Между Европой и Азией. История Российского государства

Борис Иванович был хитер и оборотист, но свои незаурядные способности обращал не на пользу страны, а на собственное обогащение. «Это был человек с природным умом и, по своей долговременной опытности, способный править государством, если бы только умел ограничивать свое корыстолюбие», – пишет Мейерберг. Корыстолюбие сделало Морозова первым богачом, так что под конец жизни одних крепостных у него насчитывалось до пятидесяти тысяч, но оно же привело Бориса Ивановича к падению. Непомерная алчность боярина и его помощников стала причиной массовых беспорядков, которые в мае 1648 года чуть не повергли страну в хаос. (Об этих событиях будет рассказано в главе, посвященной народным восстаниям.) Толпа требовала отдать ненавистного временщика на расправу, но царь, хоть и был сильно напуган, своего воспитателя не предал, а лишь удалил из столицы. Так закончился период морозовского первенства. За несколько лет практически безраздельной власти, ведая тремя основными министерствами-приказами, Морозов сделал лишь одно полезное дело: отпустил домой бедного принца Вальдемара и тем самым спас Россию от совершенно ненужной войны с Данией.



Преемники Морозова, не доставшиеся Алексею от отцовских времен, а выбранные им самим, все были людьми государственного масштаба, чем выгодно отличались от первого фаворита.

Некоторое время после 1648 года царь во всем полагался на князя Никиту Ивановича Одоевского (1605–1689), одного из морозовских соратников, но человека дельного и хорошо образованного. Одоевский проделал большую и нужную работу по сведению разномастных и часто противоречивых российских законов в единое «Уложение» – юридический кодекс, без которого государство не могло нормально функционировать.

Но Алексею Михайловичу по натуре требовался не помощник, а наставник, и скоро царь такого обрел – в делах не только государственных, но и духовных.



Патриарх Никон (1605–1681) считается одной из самых примечательных фигур всей российской истории, которой в наследство от него достались две трудные и даже «вечные» проблемы: украинский вопрос и церковный раскол. Если б не Никон, тишайший царь вряд ли решился бы на присоединение Малой Руси и тем более на церковную реформу. Относительно того, чего от этих двух деяний для страны вышло больше – блага или вреда, мнения историков расходятся, но это в любом случае были свершения эпохальные.

Знаменитый реформатор русской церкви по происхождению был не русским, а марийцем или, по другим источникам, мордвином (хотя на Руси в те времена все православные считались русскими) и по рождению не принадлежал к духовному сословию. Он родился в простой крестьянской семье, его мирское имя Никита Минов. Он рано лишился матери, а мачеха обходилась с ним так скверно, что мальчик перебрался в монастырь, где выучился грамоте и проникся истовой религиозностью. В монахи он, однако, не пошел, а в двадцатилетнем возрасте принял священнический сан. Попом мог быть только человек женатый, и у Никиты действительно появилась семья: жена, трое детей. Молодой священник выделялся среди провинциального духовенства красноречием, он стал местной знаменитостью, и московские купцы-богомольцы пригласили его жить в столице. Там на Никиту обрушилось страшное несчастье: дети умерли один за другим. Набожный священник воспринял эту беду (довольно обычную во времена повальной детской смертности) за знак свыше. По уговору с женой оба совершили постриг и навсегда расстались. В тридцать лет Никита стал Никоном и перебрался из столицы на север.

Из-за неуживчивого характера и чрезмерной экзальтированности чернец вечно конфликтовал с братией. Так продолжалось до тех пор, пока он не стал игуменом собственной обители, где уже никто не мог противостоять его властной натуре. Молва о вдохновенном настоятеле далекого монастыря, который ежедневно кладет по тысяче земных поклонов и обязательно перечитывает от корки до корки весь Псалтырь, постепенно расширялась, и, когда игумен Никон в 1646 году оказался по каким-то делам в Москве, царь пожелал увидеть святого человека. Беседа произвела на семнадцатилетнего Алексея огромное впечатление, он не захотел отпускать Никона обратно и дал ему место архимандрита столичного Новоспасского монастыря, где находилась усыпальница Романовых. С этих пор у царя вошло в привычку раз в неделю, по пятницам, встречаться с пастырем ради душеспасительных разговоров, на которые Никон был великий мастер. В 1648 году государь добился для своего любимца высокой должности митрополита Новгородского, однако очень скучал по нему и три года спустя вызвал его обратно.





