тебе есть с кого брать пример. Все самое лучшее в тебе воспитали женщины, с которыми ты вырос.

Она придвинулась ближе, мальчик дрожал всем телом, она нежно обняла его.

– Мой сын никогда бы не смог солгать тебе, Беньямин, ведь так? Кевин может соврать кому угодно. Отцу. Мне. Но тебе… никогда.

Они сидели на скамейке, она обнимала его – единственное короткое мгновение в их жизни. Потом мама Кевина встала и ушла.



Беньи пытался закурить. Но пальцы так дрожали, что он не мог удержать зажигалку. Слезы потушили вспыхнувший огонек.



Отец все еще сидел на кухне. Бутылка виски была открыта, но он к ней так и не притронулся. Банк-банк-банк-банк-банк. Мать вернулась домой, поглядела на мужа, ненадолго задержалась в прихожей, глядя на фото на стене. Семейная фотография в рамке. Снимок покосился, стекло разбито. Рука отца в крови. Мать ничего не сказала, просто смела осколки и выкинула в ведро. Потом вышла в сад. Банк-банк-банк-банк-банк. Когда Кевин шел к воротам, чтобы собрать шайбы, она взяла его за руку. Не жестко, без гнева, просто остановила. Посмотрела на него, он опустил взгляд, она взяла его за подбородок. Так, чтобы сын не мог отвести глаза. Пока она не узнает.

Эта семья не проигрывает. Но они будут знать.



Семья Андерсон сидела на кухне. Все впятером, включая Ану. Играли в детские карты. Никто не выигрывал, потому что все поддавались. В дверь снова позвонили. Открыл Петер. Молча застыл, глядя на того, кто пришел. Вслед за ним в прихожую вышла Мира, но остановилась, увидев, кто это. Последней появилась Мая.



Прошло слишком много времени, и полиция уже не может рассматривать это как достоверные улики. Ей следовало сделать фото, не принимать душ, подать заявление сразу. Теперь уже слишком поздно, вот что они сказали. Но синяки по-прежнему виднелись на шее и запястьях девочки. Их мог увидеть любой. Следы сильных пальцев, сдавивших ей руки. Удерживавших ее. Не дававших ей кричать.



Перед домом стояла мама Кевина. Разбитое существо, тонущее в собственной одежде. Колени дрожали от напряжения, но в конце концов не выдержали и подогнулись. Она опустилась у ног девочки, протянула руку, словно желая прикоснуться к ней, но пальцы слишком тряслись и не дотянулись. Мая долго смотрела на нее, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Опустила глаза, перестала дышать, ее кожа потеряла чувствительность, слезные каналы онемели настолько, что тело казалось чужим. Она протянула руку, еле дыша, осторожно, точно отмычкой пыталась вскрыть замок, и погладила рыдающую у ее ног женщину по волосам.

– Прости… – прошептала мама Кевина.

– Вы не виноваты, – ответила Мая.

Одна из них упала. Другая начала подниматься.





45





Банк-банк-банк.



Одно из самых сложных понятий в командных видах спорта – это преданность. Преданность принято считать положительной чертой характера, так как, по мнению многих, все лучшее, что люди делают друг для друга, они делают из преданности. Проблема лишь в том, что слишком уж много плохих поступков мы совершаем по той же причине.



Банк-банк-банк.



Амат стоял у окна в комнате Закариаса и видел, как первый из них появляется между домами. На голове капюшон, лицо закрыто шарфом. Закариас был в уборной. Амат мог бы попросить его пойти с ним. Или пересидеть здесь ночь. Но он знал, что человек в капюшоне и маске ищет именно его, знал, что за ним идут другие. Они готовы горой стоять друг за друга, они команда, и их ненависть сейчас никак не связана с тем, что, по их мнению, сделал или не сделал Кевин. Сейчас они ненавидели Амата за то, что он пошел против команды. Они – армия, и им нужен враг.

Поэтому Амат выскользнул в прихожую и надел куртку. Он не хотел, чтобы Закариаса избили из-за него, и не мог допустить, чтобы кто-то, разыскивая его, врывался в квартиру матери.

Когда Закариас вернулся в комнату, его лучший друг уже ушел. Из преданности.



Банк. Банк.



Анн-Катрин стояла у окна своего дома рядом с автосервисом, когда они появились из-за деревьев. Первый – Лит, за ним восемь или девять человек. Некоторые из команды юниоров, она их узнала, некоторые, покрупнее, – их старшие братья. Все в худи с капюшонами и темных шарфах. Это не команда, не банда, это свора, готовая расправиться с врагом.

