Механика хаоса

Мартина и Сами переместились в библиотеку, ради такого случая переоборудованную в зал приемов. Мартина с несколько преувеличенным усердием налегала на шампанское Moët и охотно дала увлечь себя какому-то капитану, который предложил ей показать деревянную обшивку стен и потолочную роспись.

Час спустя они покинули Военную школу с такой же легкостью, с какой в нее проникли. Мартина нашла всех этих военных, с которыми познакомилась сегодня вечером, «очень-очень симпатичными». Он подвез ее до дома, и она предложила ему зайти к ней поужинать:

– Сейчас всего десять часов. Ты откроешь бутылочку. У меня в холодильнике есть тарама и чеддер. Я приготовлю сэндвичи…

Сами имел не слишком большой опыт общения с женщинами. В его жизни были даже периоды, довольно продолжительные, когда он с ними вовсе не общался. Что было тому причиной – равнодушие или страх? В некотором смысле – страх, но по большей части – равнодушие. Его волновали только те девушки, которые старательно прятали от мира свою красоту. Девственницы. Он ждал часа, когда ему повстречается невинная девушка, к которой его потянет и которая сумеет его полюбить. Но, несмотря на эти нравственные барьеры, он начинал ценить свои поздние свидания с Мартиной (нынешнее должно было стать третьим по счету). Он не стремился к ним, но и не отказывался, если она предлагала. Скрытность его характера имела свои плюсы.

Мартина съела сэндвич, выпила пару глотков шампанского и ушла в спальню. По телевизору показывали репортаж об участии французских войск в боевых действиях в Мали. Сами подлил себе вина. Он догадался, что она переодевается, и приготовился к худшему. Во время их последней встречи он понял, что она считает эти переодевания необходимой приправой к успешному сексу.

Она появилась в суперкороткой замшевой юбке и расстегнутой до пупа прозрачной блузке. Издав, неожиданно для него, принятый у арабских женщин возглас приветствия: «Ю-ю!» – она покрутилась перед ним, демонстрируя свои прелести, и уселась рядом с Сами на диван перед телевизором. На экране появилось изображение генерала, который что-то говорил о применении беспилотников.

– Это тот самый, который сегодня с тобой разговаривал! – воскликнула она.

Сами не без огорчения сознался себе, что эта сорокалетняя женщина («Это она говорит, что ей сорок, но на самом деле наверняка больше. Сколько ей? Пятьдесят? Пятьдесят пять?») его возбуждает. Она раздвинула ноги, взяла его руку и поднесла к своей промежности. Быстро достигнув оргазма, она встала перед ним на колени и принялась облизывать его мошонку. Вдруг она остановилась и рассмеялась странным смехом:

– Я смеюсь потому, что сегодня ты полностью заменил Монмуссо – сначала на приеме, а потом в моей постели. Если хочешь знать, твой арабский член нравится мне больше, чем его…

Никогда и ни от кого он не слышал ничего ужасней.

Он остался у нее ночевать. В первый раз. Время от времени спальню озаряли мигающие сполохи светящейся рекламы. Мартина выпытывала у него подробности его сексуального опыта. «С какой стати я ей отвечаю?»

– Мой сексуальный опыт? Он у меня не слишком богатый. Была одна девчонка, которая училась в лицее. Потом итальянка, мать семейства, с которой мы познакомились через интернет. И вот ты.

– А с девчонкой из лицея ты как познакомился? Я плохо себе представляю, что ты ошивался возле школьного здания… Расскажи, умоляю. И поподробнее.

Стыдливость Сами воздвигла между ними непроходимую стену.

Он промолчал. Он думал о своей жизни, о своем одиночестве в этой спальне, освещаемой пульсирующим зеленым аптечным крестом. Она от него не отставала. Для этой дуры весь мир был садом наслаждений – протяни руку, сорви очередной плод и наслаждайся.

Он отвернулся, чтобы не видеть ее, и отодвинулся, чтобы ее не касаться. Он пытался себя образумить и вернуть себе ощущение безмятежности. Для этого ему требовалось время. Но она снова прижалась к нему всем телом и прошептала: «Расскажи мне…» Внезапно его осенило: «Ты хочешь знать все? Ну хорошо, ты все узнаешь».