Патриарх Никон. Прижизненный портрет



В 1652 году после смерти патриарха Иосифа освободившееся место по настоянию государя досталось его «собинному другу». К тому времени влияние Никона на Алексея было уже безраздельным. В государстве появилась новая власть, еще более высокая, чем царская, и Никон наглядно это всем демонстрировал.

Он согласился принять патриаршество лишь при условии, что царь и бояре поклянутся во всем его слушаться, «яко начальника и пастыря и отца краснейшаго» – и это невероятное требование было торжественно исполнено в Успенском соборе.

Не меньшее впечатление на современников произвел обряд возвращения в столицу мощей митрополита Филиппа Колычева, некогда убитого по приказу Ивана Грозного. Никон заставил Алексея написать покойному мученику письмо с извинениями от лица царской власти, которая никогда еще ни перед кем не винилась. Тем самым как бы признавалось, что авторитет церкви выше царского венца.

Никона тоже стали именовать «великим государем», и владыка земной должен был склоняться перед владыкой духовным. На несколько лет в стране воспроизвелась ситуация тридцатилетней давности, когда фактическим правителем при живом царе Михаиле был патриарх Филарет.

Все самые главные, исторические решения Алексеева царствования были приняты в сравнительно короткий период, когда делами заправлял Никон.

Это был человек властный и страстный, одержимый жаждой свершений, но не умеющий предвидеть их последствия. «Он скучал покоем, – пишет Ключевский, – не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой».

Никон отворил не один, а несколько «ящиков Пандоры»: ввязался сначала в украинскую смуту, затем в войну с Польшей, потом со Швецией, а одновременно еще и затеял перекраивать русское православие. Последствия этих резких и малообдуманных начинаний пришлось расхлебывать уже преемникам чрезмерно энергичного патриарха.

Менее масштабные инициативы Никона, как правило, тоже приводили не к тем результатам, которых он добивался.

Одним из первых актов нового патриарха была борьба с бедствием, принявшим на Руси катастрофические размеры, – народным пьянством. Никон стал пионером на тернистом пути ограничения виноторговли. Сократили число винных лавок, постановили продавать «по бутылке в одни руки», запретили «разлив и распив»; в посты и по воскресеньям алкоголем вообще не торговали. Как известно из истории, подобными мерами проблему алкоголизма решить невозможно. Не получилось это и в России. Пьянство перемещалось из легальной зоны в подпольную, и никакими жестокостями искоренить это зло было нельзя, а казна не могла обходиться без легких «водочных» денег. После падения Никона все ограничения пришлось отменить.

Обратный эффект дала и другая благочестивая затея Никона. Тревожась за вред, который наносит русской религиозной чистоте общение с басурманами, патриарх решил их изолировать от москвичей и устроил нечто вроде гетто за городской границей, в Заяузье. Там неправославные чужестранцы должны были жить кучно, за оградой. В результате под Москвой возник европейский городок, существующий по собственным установлениям и являющийся вечным соблазном для любознательных россиян – прежде всего из высшего сословия. Со временем в эту западню попадется юный Петр Алексеевич, которому захочется переобустроить по образцу Немецкой Слободы всю свою державу.



В пору всемогущества Никона царь ни в чем не смел ему перечить. Во время отлучек Алексея из столицы (а они бывали долгими – например, в военное время) патриарх уже и официально брал на себя всю полноту власти.

