Миллион в лохмотьях

– Вы знаете, а ведь было, – вдруг вспомнила Марина Васильевна. – Он сразу ушел в гараж. Вернулся какой-то уставший. Я позвала его поесть, а он отмахнулся, взял ключи от гаража и ушел. Настроение? Ничего особенного я не заметила, может быть, потому что сама немного была недовольна, что Олег не послушался меня и все же не сел за стол.

– А Олег назвал причину, по которой ему срочно нужно было в гараж? – спросил Попков. – Не может же быть такого, что он отделался словами «мне надо» – и все! Я по себе знаю, пока моя мама не допытается о причинах, она не отстанет. Она ведь тоже мне желает только хорошего.

– Да, конечно, – попыталась улыбнуться Марина Васильевна. – Он сказал, что ему срочно надо какой-то напильник, что ли, отдать кому-то. Или рубанок. А вернулся не скоро. Я еще потом ворчала на него, что голодный ходит, так можно с молодости желудок испортить.

– Олег был один? С ним никого не было? И как долго он пробыл в гараже?

– Один, да. Я ведь еще в окно посмотрела на него, когда он от подъезда шел к переулку в сторону нашего гаражного кооператива. Руки у него были еще грязные.

– Руки? – насторожился Гуров. – В чем грязные? Вы разглядели?

– Нет, не разглядела, что из окна разглядишь. Но Олег шел так, как будто руки у него грязные, он еще руку с пакетом от себя отстранял немного…

– С пакетом? – чуть ли не хором переспросили сыщики. – А вернулся он без пакета?

Марина Васильевна все же согласилась на понятых, но только если полиция пригласит не ее соседей или знакомых, пусть будут совсем незнакомые люди. Когда открыли гараж, Гуров попросил женщину взглядом поискать тот самый пакет, с которым 23 мая вернулся ее сын и с которым так поспешно ушел в гараж. Но никаких пакетов не было, в гараже вообще было относительно пусто – немного инструмента, верстак, ниша в полу для канистр с ГСМ. А еще создавалось впечатление какой-то запущенности, на что Попков и обратил внимание Гурова:

– Смотрите, Лев Иванович, тут почти всюду пыль или паутина. Обычное дело, если даже месяц не заходишь в гараж. Надо присмотреться и найти то место, где пыли меньше или совсем нет, где нет паутины.

Такое место нашлось довольно быстро. Старенький невысокий двустворчатый шкаф у дальней стены не открывался очень давно. Это было видно по слою пыли на его ручках. Над шкафом и между шкафом и стеной тоже была паутина, но в одном месте ее слой был нарушен. Гуров подозвал участкового и понятых, которых тот привел для осмотра.

– Видите? – спросил он, показывая на стену. Затем заглянул в щель и посветил фонариком от телефона: – Там что-то есть. Я попробую просунуть туда руку.

Через несколько секунд Лев вытянул свернутый сине-красный пакет, в котором находилось что-то мягкое. Участковый и понятые смотрели с интересом, мать Большакова – со страхом. Лев с удовольствием бы избавил несчастную женщину от необходимости смотреть, но, увы, она хозяйка гаража, потому и ее пришлось привлекать к осмотру. Натянув тонкую хирургическую перчатку, Гуров развернул пакет и вытянул оттуда женские колготки со следами крови, а потом тонкую летнюю женскую куртку, тоже со следами крови. Марина Васильевна со стоном повалилась на подогнувшихся ногах, и если бы ее не подхватил Попков, она рухнула бы на пыльный цементный пол.

Большаков сидел на стуле, сжав пальцы рук, сплетенные в замок. Он хмурился и старательно смотрел в пол перед собой. Пока Молчан увещевал его и требовал рассказать, что же произошло в лесу, парень не издал ни звука. Он просто молчал.