– Однажды в дождливый вечер ко мне в дверь позвонила старшеклассница. Коротким звонком. Прежде чем открыть ей, я посмотрел на часы. «Это я». Она не просто явилась минута в минуту; она полностью соответствовала своему фото в объявлении. Высокая и стройная, в черном плаще, со свежим лицом, она производила впечатление скромной и порядочной девушки. Она улыбнулась мне печальной улыбкой. Я договорился с ней, что она будет приходить ко мне три раза в неделю делать уборку.

Чаще всего к моему возвращению с работы она уже уходила. Если не считать вполне лаконичных указаний, которые я ей давал, мы практически не разговаривали – до того дня, когда я пришел домой раньше обычного и услышал, как она громким голосом, перекрывающим шум пылесоса, декламировала стихи. Заметив меня, она вздрогнула и, по-моему, даже покраснела. Я и сам смутился. Она быстро сняла наушники и извинилась. Мы обменялись парой-тройкой сбивчивых фраз, и вскоре она ушла.

Через две недели, возвращаясь, я увидел у себя в окнах свет, но не удивился, потому что мне часто случалось, уходя, забывать его выключить. Я бросил экземпляр «Монда», снял пальто, шагнул в комнату и только тут увидел ее. Она стояла, наклонившись над экраном домашнего кинотеатра с лоскутом замши в руках. Вообще-то она должна была уйти больше часа назад. Больше всего меня поразил ее наряд – черное боди. Господь милосердный, я чуть дар речи не потерял! Она как ни в чем не бывало отложила в сторону тряпку и флакон с чистящей жидкостью.

– Я знаю, что вы мне скажете.

– Что вы делаете? Вы с ума сошли?

– Я хотела преподнести вам сюрприз.

– И часто вы выкидываете такие фокусы?

– Со всеми своими клиентами.

– Но я ни о чем вас не просил.

– Вы один такой. И потом, у вас всегда чистота. Я включаю пылесос только ради того, чтобы доставить вам удовольствие.

Я так и стоял, держась за ручку двери гостиной. Я не хотел на нее смотреть, но глаза отказывались мне повиноваться. Она направилась в ванную и вернулась, закутавшись в мой халат, в котором выглядела еще более хрупкой.

– В холодильнике есть лососина, – сказала она. – И салат! – Она расхохоталась. – У вас есть водка?

Я почувствовал, что теряю контроль над ситуацией. Она достала салат из овощного контейнера холодильника. Когда она, прищуриваясь, смотрела на меня, в глубине ее глазных впадин появлялись, расширяясь, два голубых кинжальных лезвия. Ее спина отражалась в медном блюде, висевшем на стене. У нее были почти белые плечи, чуть выпиравшие косточки позвоночного столба и круглая задница. В тот момент я еще думал, что сейчас выставлю ее за дверь.

Она повела меня в спальню. Легла на спину, чтобы расстегнуть боди, стянутый в районе лобка. Потом поднялась и стала меня раздевать. Мой член не реагировал, оставаясь единственной частью тела, все еще не отказавшейся от сопротивления. Убедившись, что она победила, она сунула мою руку себе в промежность. Она сразу замурлыкала под моими пальцами, а через некоторое время выгнулась дугой, опираясь на голову и кончики ног, и придавленным голосом крикнула: «Сами, давай, давай, скорее!»

С тех пор как я переехал, я постоянно кого-то ждал.

Работа, банковский счет, профессиональный рост – все эти плоды моих трудов обрели горький вкус, потому что я не знал, с кем их разделить. «Ничто никогда не происходит, как задумывалось». Я сказал это вслух, но очень тихо, уверенный, что она не услышит. Но она ответила – так же тихо, почти не разжимая губ: «Вот и хорошо. Иначе была бы не жизнь, а скука».

Ее перламутровая кожа светилась особенным светом, а в голосе слышались вибрации, исходившие откуда-то из глубин ее естества. Мне не удавалось вообразить ее в обществе родителей и других родственников, и я предпочел убедить себя, что она родилась только что, прямо в моих объятиях, – со своей маленькой грудью, высокими каблуками, короткими черными волосами и глазами в окружении длинных ресниц. Она приподнялась, уселась верхом мне на бедра и со смехом сказала: «А ты знаешь, что ты ни разу на меня не посмотрел? Ни разу! Я уж решила, что ты гомик!»

