Между Европой и Азией. История Российского государства

Международные отношения




Из-за общего ослабления экономической и военной мощи Россия стала больше зависеть от геополитической ситуации. Москве постоянно приходилось искать союзников, добиваться денежных ссуд, развивать внешнеторговые связи, заимствовать иностранные технологии. Дипломатия становится одной из важных забот государства.

Главным направлением, конечно, было польское. Грозного соседа в Москве ненавидели, понемногу готовясь к реваншу, но боялись. В 1621 году приезжал Фома Кантакузин (тот самый, которого потом убьют донские казаки) с грамотой от султана. Михаила, а вернее Филарета, звали участвовать в войне с Варшавой. Государь-патриарх ответил, что первым на поляков не нападет – в ту пору нападать было и не с чем. Когда же Филарет решил, что момент для войны настал, мы видели, какой дорогой ценой это обошлось России. После мира 1634 года о реванше больше не помышляли и старались жить с Владиславом в мире.

Отношения с другими державами были подчинены всё той же доминанте – поддержанию баланса в польско-русском споре, а если получалось насолить Речи Посполитой чужими руками, так тем лучше.

Самым сильным игроком на поле восточноевропейской политики была Турция, однако в царствование Михаила Османское государство на этом театре вело себя пассивно.

Великая мусульманская империя переживала не лучшие времена. Ее продвижение на запад остановилось, на востоке шла затяжная борьба с персидским шахом Аббасом I, а после смерти воинственного султана Ахмеда I (1617) начался долгий кризис власти. Следующий монарх Мустафа I был психически ненормален – его свергли, вернули, снова свергли, посадив на трон малолетнего Мурада IV. Только в 1630-е годы, когда Мурад достиг зрелости, Турция вновь стала вести активные завоевательные войны – но не в Европе, а в Азии. При этом государе-воине турки одержали ряд побед над персами, захватили Армению и Багдад, но в 1640 году молодой султан умер, а его преемник Ибрагим I был правителем слабым и непопулярным. В конце концов его низложили и умертвили собственные подданные (в 1648 году).



От Москвы османам нужно было только одно: чтоб держала в узде казаков, грабивших турецкие владения. Русские, в свою очередь, жаловались на крымцев, вассалов Константинополя. Взаимные претензии занимали основную часть дипломатической переписки, в остальном состоявшей из пустопорожних уверений в братской любви. Царь не мог полностью контролировать казаков, точно так же и крымские ханы далеко не всегда слушались султана.



Что касается Крыма, там тоже происходили серьезные внутренние перемены.

Можно было бы ожидать, что Смута вызовет у неспокойного южного соседа искушение вторгнуться в русские пределы и даже захватить Москву, как несколько десятилетий назад попытался сделать Девлет-Гирей. Но, как мы видели, больших войн с Крымом в это время не происходило.

Полуостровная монархия уже не была примитивным хищническим сообществом, живущим только добычей. Крым начинал превращаться в настоящее государство с собственной экономикой и самобытной культурой. Аристократия приобретала новые утонченные привычки, среди ханов стали появляться ценители искусства и поэты. Ханство всё еще пополняло свою казну грабежом русских и польско-украинских земель, но по сравнению с предыдущим столетием это происходило в гораздо меньших масштабах. По мере становления нации усиливалось стремление к независимости от Константинополя. Крым уже не был послушным орудием турецкой политики. Еще одним важным фактором, влиявшим на сравнительную пассивность крымцев этого опасного для России периода, была острая борьба между кланами крымской знати. Постоянно возникали заговоры и междоусобицы, происходили перевороты.

После смерти сильного Газы II Гирея (1607) началась чехарда: на протяжении следующих сорока лет, с худших времен Смуты и до конца правления Михаила, власть на полуострове менялась восемь раз (в 1608, 1610, 1623, 1628, 1635, 1637, 1641 и 1644 гг.). В этих условиях ладить с Крымом было нетрудно. Москва откупалась небольшой мздой и подарками, и татарские беки предпочитали кормиться за счет польской Украины, что поощрялось и турками, которые враждовали не с Россией, а с Речью Посполитой.



Большое значение при царе Михаиле обретают отношения с Персией.

В политическом смысле Москве было выгодно соперничество между шахом и султаном, нейтрализовавшее турецкую военную угрозу и позволявшее просить денег у персов (например, Аббас помог ссудой на последнем этапе польской войны). В 1630-е годы персы даже соглашались отдать России христианскую Грузию, надеясь тем самым вовлечь царя в конфликт с Турцией, но осторожный Михаил, как и в ситуации с Азовом, от такого подарка благоразумно отказался.