– Ладно, – вздохнул Гуров. – Наши пустые слова для тебя ничего не значат, тогда давай говорить будем языком фактов, улик и доказательств. Знаешь, Олег, вот твоя мама нам поверила, она знает, что мы не хотим именно тебя в тюрьму посадить, она понимает, что важна правда, важно узнать причину смерти девушек. Вот что главнее всего. Истина, понимаешь? Истина!

Большаков молчал, будто и не слышал полковника. Тогда Гуров кивнул Молчану, подполковник вытащил из выдвижного ящика прозрачный пакет и бросил его на стол прямо перед Большаковым. Тот поднял глаза, и стало видно, что он испугался. Перед ним лежал красно-синий пакет, в котором он принес 23 мая окровавленную женскую одежду.

– Давай разговаривать по-другому, – произнес Молчан. – Вот с этим пакетом ты пришел домой в день гибели Алисы Коноваловой. Ты сразу взял ключи от гаража и ушел. Пакет ты спрятал за старым шкафом в гараже, сунув его между задней стенкой шкафа и стеной гаража. Первая серьезная улика – ты хотел все это спрятать! Вторая. В пакете лежали женские колготки телесного цвета со следами человеческой крови. И еще светло-голубая женская летняя тонкая курточка, тоже со следами крови. Учитывая, что тебя видели в лесопарке и 23-го, и 24-го, мы можем предположить, что пакет ты принес оттуда. 24-го тебя видели спешащим за Алисой Коноваловой, да ты и сам это признал. И признал, что видел ее в крови, когда девушку нашли грибники. Мертвую. А вот откуда взялся пакет 23 мая?

– 23 мая убита Ольга Марченко, – напомнил Гуров и подошел к парню вплотную. – Вот и помоги нам разгадать загадку. Откуда ты принес и спрятал в гараже вещи, на которых экспертиза определила наличие, знаешь, чьей крови? Ольги Марченко! Ты принес вещи убитой Ольги Марченко. А вещи эти принадлежат, знаешь кому?

Большаков продолжал упорно молчать, глядя на вещи без всякого выражения. Точнее, его взгляд, как показалось Гурову, был почти неживым. Кажется, парень впал в какой-то ступор.

– Эти вещи принадлежат Алисе Коноваловой, – устало проговорил Лев. – Вот так-то. Все подтверждено экспертизой. Есть соответствующие документы. Будешь говорить, Олег? Твоя мама очень надеется, что ты заговоришь. И мы надеемся. Ну? Ты понимаешь, что теперь тебя придется обвинить в убийстве двух девушек?

Но парень больше не проронил ни слова. Оперативники бились с ним еще около часа, но он так ничего и не сказал. Буркнув два слова «дурак» и «сопляк», Гуров вышел из кабинета. Теперь ему оставалось надеяться лишь на эмоции. Здравый смысл не восторжествовал, логика не подействовала. Нужно было добраться до самых потаенных уголков странной души этого парня.

Он сел в машину и отправился в клинику, где лежал Возницын, успев по дороге договориться с его лечащим врачом.

Молодой доктор уже ждал его в приемной и настороженно спросил:

– Что случилось, Лев Иванович? Что за гонка? Или у вас есть основания подозревать Возницина в преступлении?

– Нет у меня таких оснований, – отрезал Гуров. – Вы сказали по телефону, что с ним можно поговорить.

– Сказал, только вы немного не дослушали. Говорить можно, но вот удастся ли вам чего-то добиться от него. Он несколько… невменяем. Я бы давно перевел его в психиатрическое отделение, да нужно терапию закончить.

– Пойдемте, мне это очень нужно! – взял Лев доктора под локоть. – Вы уверены, что Возницин ничего не соображает, или все же его бред логичен? Ответьте, вы же в мединституте психиатрию изучали, кое-что в этом понимаете, пусть вы и терапевт, травматолог…

– Вон вы о чем! – усмехнулся доктор, идя рядом с Гуровым по коридору. – Ну, я бы так сказал, что у него не отстраненный бред, не абстрактный, вызванный полной амнезией или потерей ориентации. Его бред вызван теми событиями, из-за которых вы приехали. Он все время говорит о том, по его вине погибли девочки. Я его держу на успокоительных. Он что, правда убийца?