Чтобы не молчать, я спросил ее про родителей. Идиотский вопрос, потому что ее прошлое совершенно меня не интересовало. Она объяснила, что родилась в семье аптекарей из Морлекса. «Буржуа, которые маются от скуки и думают только о деньгах. Никаких своих идей, одни предрассудки и пресмыкательство перед теми, у кого в банке круглый счет. Я сбежала от них, еще когда училась в предпоследнем классе. Несколько месяцев жила в сквоте в Ренне. Симпатичный городок. Бретонцы вообще очень общительные. Там я познакомилась с человеком, который всему меня научил. Он был старше моего отца, лет пятидесяти с хвостиком, настоящий анархист. Его звали Пьер. Он вытащил меня из сквота и поселил у себя, в большом доме с парком. Он нигде не работал, но ни минуты не сидел без дела. Много читал, а два-три раза в неделю садился в свой старый «мерседес» и ехал на побережье. Он говорил, что он фотограф и может зарабатывать на жизнь, продавая фотографии птиц. Он дал мне почитать Ницше и русских анархистов, послушать Нико, первый альбом Velvet и Луизу Мишель. У Луизы Мишель ему больше всего нравилась ее откровенность. Он утверждал, что я на нее похожа. Он заставил меня поступить в лицей в Ренне и помог вернуться к учебе.

– Он был хорошим учителем?

– Ты имеешь в виду, трахал он меня или нет? Он показал мне кучу порнофильмов – у него была огромная коллекция. Иногда – раз или два в неделю – он зазывал меня к себе в постель, но никогда в меня не входил. Он не хотел, чтобы я принимала любовь всерьез. «Ты должна играть с мужчинами, – говорил он, – играть, и больше ничего. А секс – это игра для взрослых». Каждую неделю он давал мне деньги. Сумочка у меня была набита купюрами. Мне нравилось их трогать, мять их у себя в кармане. Однажды я сообразила, что накопила столько, что смогу год прожить в Париже или где-нибудь еще. Я только что сдала выпускные экзамены и получила аттестат с отличием. Мы отпраздновали это событие с друзьями. Домой я вернулась под утро. Пьера не было. На кухне я нашла записку. Он писал, что взял «лейку» и уехал на побережье, потому что сегодня «потрясающий свет». Он часто повторял, что птицам для полета нужен не столько воздух, сколько свет. Он верил, что свет, который они ловят крыльями, преобразуется в энергию. Я собрала свои вещи, прихватила деньги и села в поезд до Парижа.

– Больше ты с ним не виделась?


– Нет, никогда. Он всегда говорил, что я должна научиться ни от кого не зависеть. Я усвоила этот урок. В Париже меня приняли на подготовительный курс Высшей нормальной школы. Денег мне хватило ровно на год. К началу следующего учебного года, когда надо было поступать, пришлось что-то придумывать. Я разместила в интернете объявление с предложением домашней уборки и получила несколько десятков ответов. Все – от мужиков, которые хотели меня трахнуть. На следующий день я отобрала те из них, которые показались мне наиболее серьезными. Когда я пришла к своему первому клиенту, то обнаружила, что у него так же чисто, как у тебя. Он оставил меня подметать пол на кухне, но скоро вернулся и стал смотреть, как я работаю. Это ужасно действовало мне на нервы. Потом он предложил мне лишние пятьдесят евро, если я соглашусь делать все то же самое, но в одном белье. Я вспомнила слова Пьера насчет того, что я должна играть с мужчинами и всегда выигрывать, и ответила: «Хорошо. Но это будет стоить сто евро за пятнадцать минут». Он был первым из длинного списка. Все мои клиенты вели себя более или менее любезно: грубиянов и психов я отсеивала сразу. Меня не покидало ощущение, что не они командуют мной, а я ими. Я поднимала ставку, я их обманывала. Но самое большое наслаждение я получала, когда садилась за парту рядом со всеми этими мальчиками из хороших семей, которые строили из себя неизвестно кого и сами в это верили. Мудаки…

– У тебя не было друзей среди студентов?

– Я очень любила одну марокканку. Ее звали Фатима. Но они ее выгнали, потому что она отказывалась снимать в классе хиджаб. Дикая история. Ты наверняка читал про нее в газетах.