Кроме того, через русские земли проходил транзит европейско-персидской торговли, суливший немалые прибыли. Русское купечество из-за оскудения мало пользовалось этим географическим преимуществом, зато государство могло наживаться на таможенных сборах и продавать иностранным коммерсантам право на покупку и продажу товаров. Эту привилегию у Москвы постоянно выпрашивали все основные европейские страны. Российское правительство колебалось и торговалось, не зная, кому отдать предпочтение. В 1634 году решило, чтобы ни с кем не ссориться, продать льготу маленькой Голштинии за хорошие деньги – 600 000 талеров в год, но голштинцы с такой платой не справились, и их торговая компания скоро обанкротилась.

Московская дипломатия всегда очень привередничала по части этикета: царского титулования, всякого рода поклонов, тонкостей церемониала. За малейшее нарушение дотошных инструкций о соблюдении государевой «чести» дипломатов сурово наказывали – особенно при поездках в восточные страны, где тоже придавали важное значение ритуалам. В этом смысле миссия в персидский Исфахан была делом небезопасным.

В 1618 году дьяк Тюхин был вынужден выслушать от шаха Аббаса сердитые речи в адрес российской непочтительности и ничего не ответил (по персидскому придворному этикету это было бы и немыслимо). За урон государевой чести бедного посланника по возвращении били кнутом, жгли клещами и сослали в Сибирь. Несколько лет спустя на другого посла, князя Григория Тюфякина, донесли, что он на пиру у шаха не до конца осушил чашу за царское здоровье, да еще привез тайком в сундуке персидскую девку. Девку князю, может быть, и простили бы, но за недопитую чашу посадили в тюрьму с конфискацией имущества.



Если на Востоке главным союзником была Персия, то на Западе – Швеция, ибо ничто не объединяет лучше, чем общий враг.

Король Густав-Адольф (1611–1632) сначала долго воевал с Польшей, потом ввязался в большую европейскую войну. С Россией ему делить было нечего. Отношения складывались взаимовыгодные: шведы закупали хлеб и селитру, русские – оружие. Собирались вместе повоевать с поляками, но не получилось. Сначала Москва была не готова и на уговоры не поддавалась, а когда наконец решилась, Швеция уже крепко увязла в Тридцатилетней войне.



Связи с более далекими европейскими странами складывались по одному сценарию. Москва всё пыталась найти союзников для борьбы с Польшей, но континентальным державам это было ни к чему – хватало собственных конфликтов. Россия всех интересовала мало – лишь как поставщик зерна да распорядитель персидского транзита.

С Францией обменивались любезностями и, как водится, пикировались из-за важного вопроса, снимать ли послу перед царем шляпу и отцеплять ли шпагу. Безлесной Голландии кроме непременных зерна с селитрой продавали много древесины, а также лен и пеньку.

Особенные отношения с Англией сложились еще с середины прошлого века, благодаря активности лондонских купеческих компаний, первыми открывших архангельскую торговлю. Когда в 1617 году изнемогавшая в войне Москва просила финансовой помощи у всех, у кого могла, обратились и к королю Якову. Послам было велено занять двести или хотя бы сто тысяч рублей, а меньше сорока не брать, потому что зазорно. Но в результате взяли и двадцать, в те времена было не до гордости. (Через несколько лет, когда дела немного поправились, долг вернули.) Но в самом конце правления Михаила связи стали портиться. На острове началась революция, что не могло нравиться самодержавной России. О любопытном развитии русско-британских контактов в период уже не русской, а английской смуты я расскажу в разделе, посвященном эпохе царя Алексея Михайловича.





Царь принимает посла. Рис. XVII в.



На датском направлении русской дипломатии остановимся подробнее, поскольку с ним связан один из самых интересных эпизодов этого тусклого царствования.

При феноменально долгом правлении короля Христиана IV (1588–1648) Дания стала важной державой, претендующей на первенство в Балтийском регионе. Она в целом успешно воевала со Швецией, датская промышленность и торговля были на подъеме. Между Москвой и Копенгагеном традиционно существовали мир и согласие, причиной чему была взаимная нелюбовь к шведам (по крайней мере, так было вплоть до Столбовского мира 1617 года). Но и после этого русско-датские связи оставались прочными. Однажды чуть было даже не заключили военный союз, но не пришли к согласию, чье имя писать первым – Христиана или Михаила. С точки зрения датского короля, сама постановка вопроса была абсурдна: Россия тогда в мировой политике котировалась очень низко. Но и царь не мог согласиться на принижение своего звания. Так и не сговорились.

При этом Романовым очень хотелось породниться с датским домом. Первая попытка – женить сына на родственнице Христиана – была с пренебрежением отвергнута. Но двадцать лет спустя положение Москвы заметно поправилось, и новые матримониальные переговоры оказались более успешными.