– Нет, это его косвенная вина, – покачал Лев головой. – Он просто сломленный жизнью человек. Я думаю, что нормальным человеком он уже не станет никогда. Подлечат его ваши коллеги из психиатрии, придавят препаратами, и будет он овощем доживать свой век. И плакать по ночам. В свое время ему показалось, что очень просто через людей перешагивать и ломать жизнь другим. А вот теперь сломалась и его собственная.

– И что вы от него хотите?

– Задать несколько вопросов, попробовать достучаться. Если не удастся, тогда оставим человека в покое. В таких случая говорят, что жизнь его и так уже наказала.

Возницин лежал на кровати в халате поверх одеяла и смотрел в потолок. Гуров подошел к нему и, глядя в бледное изможденное лицо, спросил:

– Вы меня узнаете, Сергей Сергеевич?

– Вы пришли за мной? – Возницин повернул голову и посмотрел на полковника. – Мне собираться?

– Что с вами произошло в лесу, откуда у вас порез на запястье?

– Как у девочек… – посмотрел на свою забинтованную руку Возницин. – Они так же умирали, как и я.

– Кто вам порезал руку, Сергей Сергеевич? Если на вас напали, то кто напал?


– Вы не понимаете, – с мукой в глазах отозвался Возницин. – Это я их убил! Еще тогда начал убивать. Убивал и ждал. Разве так можно? Одну за другой! Я маньяк, понимаете?..

Возницин уже терял всякую связь с действительностью. Он начал говорить торопливо, он уже не видел перед собой Гурова, а разговаривал с какими-то тенями на стене, а может, с мертвой женой, с дочерью…

– Лев Иванович, хватит! – забеспокоился врач. – Это уже лишнее!

Гуров достал свой смартфон и стал снимать Возницина, его состояние, его выкрики. Зрелище было жутковатое, но это только еще больше подогревало злость. Врач подошел к нему, и Лев, кивнул, сунул смартфон в карман.

– Простите! Да, сейчас ухожу. Я еще надеялся, что этот больной человек спасет другую жизнь… но теперь уже и не знаю, как… Тот другой – молодой и глупый, и мне не хочется ему жизнь ломать. Но я не знаю, что случилось там, в лесу. Спасибо, вам доктор. Сделайте для больного все, что можете. Прощайте!



Гуров был в кабинете один. Это тот самый кабинет, который ему выделили для работы, когда он приехал сюда в ГУВД по Рязанской области с проверкой деятельности Управления уголовного розыска. Он помнил, как вышел из машины на берегу Оки полюбоваться типичным «есенинским» пейзажем. Березки, крутой берег реки, ветерок треплет тонкие косы березовых веток. Не мог уехать, чтобы не вдохнуть этой ауры рязанских лесов. А пейзажик оказался в итоге страшненький. Тогда ничего и не предвещало развития таких событий.

Лев прошелся по кабинету, открыл окно и вдохнул спокойный вечерний воздух. День угасал, машин на улице стало меньше. «Все заканчивается, – подумал он, – и моя командировка тоже. Сколько всего напутано было, сколько вплелось в этот узор улик и доказательств лишнего, попутного, очень похожего и совсем постороннего. Но ребята молодцы, справились».

От мыслей его отвлек стук в дверь, она открылась, и помощник дежурного спросил:

– Разрешите ввести задержанного, товарищ полковник?

– Да, введите, – кивнул Лев.

Большакова ввели и усадили на стул посреди кабинета. Гуров знаком отпустил прапорщика и с жалостью оглядел парня. Рубашка несвежая, брюки мятые, волосы всклоченные. Мать его не видит, она бы в обморок… Хватит с нее обмороков. Она и так тогда в гараже чуть не упала.