– Я не слежу за новостями подобного рода.

– Почему же? Тебя это должно задевать, ты ведь тоже араб. Ты мусульманин?

– Если хочешь.

– Фатима ушла, и друзей у меня не осталось. Может, это из-за нее я положила на тебя глаз. Вообще мне, похоже, больше нравятся арабы, черные и желтые. Кто угодно, только не богатенькие белые…

На следующее утро по квартире разносился запах поджаренного хлеба. Она сидела за столом с чашкой чая, одетая, с наушниками на голове. Она сообщила мне, что уходит.

– Надо писать реферат, – сказала она, снимая наушники. – Пойду в библиотеку Святой Женевьевы. Ну, мне пора.

Я смотрел на нее.

На ее детском личике не было ни следа косметики. Узкие черные джинсы туго обтягивали ее задницу. Маленькая крепкая грудь исчезла под безразмерной серой майкой. На ногах – старые «найки». Я спросил, на какую тему реферат. Она ответила, что собирается писать о восстаниях рабов в Древнем Риме и сравнить их с двумя революциями – французской и русской.

Она в двух словах рассказала мне о своем преподавателе – бывшем участнике событий мая 1968 года; судя по всему, она испытывала к нему искреннюю привязанность. Этот человек принес свою юность на алтарь революции и посвятил жизнь познанию и ученикам, ни на йоту не утратив свободомыслия. Но чем старше он становился, тем меньше у него оставалось иллюзий относительно собственной персоны, в чем он не без горечи себе признавался. Она, не предупредив его, записала его лекции на диск и слушала его голос в наушниках, пока пылесосила чужие квартиры. Самые лучшие пассажи она декламировала вслух – так другие поют под караоке песни своих любимых исполнителей. Что до меня, то меня занимал другой вопрос: пылесосила ли она и его квартиру? Словно прочитав мои мысли, она сказала, что была бы счастлива стирать пыль с его книг, но никогда не смела ему это предложить.

– Значит, есть кое-что, на что ты не осмеливаешься?

Я тут же пожалел, что задал этот вопрос. Она чуть не опрокинула свой чай, но быстро успокоилась, положила голову мне на плечо, посмотрела на часы и сказала:

– У меня есть еще пять минут. Я люблю начинать день с музыки. А ты?

В этой области ее вкусы и пристрастия тоже разительно отличались от вкусов и пристрастий ровесников.

– Ритм-энд-блюз? Рэп? Меня от них тошнит. Я люблю Лео Ферре. Знаешь его? Нет? Так я и думала. Это анархист шестидесятых. Он расстался с женой и поселил у себя шимпанзе.

Я наблюдал из окна, как она балетной походкой удаляется к станции метро «Волонтер». Она ни разу не обернулась.

Сами смотрел на зеленые отсветы аптечной рекламы, каждые тридцать секунд озарявшие комнату. Мартина молчала. Она лежала на животе, прижавшись к Сами и чуть приподнявшись на локтях. Она дрожала, хотя термостат в спальне был настроен на 24 градуса Цельсия. Дочь постоянно твердила ей, что вредно спать в слишком жарко натопленном помещении. Ей было холодно из-за лицеистки. Из-за этой безгрудой девчонки она чувствовала себя старухой. «Она меня убила. Двадцать лет… Я ее ненавижу. Послушать только, как он о ней рассказывает. Как будто она… Уверена, что она страшная. Уродина. Но молодая уродина…» Она попросила Сами погладить ее по голой заднице: «Да, сунь туда палец…» Уже засыпая, он сказал: «Ее звали Эмма». Спал он плохо, ему снились кошмары. Проснулся очень рано и поспешил убраться прочь. Сбегая вниз по лестнице, он был счастлив, как заключенный, удравший из тюрьмы.