В 1641 году в Москву приехал девятнадцатилетний датский принц Вальдемар-Христиан, ходатайствовавший о торговых привилегиях. Привилегий ему не дали да и не собирались давать – просто хотели присмотреться к молодому человеку.


Беспокоясь из-за слабого здоровья наследника, царь придумал найти иностранного зятя. На Руси большое значение придавали прецедентам, а тут он как раз имелся: точно так же сорок лет назад царь Борис пытался выдать дочь за датского принца Иоанна. Вальдемар, правда, был не совсем королевич, а сын «с левой руки», то есть от морганатического брака, но это повышало шансы на положительный ответ.

В Москве Вальдемар понравился. Он оказался здоров и разумен, волосом рус, ростом не мал, глазами сер, лицом пригож – жаль, только «тонок».

Вскоре после возвращения принца домой в Копенгаген прибыли русские послы. Сначала добивались, чтобы король разрешил сыну переменить веру, – не добились. Тогда пообещали в этом вопросе не упорствовать и даже дозволить строительство протестантской церкви. Принцу очень хотелось получить изображение царевны Ирины – отказали. Русские люди той эпохи портретов с себя не писали, опасались сглазу и колдовства. Зато посулили в приданое два княжества, Суздальское и Ярославское. После такого аргумента принц засобирался в дорогу.

Он прибыл в Москву на исходе 1643 года и сразу понял, что его обманули. Царю был нужен православный зять, иначе брак утрачивал всякий смысл. Патриарх, а вслед за ним и государь стали принуждать Вальдемара к перемене веры.

Принц возмутился, ссылаясь на условия брачного соглашения. Ему отвечали, что на Руси всё определяет воля государя, а государю угодно выдать дочь за православного. Посмотреть на невесту тоже не дали – сказали лишь, что девка собой красна и не пьяница.

Пять месяцев Вальдемар тщетно упрашивал, чтобы его отпустили восвояси. В мае 1644 года, потеряв терпение, предпринял отчаянную попытку вырваться силой, со шпагой в руке, причем даже заколол какого-то стрельца, но, конечно, был задержан и поколочен.

Король слал в Москву посланцев одного за другим, требуя, чтобы сына вернули. Разгорался нешуточный международный скандал, дело шло чуть ли не к датско-русской войне, которая окончательно запутала бы и так мудреный европейский узел.

Но Михаил, как это с ним бывало в семейных делах, заупрямился. Он говорил, что отпустить жениха будет позором для державы и для невесты.

Пишут, что эти переживания свели государя в преждевременную могилу. Лишь после кончины Михаила злополучный Вальдемар смог выбраться из московской ловушки.



Эта курьезная эпопея хорошо иллюстрирует не только плохое понимание русскими европейских порядков, но и отношение тогдашних европейцев к России – как к полуварварской стране, которая придерживается сектантской веры, не понимает смысла договоров и заслуживает внимания лишь как источник торговой прибыли.

В целом международное положение России при Михаиле можно коротко описать так: на Западе шла одна большая война, за европейскую гегемонию, на Востоке – другая, между турецкой и персидской империями, и отсталая, второстепенная страна никого всерьез не интересовала.

Оно, несомненно, было и к лучшему. Оставленная в покое, Россия понемногу оправлялась после Смуты и копила силы. Вскоре русская держава вновь начнет претендовать на большее.





Принц Вальдемар пытается сбежать. И. Сакуров





Яркие личности неяркого времени




По контрасту с трагедиями Смутного времени следующие три десятилетия кажутся малособытийными, а люди измельчавшими. Отчасти так оно и есть – в «неинтересную» эпоху жизнь утрачивает драматизм и перестает выбрасывать на поверхность красочных героев и злодеев.

Но это не значит, что в этот период на Руси не было ярких личностей. Они есть всегда. Коротко расскажу о трех характерных фигурах михайловского царствования.

Судьба Ивана Тарасовича Грамотина вся состояла из взлетов и падений – такое уж было время и такой был человек. Год его рождения неизвестен, так как Грамотин происходил из неродовитого дворянства и в конце годуновского правления состоял на мелкой дьяческой должности в Поместном приказе. (Тогда гражданская служба почиталась ниже ратной, и знатные дворяне на нее не шли.)

В 1610 году он сопровождал великое посольство Филарета и князя Голицына, отправленное к Сигизмунду договариваться о воцарении королевича. Грамотин был из тех, кто соблазнился посулами поляков и перешел на их сторону. Там сметливого и расторопного чиновника оценили по заслугам, выдвинули на видную должность, пожаловали землями.

Иван Тарасович стал правой рукой Гонсевского, когда тот губернаторствовал в Москве. Когда полковник уехал из русской столицы, умный дьяк сообразил, что ему оставаться в обреченном городе тоже не стоит, и отправился за своим покровителем. В конце 1612 года он участвовал в походе Сигизмунда на Москву, а когда стало ясно, что полякам не победить, снова перебежал в противоположный лагерь.