Бубу вышел им навстречу. Анн-Катрин смотрела, как ее сын стоит перед Литом, склонив голову, а Лит кладет руку ему на плечо, разъясняет стратегию, отдает приказы. Всю жизнь Бубу мечтал об одном – быть частью чего-то большего. Мать видела, ее мальчик что-то пытается объяснить Литу, но тот уже вышел из себя. Он кричит, толкает Бубу, приставляет указательный палец к его лбу, и даже из окна можно было прочесть слово «предатель» на его губах. Молодые люди натянули капюшоны, закрыли лица шарфами и скрылись между деревьями. Сын Анн-Катрин стоял один на снегу, а потом принял решение.

Хряк возился с мотором, когда сын зашел в гараж. Отец чуть распрямился, и они искоса глянули друг на друга. Отец молча склонился над мотором. Бубу взял худи и шарф.



Банк.



Филип ужинал с родителями. Они почти не разговаривали. Филип – лучший защитник команды, однажды он добьется больших высот. В детстве, когда он безнадежно отставал от ровесников по всем физическим параметрам, все думали, что он перестанет играть, однако чего он никогда не переставал делать, так это бороться. Самый слабый в команде, он выучился считывать игру и всегда появляться в нужном месте в нужное время. Сейчас он стал одним из сильнейших. И одним из преданнейших. Среди парней в капюшонах и шарфах он был бы мощной силой.

Ресторан в Хеде был так себе, но мама настояла, чтобы сегодня они поехали именно сюда – сразу после собрания, все вместе. Они сидели до самого закрытия. Поэтому, когда мальчики, которым Филип ни за что бы не отказал, звонили им в дверь, Филип, точь-в-точь как в игре, оказался в нужном месте в нужное время. Не дома.



Банк.



Амат стоял под фонарем, дрожа на ветру, но не двигался с места. Он хотел, чтобы его заметили издалека, чтобы никто другой не успел вмешаться и не пострадал. Он никогда не смог бы объяснить, почему решился на это, – возможно, потому, что, когда слишком долго боишься, в конце концов надоедает.

Он не знал, сколько их, но в их облике так безошибочно угадывалась жестокость, что он понял: он и замахнуться не успеет, прежде чем они всем скопом накинутся на него. Сердце колотилось в самом горле. Он не знал, что они хотят – просто припугнуть его, устроить показательную расправу или же избить так, чтобы он никогда уже не вернулся в хоккей. Один из них что-то сжал в руке, наверно бейсбольную биту. Они прошли под последним, ближайшим к нему фонарем, в руке другого блеснул обрезок железной трубы. От первого удара Амат прикрылся плечом, но его сразу настиг второй, боль от затылка молнией пронзила позвоночник, и тут же последовал третий, железной трубой по бедру. Он продирался, прогрызался, протискивался сквозь лавину тел, но это была не драка, а расправа. Он рухнул на снег весь в крови.



Банк.



Бубу мало что умел делать как следует, но драться – умел. Это качество обычно высоко ценится, если ты молод и вращаешься в соответствующей компании. Он был не просто силен и толстокож, но в придачу еще и наделен поразительной для такого тугодума и тормоза реакцией. Правда, выносливостью он не отличался, – для длинных дистанций он был слишком тяжел и с трудом поспевал за остальными парнями в масках. Он знал, времени у него будет совсем мало, чтобы показать свое истинное «я». Свою преданность, смелость, самоотверженность.

Завидев Амата, они сбавили шаг. Пятнадцатилетний подросток стоял один, ждал.

– А он не слабак, не сбежал, – пробормотал Лит. Первый удар Амат встретил плечом, а дальше уже не успел ничего разглядеть. У Бубу оставалось всего несколько секунд, чтобы пробраться вперед и со всей силы вмазать Литу по лицу: маска слетела, здоровенное тело впечаталось в стену. Другого парня, с которым они вместе играли в хоккей с тех пор, когда еще на коньках толком не стояли, Бубу двинул локтем по носу, так что оттуда забил кровавый фонтан.

У Бубу оставались только эти несколько секунд, прежде чем его команда успеет сообразить, что он не тот, за кого себя выдает. Что он – предатель. Амат лежал на земле, Бубу дрался как зверь, лупил во все стороны головой, коленями, кулаки взлетали в воздух, как кувалды. Он наступил на колено противника, слыша, как хрустнул сустав, почувствовал, как лицевые кости трещат под ударом его кулака. Но нападающих слишком много, они слишком тяжелые, и в конце концов Бубу упал. Лит уселся верхом у него на груди, нанося удар за ударом, и заорал в темноту: «Ах ты сука! Сука! Сраный предатель!»



Банк.



Между домами, в двадцати метрах от них остановилась машина. Тот, кто сидел за рулем, явно не хотел вмешиваться, но все же включил дальний свет, на несколько секунд осветив всю сцену. Кто-то крикнул Литу в ухо: «Уходим! Уходим!» И они ушли. Некоторые ругались, некоторые хромали, но топот ботинок удалялся в ночь и наконец затих.