7




Триполи, Ливия – Ла-Марса, Тунис

Я вернулся в Триполи вместе с Левентом. Он высадил меня возле бывшего американского посольства, а сам поехал в аэропорт. На Мальту он летел на вертолете. Он оставил мне свои координаты, чтобы я мог связаться с ним в любой момент и проинформировать об успешном исполнении моей «миссии». Мы решили, что я наведаюсь на место раскопок раз десять, по своему усмотрению. Я предложил совершать такие визиты каждые две недели. Левент хотел, чтобы я отчитывался перед ним, не ставя в известность команданте Мусу. В тот день он ни на миг не усомнился, что я помогу ему наладить этот маленький бизнес. Судя по теплому приему, оказанному мне Мусой, он думал так же. В качестве аванса он протянул мне конверт, набитый долларами. Я отказался от этих денег под тем предлогом, что пока в них не нуждался, но главное – что боялся везти такую крупную сумму в Тунис, где меня могли ограбить. Муса расхохотался – он на дух не выносил тунисцев.

Путь до границы показался мне очень долгим. Мы ехали в темноте. Ветер гонял по дороге столбы пыли, шофер вел машину слишком быстро, а двое сопровождавших меня боевиков курили не переставая. Я сидел, погруженный в свои мысли, и ни разу не открыл рта. Накануне отъезда я получил по электронной почте от коллег несколько писем, в которых они рассказывали о бесчинствах Исламского государства над памятниками древней культуры Ирака и Сирии. Непосредственная угроза нависла над Пальмирой. На востоке, в Латакии, как и в тунисской Дугге, тоже имелась арка Септимия Севера. Неужели они ее взорвут? Именно в Сирии Север, провозглашенный императором, усилил свою власть, избавившись от своего соперника Гая Песценния Нигера, который был казнен в окрестностях Пальмиры. Сам он умер вдали отсюда, в Йорке (еще одном городе, основанном римлянами) в 211 году, на поле битвы, до того успев укрепить вал Адриана. Императоры Древнего Рима владели такими огромными территориями, что передвигаться по ним могли лишь в носилках, убаюканные монотонным покачиванием, или в двухколесной повозке carpentum – своего рода античном «президентском борте». Все их царствование проходило под знаком одиночества. Пока они, лежа в люльке, добирались из своего восточного дворца до тонущего в тумане Йоркшира (бывшей Нижней Британии), их мысли не могли не рассредоточиться, что свидетельствовало об утрате контроля над людьми и событиями и оборачивалось нерешительностью. Возможно, по этой самой причине император Север, как писал Шатобриан, «вначале полюбил христиан, но затем поменял свое мнение и подверг их массовым гонениям». Впрочем, история этих гонений довольно темна, и историки воздерживаются от каких-либо утверждений по этому поводу. Кроме всего прочего, я волновался из-за Рим, от которой не было никаких вестей.

В четыре часа утра я припарковался возле своего дома. В гостиной горел свет. Что она делает? Она одна или?.. Она не слышала, как я подъехал; оказалось, она смотрит по телевизору повтор документального фильма про Эми Уайнхаус. Она ничуть не удивилась моему приезду, несмотря на столь ранний час, и только спросила, хочу ли я есть:

– У меня есть немного салата, а в холодильнике лежат оладьи. Могу приготовить тебе яичницу.

Идти спать она не собиралась и, пока я приканчивал начатую бутылку красного вина, пересказала мне историю жизни британской певицы. Рим спросила, можно ли ей выпить стаканчик, и начала напевать «Love Is A Losing Game» – песню, которую я раньше не слышал. Я не осмелился задать ей вопрос о том, как у нее дела в школе, поскольку не был уверен, что она туда ходила. Когда в окна гостиной начал просачиваться утренний свет, она предложила мне прогуляться до берега моря. Она буквально приклеилась ко мне, положила руку мне на бедро, и в таком виде мы и пошли. Внизу нам встретились рыбаки на мопеде с висящими на плечах сетями. На пляже, рядом с термами, дул ветер, разгоняя золотистую дымку над еще темной массой моря. Низко стоящее солнце едва касалось прибрежного хребта. На горизонте показался пароход, который двигался в сторону порта Хальк-эль-Уэда. «Неужели в Тунис еще приезжают туристы?» Я даже не сразу сообразил, что произнес эти слова вслух.





8




Курси-ла-Шапель, Эн, Франция

Прочитав эсэмэску Мари-Элен («твой отец умер сегодня утром, сочувствую всем сердцем»), Брюно отменил намеченную поездку на Мальту и отправился на «виллу». У старика нашлись для него нужные слова, и он поинтересовался, когда состоятся похороны.

– Пока не знаю. Надо переговорить с братьями.