Лев принялся прохаживаться по кабинету и рассказывать историю жизни двух семей. Он не обращался к Олегу, просто говорил при нем вслух, рассуждал. О том, как семейная жизнь Сергея Сергеевича Возницина стала меняться, как у него стали портиться отношения с женой, как замкнулась и отошла от родителей Алиса, погрузилась в себя, в свой мир. И, как бывает в такой ситуации, когда мужчине тяжело, находится женщина, с которой он видит свое благополучие, к которой его потянуло из старой семьи. Ему настолько невмоготу, что он забыл и о прожитых с Зинаидой годах, о родной дочери и стал он встречаться с другой женщиной. А когда почувствовал снова, что такое, когда ты нужен, когда тебя любят, о тебе заботятся, ушел из семьи, где его ничего не держало, где была одна пустота, в другую семью, где все наполнилось красками, светом взаимопонимания. Приемная дочь полюбила отчима, в семье все стало хорошо, и именно Сергей Сергеевич оказался тем цементирующим составом, который скрепил семью, сделал ее полноценной.

– Это очень важно для людей, когда у них все, как у всех. И семья, как у всех, и квартира и работа. – Гуров остановился перед Большаковым, потом подвинул стул и сел напротив, почти касаясь коленом колена парня. – А потом знаешь, что случилось? Как говорится, если в одном месте что-то прибудет, значит, в другом убудет. Есть закон сохранения энергии, есть закон сохранения вещества. А есть закон сохранения счастья.

Большаков молчал, но по его лицу было видно, что внутри у него все переворачивается, что ему очень больно. «Значит, я задел что-то внутри у него, – подумал Гуров, – значит, зацепил что-то». И он продолжил говорить, стараясь быть убедительным:

– Я знаю, что ты любил Алису, любил еще со школы, много лет. Ваша учительница, Ольга Ивановна Ромашкина, сказала мне, что так любить могли только рыцари в древние времена и Олег Большаков. Но понимаешь, Олег, кроме любви, кроме памяти о мертвых, кроме заботы и желания уберечь, есть еще такое слово, такое понятие, на котором держится весь мир. Это понятие звучит как Истина! Не будет мира между людьми, не будет дружбы без Истины. Не будет любви, не будет веры в Бога без Истины! Не будет литературы, театра, кино, не будет искусства без Истины! Истина – это главное, чего мы добиваемся. Понимаешь, улик больше чем достаточно для того, чтобы любой судья вынес тебе обвинительный приговор в двойном убийстве. И дело будет не в судебной ошибке, а в том, что останутся несчастные люди, живые люди: твоя мама, твои учителя, твои друзья, которые будут думать, что ты преступник. И еще много других. Ты знаешь, в каком состоянии сейчас отец Алисы? А ведь он хотел покончить жизнь таким же способом, как его дочь. Его еле спасли, когда он в лесу попытался вскрыть себе вены бритвой. Смотри!

Гуров поднес к лицу Большакова смартфон и включил видео, которое записал в палате Возницина. Олег с ужасом смотрел на экран. Лев видел, как у парня затряслись руки, как его лицо исказила гримаса боли. Он отобрал телефон и положил на стол.

– Теперь ты видишь, какой бывает порой жизнь. Теперь ты понимаешь, что все это касается не только тебя одного. Это как круги по воде от брошенного камня. И камень-то давно утонул, а они все расходятся и расходятся…

– Она очень переживала, она бесилась от этого, – глухим голосом заговорил Олег. – Оттого, что Ольге все, а ей ничего. А потом мама умерла. У Алисы какой-то перелом случился в тот момент, когда она осталась одна. Я бы все сделал, что бы быть с ней, но ей это было не нужно. Но я все равно всегда был рядом. Она не замечала даже. Я боялся, что Алиса подожжет им квартиру или кислотой плеснет в лицо. К тому времени они с Ольгой уже много лет вообще не общались. А тут… Я, наверное, просто почувствовал неладное. Потому что любил ее…

– 23 мая?