По сути дела, это была попытка изменить принцип государственного устройства, заменить самодержавие на теократию. Но никакому преобразователю произвести подобную операцию, покушающуюся на самое основу «ордынской» модели, конечно, было не под силу. Ситуация, в которой церковная власть повелевала, а царская подчинялась, не могла сохраняться долго.

В отсутствие царя Боярская дума должна была повиноваться патриарху; распоряжался он и работой приказов – и, в отличие от пассивного Алексея Михайловича, вмешивался во всё. Нечего и говорить, что боярство да и многие церковные иерархи относились к Никоновой диктатуре враждебно. Власть временщика держалась только на царской привязанности и слабохарактерности.

Но Никон умудрился сам перепилить сук, на котором сидел. Непомерное самомнение и порывистая вспыльчивость в конце концов привели его к конфликту и с царем.

Повод для изначальной ссоры был вроде бы ерундовым. Летом 1658 года в Москве принимали грузинского царевича Теймураза. Во время торжественного прохода по Кремлю придворный, расчищавший путь для процессии и, по обычаям того времени, лупивший палкой всех, кто загораживал дорогу, по случайности (а возможно, и нарочно, ибо царские слуги не жаловали никоновских) огрел патриаршего дворянина. Тот возмутился: как-де ты смеешь, я состою на службе у великого государя патриарха. Окольничий сказал, чтоб он не чванился, и ударил еще раз.

Обиженный побежал жаловаться патриарху. Тот написал письмо царю, требуя наказать виновного. Алексей не любил никого наказывать и, по привычке уклоняться от неприятных разговоров, решил пока не встречаться с рассерженным Никоном. Должно быть, бояре, давно уже ждавшие чего-то подобного, истолковали это по-своему либо же специально решили обострить размолвку. Князь Юрий Ромодановский, посланный к патриарху с поручением, вдруг заявил, что Никону писаться «великим государем» негоже, ибо в стране великий государь один – царь. Если это была провокация, то она превосходно удалась. Никон в сердцах сделал большую глупость: принародно, в соборе, объявил, что снимает с себя сан.



Патриарх, конечно же, рассчитывал, что царь перепугается и, как прежде, прибежит каяться. Алексей действительно переполошился, но прийти не пришел. При всем уме и манипуляторских талантах Никон, кажется, плохо понимал психологическое устройство своего питомца. При всяком конфликте тот норовил уйти от прямого столкновения, а всё окружение царя, враждебное Никону, – родня, друзья, бояре, – отлично понимали, что допускать этой встречи нельзя, и всячески ей препятствовали.

Никон не учел и того, что Алексей Михайлович уже не впечатлительный юноша, а тридцатилетний муж, который за последние годы побывал на войне, где должен был вдали от наставника принимать самостоятельные решения. Чрезмерная опека со стороны «собинного друга» начинала тяготить самодержца, что почувствовали и чем воспользовались никоновские недоброжелатели.

Век назад молодой Иван IV точно так же устал слушаться предводителей «Избранной Рады» – духовного наставника Сильвестра с «премьер-министром» Адашевым – и принял решение от них избавиться. Никон был Сильвестром и Адашевым в одном лице, то есть обладал двойным весом, зато тишайший царь был не чета царю грозному: он не умел рубить сплеча и жалостливо «отрезал хвост по кусочку». Эпопея постепенного отдаления Никона растянулась на целых восемь лет. Она очень любопытна и, пожалуй, даже уникальна, но ее пересказ займет слишком много места. Для нас существенно, что в 1658 году семилетний период правления патриарха-«великого государя» наконец завершается.

Очень долго Никон сидел в Новом Иерусалиме, близ самой Москвы, не выполняя обязанности патриарха, но и не уступая никому пустующий престол. Окончательно царь избавился от упрямца только в 1666 году после специально созванного церковного собора и суда. Никона лишили сана и сослали в далекий Ферапонтов монастырь. Доброго Алексея мучили угрызения совести, что он так сурово обошелся с былым другом, и царь часто отправлял Никону щедрые подарки. Чернец то строптивился, то каялся и просил вернуть его обратно, но так далеко доброта царя не простиралась – он совсем не желал увидеть воочию того, кто будет ему живым укором. Монарх до конца своих дней так и продержал бывшего патриарха взаперти. При следующем государе Никону наконец разрешили вернуться, но старик до Москвы не доехал, умер в дороге.