Главного пособника оккупантов, «всякому злу начальника» не только простили, но и поставили во главе Посольского приказа, который считался одним из главных, поскольку вел мирные переговоры и добывал казне деньги за границей. Как мы видели, со своей работой ведомство Грамотина справлялось неплохо. Это ему принадлежала главная заслуга в заключении мира с Польшей и Швецией.

В 1621 году думный дворянин Грамотин затеял небывалое на Руси дело: выпускать некое подобие информационного бюллетеня. Он назывался «Куранты» и издавался рукописно, в нескольких экземплярах, которые распространялись среди высших сановников. Из «Курантов» те узнавали, что происходит за границей – большое и важное для Москвы новшество.

Иван Тарасович вообще любил все иностранное и слыл западником. Масса пишет, что он «похож на немецкого уроженца, умен и рассудителен во всем и многому научился в плену у поляков и пруссаков». Этот «министр иностранных дел» обладал сильным характером, не боялся перечить самому Филарету, и в 1626 году патриарх отправил его в дальнюю ссылку, но в 1633 году, сразу после смерти отца, царь вернул дьяка обратно. Непотопляемость Грамотина можно объяснить только блестящими способностями, очевидными для современников. Поставив Ивана Тарасовича на прежнюю должность, Михаил поступил мудро. После проигранной войны Грамотин сумел выторговать у поляков поразительно мягкие условия (вспомним ловкую взятку, данную самому королю). Хитроумный дьяк руководил русской дипломатией до самой своей смерти в 1638 году.



Не менее интересной фигурой был неоднократно поминавшийся Иван Борисович Черкасский (ок. 1580–1642). Сын приезжего кабардинского князя, породнившегося с Романовыми и погибшего во время годуновских репрессий, он приходился царю Михаилу двоюродным братом. Это определило взлет карьеры Ивана Борисовича после утверждения новой династии. К тому времени, к 1613 году, он ничем особенным не отличился, да и при царице Марфе находился на вторых ролях, но с возвращением Филарета быстро пошел в гору. Патриарх любил и отличал племянника, давал ему важные поручения, ратные и гражданские, и князь Иван так хорошо с ними справлялся, что в 1624 году его делают фактическим главой правительства: он возглавляет несколько ключевых приказов, в том числе Приказ Большой Казны, Приказ Казенного Двора, Иноземский приказ, военные приказы и небольшой, но очень важный Аптекарский приказ, ведавший медицинским обслуживанием царской семьи. Впрочем, в той еще не вполне сформировавшейся правительственной системе подобные назначения не носили постоянного характера, и царь поручал особо доверенным лицам руководить деятельностью то одного, то другого ведомства, когда оно по какой-то причине обретало сугубую важность.

Известно, что князь участвовал в выборе обеих цариц – и Марии Долгорукой, и Евдокии Стрешневой.

Когда же Михаил после смерти Филарета остался один, Иван Борисович занял место главного царского советника, без которого не принималось ни одно большое решение. Можно сказать, что слабый монарх переместился из тени отца под опеку первого министра, и в этот период (1633–1642), в отличие от предыдущего и последующего, правительство не совершило ни одной крупной ошибки.



Еще один замечательный персонаж эпохи был далек от власти и не занимал государственных постов, но вошел в отечественную историю как первый русский вольнодумец.

Иван Андреевич Хворостинин (год рождения неизвестен, умер в 1625 году) был потомком ярославских удельных князей и одним из фаворитов первого Лжедмитрия, который любил окружать себя людьми живого ума, столь немногочисленными среди московской знати. Князь Иван Андреевич занимал при самозванце высокий придворный пост кравчего и не отрекся от своего покровителя, когда того свергли. Из-за этого царь Василий относился к Хворостинину враждебно и отправил его в ссылку по обвинению в ереси и «склонности к латинству».

Иван Андреевич читал иностранные книги и имел собственные взгляды на христианство, не всегда совпадавшие с церковными. Он не побоялся отстаивать свои идеи и перед самим Филаретом, когда тот правил государством. Князь Иван смел утверждать, что католические иконы ничем не хуже православных; что посты соблюдать незачем; что еретических книг не бывает; что от молитв нет никакой пользы. Кроме того, выяснилось, что Хворостинин подумывает уехать за границу, ибо в России ему не нравится. Он говорил, что вокруг «все люд глупой, жити не с кем» и что русские «сеют землю рожью, а живут все ложью».

Патриарх отправил высокородного кощунника и хулителя отечества в монастырское заточение, велел давать только церковные книги и заставлять молиться. Хворостинин некоторое время поупрямился, но в конце концов покаялся и незадолго перед смертью даже принял постриг.