– Да. Ольга любила посидеть на берегу. Находило на нее иногда. Она то очень компанейская девчонка была, а то старалась уединиться. И Алиса пошла за ней. Я не успел, я совсем чуть-чуть не успел. Мне было больно и страшно. Я прибежал, когда Алиса стояла над Ольгой, а та сидела свесив голову с поясом от куртки на горле, и из руки у нее текла кровь. Я хотел выскочить, схватить Алису, закричать на нее, в чувство привести, а потом целовать и просить не делать так… зачем… Глупо было! Я знал, что сделаю ей больно, если она узнает, что я оказался свидетелем. А еще больше не хотел, чтобы Алису посадили, хотел защитить ее, ведь сделанного уже не возвратить…

– И что было дальше?

– А дальше до Алисы, видать, дошло, что она в крови перепачкалась. Она сняла свои колготки, крутку и сунула метрах в двадцати под камень. Глупая, она не понимала, что под камнем одежду не видно, но полицейская собака в два счета нападет на след. Знаю, вы скажете, что я содействовал сокрытию улик преступления, но я не мог поступить иначе. Собрал вещи в пакет и унес в город. Я не думал их хранить, хотел просто бросить в мусорный бак и все. А тут эти бомжи. Достали, стали вынимать из пакета. Я понял, что они кровь увидят и меня запомнят, поэтому вернулся, отобрал у них одежду и унес. Решил на время в гараже спрятать. Мне вообще думать было некогда, меня Алиса беспокоила.

– И что ты решил? Поговорить с ней?

– Да! Твердо решил, что найду, расскажу, что видел, и помогу ей, сделаю так, чтобы ее не заподозрили… И опять опоздал…

Большаков опустил голову и наконец заплакал по-настоящему, как плачут люди, когда нет уже сил копить в себе горе, нет сил сдерживать слезы. Лев налил из бутылки в бокал воды и протянул парню. Олег пил, и его зубы стучали о край бокала. Потом он вытер тыльной стороной ладони губы и стал быстро говорить:

– Я заблудился! Потерял ее. А потом понял, что она и не собиралась идти на то место, где убила Ольгу. Она пошла в уединенное место, где ее никто не увидит. Она не подумала, что там много грибов, и грибники могут ее найти. Так и получилось. Она села, побрызгала себе заморозкой на руку, а потом вскрыла вены. Когда я нашел Алису, около нее уже собралась толпа, вызывали полицию и «Скорую». Я… не мог видеть ее мертвую… я не подошел…

– Все?

– Все, – с шумом выдохнув, признался Олег. – Теперь все. Можете сажать меня в тюрьму.

– Сегодня переночуешь в камере. Завтра утром спокойно, без нервов все под запись продиктуешь Вадиму Попкову. Он составит твое чистосердечное признание. Твоей маме я сам скажу. Она придет за тобой.

– Вы… вы меня отпустите? – недоверчиво посмотрел на Гурова Большаков.

– Не смотри на меня так, – покачал Лев головой, – и не думай, что самое страшное и неприятное позади. Надеюсь, что суд примет относительно тебя правильное решение. Ведь ты всего лишь свидетель. Только вот, парень, жить тебе с этим всю оставшуюся жизнь. И я не знаю, что легче. Отсидеть в колонии или нести этот груз в душе до старости. И знаешь еще что…

– Что?

– Маму береги. Фактически она тебя спасла, благодаря ей все разъяснилось. Благодаря ей мы разобрались. Матери, они очень сильные. Береги свою маму.



На следующий день Гуров уже ехал в поезде в сторону Москвы. За окном проносились леса, лесочки, красивые луга и высокие берега Оки. И ему все казалось, что он видит девушку, сидящую на траве возле березки. Она смотрит на воду, а ее левая рука безжизненно лежит на колене запястьем вверх…



* * *