Борис Иванович Морозов и тем более Никон исполняли при Алексее функцию «отца», молодой монарх смотрел на них снизу вверх. Однако во второй половине царствования отношения государя с фаворитами несколько изменились. Он по-прежнему любил их и во всем им доверялся, но это были уже не правители и даже не соправители, а скорее управляющие.

После опалы Никона первое место в сердце царя и в правительстве занял Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин (1605–1680), человек большого ума и предвидения. Это им был подготовлен и разработан комплекс основных идей, впоследствии реализованных Петром Первым.


К их числу относилось, во-первых, осознание необходимости «европеизации» страны, причем Афанасий Лаврентьевич понимал суть этого процесса глубже, чем Петр. Того больше заботили внешние признаки «европейскости» (одежда, брадобритие, парики и прочая чепуха), а Ордин-Нащокин не собирался переодевать русских в немецкое платье – он мечтал перестроить самый принцип работы государства: чтобы оно не бесконечно тянуло жилы из нищего населения, а помогало народу становиться богаче и тем усиливалось само.





А. Ордин-Нащокин. Портрет XIX в. по старинному рисунку



Ордин-Нащокин хотел ввести регулярную армию, основанную не на дворянской коннице и стрелецкой пехоте, а на всесословном рекрутском наборе. Боярин мечтал построить современный флот, чтобы владеть ближними морями. Думал устроить почту по европейскому образцу. Может быть, самое важное – пытался перестроить органы государственного управления.

Мало что из этого вышло, поскольку Афанасий Лаврентьевич постоянно сталкивался с сопротивлением боярской среды, видевшей в нем чужака и выскочку.

Ордин-Нащокин действительно был худороден – он происходил из провинциального (псковского) дворянства и выдвинулся благодаря заслугам на дипломатическом поприще. Он был хорошо образован и, что являлось большой редкостью, знал языки – немецкий, польский и латинский. Из-за этого он участвовал в трудных переговорах с поляками и шведами, а в 1658 году сумел заключить с последними чрезвычайно выгодный договор. Произошло это как раз тогда, когда царь порвал с Никоном и нуждался в главном советчике.

Карьера нового фаворита была стремительной. Скоро он был уже главой Посольского приказа и «оберегателем царской большой печати», то есть канцлером.

Усилия Ордина-Нащокина по реформированию государства были малоуспешны – этому препятствовала не только боярская оппозиция, но и сама конструкция «третьей» России, всё глубже увязавшей в застое. Поэтому главных свершений Афанасий Лаврентьевич достиг в области внешней политики (мы увидим, как он выводил страну из затяжных разорительных войн).

Единственный эксперимент в области внутриполитических преобразований, проведенный Ординым-Нащокиным, был локальным.

В 1665 году боярина временно назначили воеводой в Псков (оттуда было удобнее вести переговоры с Речью Посполитой). Афанасий Лаврентьевич воспользовался этим, чтобы на примере родного города явить пример разумного управления по европейскому образцу.

Он начал с того, что попытался ввести самоуправление: собрал «лучших людей» и стал с ними советоваться о «градском устроении». Так было составлено положение о правилах общежития. Горожане должны были сами выбрать совет из 15 членов, которые посменно, пятерками, руководили бы всеми псковскими делами: арбитражными, хозяйственными, торговыми, податными, таможенными, питейными. Воевода оставлял за собой только суд по тяжким преступлениям. Важное место в положении отводилось коммерции, поскольку Псков был городом приграничным и активно торговал с иноземцами, но вечно проигрывал им в конкурентной борьбе из-за нехватки капиталов и розни между русскими купцами. Ордин-Нащокин предложил организовать товарищества, где мелкие торговцы могли бы стать младшими партнерами крупных коммерсантов, причем еще и получали бы ссуды от города. Планировалось также проводить ежегодно по две ярмарки, организацией которых тоже ведал бы городской совет.

В этом проекте ощутимы явные параллели с европейским городским Магдебургским правом и устройством западных торговых компаний. Идея, конечно, была прекрасная, но в условиях России неосуществимая. В ту государственную систему «вольные» или самоуправляемые городские общины совершенно не вписывались. Поэтому царь Алексей сначала добродушно одобрил начинание своего любимца, а когда бояре и московские купцы запротестовали, заявив, что не может один Псков существовать наособицу от остальной страны, царь так же покладисто принял их сторону.

Через восемь месяцев Ордин-Нащокин из Пскова уехал, и следующий воевода все чудесные реформы сразу же отменил. При «ордынской» модели государства это был единственно возможный исход.



Пока Ордин-Нащокин конфликтовал только с боярством, он еще как-то держался, но в 1671 году у него возникли принципиальные разногласия и с самим царем по важному вопросу польско-русских отношений. Афанасий Лаврентьевич был сторонником сближения с Варшавой, веря в союз славянских государств, но в Москве возобладала «жесткая» линия. Глава дипломатического ведомства был с нею не согласен и подал в отставку – редкий для московской Руси пример добровольного ухода с поста из принципиальных соображений.

С такой высокой должности уйти можно было только в монастырь, что Ордин-Нащокин и сделал. Он принял постриг и остаток жизни провел в одном из псковских монастырей, попечительствуя над богадельней, устроенной на его средства.



В последние годы ближайшим соратником царя стал Артамон Сергеевич Матвеев (1625–1682), человек умный, твердый и, в отличие от Ордина-Нащокина, хитрый. Он тоже был скромного происхождения, сын дьяка, и не мог нравиться придворной аристократии, но не раздражал ее заносчивостью и умел ни с кем не ссориться.

Близость к Алексею объяснялась тем, что Матвеев с детства жил в царском тереме и, возможно, даже воспитывался вместе с наследником под присмотром боярина Морозова. Во всяком случае, из переписки видно, что царь относился к Артамону Сергеевичу, как к старинному другу.

Одной дружбы, конечно, было бы недостаточно. Матвеев пробился наверх благодаря своим заслугам. Он отличился в малороссийских кампаниях, достигнув звания стрелецкого полковника. В этом скромном чине он долго и оставался, не торопясь занять место в Боярской думе. Однако постепенно в его руках сосредоточивалось всё больше полномочий. Как опытный в украинских делах человек, в 1669 году он возглавил Малороссийский приказ, приобретший тогда первоочередное значение, а два года спустя принял и Посольский приказ. При этом, что важно, он пользовался популярностью у стрельцов столичного гарнизона, которые считали Матвеева выходцем из их среды.





Алексей Михайлович и Наталья Нарышкина. И. Сакуров



Взлет карьеры Артамона Сергеевича произошел после того, как он устроил второй брак Алексея.

Матвеев был убежденным западником – не только идейно, но и в быту. В нарушение московских обычаев, он не держал супругу взаперти, а принимал вместе с ней гостей в своем доме, устроенном на европейский лад: с немецкими часами, затейливой мебелью, картинами, книжными шкафами. Царь очень любил бывать у Матвеевых, где даже устраивались театральные представления. Там недавно овдовевший царь увидел 18-летнюю Наталью Нарышкину, матвеевскую воспитанницу, которая так ему понравилась, что вскоре сыграли свадьбу.



Боярское звание Матвеев получил только в 1674 году. К моменту смерти царя Алексея он был в большой силе.



Таким образом, царствование Алексея Тишайшего можно условно поделить на пять периодов, в каждом из которых царь находился под влиянием очередного фаворита. Этим субъективным фактором в значительной степени объясняются резкие перемены политического курса и почти все главные события российской жизни.





Главные события царствования Алексея I